-
Вторник морозит кожу. Бора не ест, практически не пьет, пребывая в полусознательном состоянии всё утро. А потому перед её глазами — дымка, туман — и вот она уже стоит на тротуаре посреди шумного Колумбия Фаллс, впитывая в себя ослепительные лучи теплого сентябрьского солнца и холодную морось утра. Минджи что-то говорит ей, но Бора не слышит, кивая автоматически. И вот мгновение — и никого нет. Вернее — много кто есть. Бора стоит, окруженная толпой других, таких же как она, школьников. Нет. Не таких же. Других. Весело болтающих или угнетенно вздыхающих. Только у Боры одной — изо рта не лезет ни звука, ни вздоха. Она стоит, полупустой свисающий с плеча рюкзак болтается на ветру, волосы лезут в лицо, коленки дрожат и желудок сводит чувством омерзительной тошноты. Бора криво собирает волосы в хвост и призывает себя сделать первые шаги. Она медленно виляет между людьми, пытаясь протиснуться сквозь толпу учащихся, большинство из которых будто совершенно никуда не торопится — они стоят, скопившись, кучками возле скамеек, и разговаривают, разговаривают, разговаривают. Бору съедает мерзкое чувство. Она ускоряет шаг, чтобы побыстрее оказаться в холодном коридоре. В котором сейчас, почему-то — адски душно. Внутри народу еще больше. Бора продирается вперед, ища взглядом часы и пытаясь судорожно вспомнить, где находится кабинет директора. В какой-то момент толпа просто выплевывает её в пустое пространство, и Бора вылетает из этого потока, как пробка. Она читает табличку на дверях и робко стучится. Открывает, заходит. Женщина за компьютером всё так же что-то сосредоточенно печатает, не глядя на нее, и Боре приходится приложить титанические усилия к тому, чтобы прочистить горло и выдавить из себя хотя бы пару звуков. — З-здравствуйте, — кряхтит она. — Я… Женщина поднимает на неё взгляд. — Вы что-то хотели? Бора подходит к её столу, робко сжимая в руках распечатки. — Я… — она тушуется, нервно косится на табличку других дверей. — К мистеру Брауну. — По какому вопросу? Бора теряется. — Меня зовут… Бора. Ким… Бора Ким. — А, Ким, — женщина вдруг оживляется. До Боры запоздало доходит, что она — секретарь. — Вы принесли бланки? — Д-да, — заикается Бора, суя ей листы. И тут же сгорает со стыда. — Из-звините, — мямлит она. Затем набирает в легкие побольше воздуха и как скороговорку выпаливает заученные слова: — Моя тётя должна была привезти их вчера, н-но… У неё были срочные дела на работе и она не смогла. Секретарь отрывается от чтения полученных бумаг и на мгновение поднимает на неё взгляд, чуть улыбаясь: — Ничего страшного, — отвечает она. — Сегодня у вас только один профиль первым уроком. Мы успеем составить ваше расписание до начала остальных занятий. Бору обливает сладкое облегчение. — Спасибо… Женщина кивает, натягивая на лицо улыбку. Бора чуть поджимает губы в жалкой попытке улыбнуться тоже и выходит обратно в коридор. Громко и протяжно вздыхает. Отлично. По крайней мере — день начинается не так плохо, как она себе вообразила. Вернее — не настолько плохо. Её всё еще адски тошнит, у неё жутко трясутся руки и она просто стоит, не зная, куда приткнуться. Затем смотрит на часы и решает, что есть смысл, наверное, всё-таки, найти свой кабинет… Бора протискивается сквозь толпу. И — Класс пустой. Практически. Она застывает в дверях, чувствуя себя так, будто на нее направлена сотня прожекторов. Хотя в действительности — на неё не смотрит никто. Пока что. Но от этого так кисло, противно в желудке, что Боре отчего-то хочется, чтоб смотрели, хоть она и не намерена задержаться здесь на какой бы то ни было длительный срок. Бора ловит себя на том, что в ней до сих пор, парадоксальным образом — возможно, свои последние дни доживает мысль — она не останется здесь навсегда. Но эта мысль испаряется ровно в то же мгновение, как в класс заходит учитель. Пожилой мужчина тихо, медленно, передвигаясь с тростью в руке, обходит Бору, едва не задевая плечом. Бора отпрыгивает в сторону, но так и остается — стоять в дверях. Смотрит, как он подходит к столу. И ждёт. Ждёт, внутреннее сгорая в волнении. Он доходит до стола, ставит около стула свою трость и, опираясь на столешницу одной рукой, вдруг оборачивается, смотрит прямо на нее и говорит: — Не стойте в дверях. Бора не понимает, глупо вылупившись на него. Разве он — не должен сказать что-то вроде… Но вот он стоит, продолжает на нее смотреть и, более того, машет рукой в сторону парт, призывая её наконец сдвинуться с места. Бора слушается совершенно автоматически, на ватных ногах протискивается сквозь ряды и падает на первое попавшееся свободное место. Первые мгновения она еще ждет, что учитель представит её классу. Как вместо всего этого — Он лишь ломано подходит к доске, берет в руки мел, оборачивается на них всех и сиплым, но глубоким голосом говорит: — Итак. Кто из вас, несчастных, прочитал за лето хотя бы «Король Лир»?-
— Йоу. Обед. Бора продолжает бессмысленно ковыряться пластиковой вилкой в тарелке и перекладывать горошек с одной стороны на другую. Проходит несколько секунд, прежде чем она чувствует комариный писк у себя над ухом. Медленно поднимает голову. Оборачивается. — Я сяду? Первые секунды Бора не понимает — разговаривают с ней или?.. Очевидно, что да, но! Она так устала, и всё в её голове перемешалось в кашу похлеще пюре, что она только что съела. Бора несколько раз мучительно медленно моргает, пока вместо шума и гама столовой перед глазами не возникает чье-то… совершенно детское лицо. Отлично. Первый человек, с кем она познакомится — несчастная семиклашка? Шести? Пяти? Бора смиренно кивает и возвращается к горошку. Слышит, как скрипит стул. Морщится, но не подает виду. Голова трещит. Копошение напротив усиливается. Вокруг и так адски шумно. Так какого чёрта она слышит даже это? — Ты — Бора, да? — вдруг прилетает. Бора вздрагивает и судорожно поднимает взгляд. — Д-да, — отчего-то хрипит она и тут же думает: вот, черт возьми, что бывает, когда живешь с немой. — Да, но… Перед глазами мельтешит раскрытая ладошка. А прямо за ней — два вселенски огромных, блестящих миллионами звёзд — или каким-то недобрым огоньком — глаза. — Я Гахён. Бора в прострации вытягивает руку вперёд и слегка касается. В ответ — тряска такая, что подпрыгивает даже стол. — Будем знакомы. Бора ждёт какого-нибудь вопроса или, по крайней мере — ответа на него — затем сдавленно угукает, и… замирает. Окей. Она сидит напротив и… ест? Вот её рука подтягивает к себе вилку, язык на мгновение высовывается из-под чертовски огромных по сравнению со всем лицом губ и… тут же там оказывается — кусок котлеты, затем жевание, спустя мгновение — трубочка с чёрной плескающейся внутри жидкостью-колой, и… Бора ничего не понимает. Моргает несколько раз. Нет. Ей не мерещится. Она сидит напротив неё и просто, блин, ест. В голове сотни вопросов. Кто ты, блин, такая, откуда знаешь моё имя, что тебе от меня надо, почему ты — ты хоть успела, блин, прожевать? — Боже, сколько тебе вообще лет, и вообще, и! — откуда ты знаешь моё имя, и… Бора беспомощно открывает свой несчастный рот и оттуда не вываливается ни звука. Зато изо рта напротив абсолютно точно вываливается чертов недожёванный горошек, когда вылетает и звук: — Мы в одном классе, — жевк, чавк, прокашливание. — Ну, по крайней мере — были сегодня. Бора судорожно пытается вспомнить, видела ли это хоть раз за полдня, но ничего не приходит в голову. — А гд… — На литературе. — Но… мистер Райт не… — Я тебя умоляю, — вновь перебивает её Гахён. — Готова поспорить, Левый тебя даже не заметил. Бора больно кусает губу. Ей вдруг становится так обидно от этих простых слов, что она ломается между «жалко расплакаться» и «просто сказать ей отвали». Но Гахён — вновь — будто несётся за сотни миль впереди. — Я даже не уверена, что он меня помнит, — продолжает она, делая какой-то странный акцент на себе. Шуршит трубочкой. — Забей. Здесь всегда так. — Как? Гахён многозначительно втягивает колу. — Никак. Бора вяло вздыхает. Она заметила. За те жалкие три урока, что она проторчала в этом месте, Бора не увидела совершенно ничего специфического и вся движуха, судя по всему, происходила исключительно где угодно, но только не в самой школе. Бора даже ни разу не заметила никакой парочки, прилипающей друг к другу возле шкафчиков, что в своей школе она видела — с сотню раз. Гахён снова прихлебывает колы, и этот пшикающий звук возвращает Бору в реальность. — Как первый день? Бора пожимает плечами. — Н-нормально… Как у всех, наверное. — Нет, — Гахён прикрывает глаза, мотает головой и пафосно отставляет колу на стол. — Как твой первый день? Бора не понимает. — В смысле? — Ты же новенькая. Её окатывает какое-то странное чувство. Вот Гахён сидит напротив неё, наполовину слопав свой несчастный обед. Сидит и смотрит. И в её взгляде, вопреки ощущениям, Бора не видит никакого подвоха. Но что-то всё равно скребется внутри, и она набирается смелости, чтобы сказать: — Откуда ты знаешь? Гахён громко фыркает, чуть закатывает глаза и отмахивается от нее жестом в духе «нашла что спросить». — Я всё знаю, — гордо выдает она. — Я как всевидящее око Саурона. — Чего? — Забей, — вновь отмахивается она. — Ни разу тебя не видела. Ляпнула наугад. Бора чуть отодвигается от нее, подозрительно прищурившись. — И, судя по всему, угадала. Бора продолжает щуриться. — Ладно, — пожимает плечами Гахён. — Мне мистер Райт сказал. — Да? — Нет, — фыркает она. — Как я уже сказала, Левый не видит дальше своих ног. Бора подвисает. — Левый? — Ну типа, — несколько нехотя объясняет Гахён. — Мы его так зовем. Мистера Райта. — Почему? — Потому что он Райт, а рабочая нога у него только лефт. Бора первые мгновения чувствует себя некомфортно, а затем неожиданно — фыркает со смеху. Она закрывает рот рукой, приказывая себе не смеяться, но ничего не может поделать — и от вида того, какой вдруг неожиданно приторно-довольной стала Гахён, ей не становится лучше. — Это очень тупо, — выдавливает Бора сквозь смешки. Гахён улыбается во весь рот. — Я знаю, — соглашается она. — В этом вся прелесть. Бора посмеивается еще с пару секунд и берет вилку, продолжая свою возню с горошком. Она на волне окатившего её облегчения даже закидывает пару горошин себе в рот, но тут же недовольно морщится, раскусив. — Обед заканчивается, — заговаривает Гахён, разрушая повисшее молчание. — У тебя что потом? Бора с трудом проглатывает проклятый горошек и отвечает: — Французский… — изрядно напрягаясь, вспоминает она. — Два. И биология. Гахён задумчиво потирает подбородок, будто у нее есть чертова борода, и говорит: — Ага-а, — тянет она. — Значит, увидимся уже после уроков. Бора почти давится только отпитым чаем. — П-после… уроков? — кряхтит она, откашливаясь. — Ага, — повторяет Гахён. — У меня там матан и… матан. И матан. Да. Так и живём. В Бору вновь влетают все её только исчезнувшие сомнения по поводу подозрительности Гахён, и она первые мгновения не может уложить в своей голове такое количество слова «матан» в одном предложении. Но всё же кивает, проглатывая услышанное с таким же трудом, как несчастный горошек минутой до. — Ага, — вновь говорит Гахён, а затем встает с места, хватает поднос, рюкзак и разворачивается, удаляясь. Бора глупо смотрит, как она уходит, пока её не осеняет: — А где мы встретимся?! — почти восклицает она, силясь перекричать гам столовой. — Увидимся! — будто невпопад ляпает Гахён, уходя окончательно. Бора застывает, беспомощно глядя ей вслед. И как только Гахён исчезает за поворотом, на неё вновь обрушивается вселенская усталость и тоска.-
На французском Бора практически засыпает. Иногда она вздрагивает, когда сменяется тема беседы — будто чувствует подкоркой своего заплывшего сознания — затем вслушивается, ловит себя на мысли, что либо давно это всё знает, либо совершенно ничего не понимает — и отключается дальше. Её никто не трогает и она — никого. Все, кто сидят с ней в классе, будто смазываются перед глазами в одну большую цветастую массу одежды. Бора клюет носом, неожиданно вспоминая, что почти не спала ночью, и сетует сама на себя. Но кто ж знал — что нервничать — особо не было повода; хоть и нервы изрядно оголились. Только тронь — и всё вспыхнет, как спичка. Сейчас Бора чувствует себя самым кончиком тлеющего уголька. На биологии, где большую часть урока учитель рассказывает собравшимся о том, чем они будут заниматься в этом семестре — Бора уже нервно ерзает на стуле, не зная, куда себя деть, и мечтая, чтобы это всё поскорее закончилось. Она пялится то в окно, то на часы, отсчитывая мгновения до звонка. Тяжело себе в этом признаться, но ей… не терпится увидеться с Гахён. Бора будто впервые за целую вечность почувствовала себя нормальным человеком. С которым можно — просто — говорить обо всякой ерунде, шутить и… проводить время, вот так? Просто проводить время. Хотеть — встретиться после уроков. Бора утопает в ожидании и склизкой паранойе о том, что Гахён либо никуда не придет, либо Бора просто — её не найдет. Ближе к двум часам она заметно киснет. У неё заканчиваются силы, предвкушение-ожидание испаряется, и Бора тихо тлеет в опасении. Опасениях. Причем — самых худших. Силится выгнать противные мысли из своей головы, но они настойчиво лезут, штурмуя её мозг, а затем скапливаясь в желудке противной едкой кашей. Бора вдруг вспоминает про Минджи. Вспоминает о том, что она вообще есть. Становится холодно, и Бора неуютно ежится. Она застревает в мыслях о ней и не может понять, что испытывает — невыносимый дискомфорт или едва уловимую надежду на лучшее? В последние дни — Минджи ведет себя… странно. То есть, совершенно так же, как всегда — большую часть времени молча, грузно глядя на нее в перерывах между своими делами или в те жалкие мгновения, когда они разговаривают. Но Бора не может выкинуть из головы то, как она… Они выбирали предметы. И сначала кажется, что Минджи помогла — это слово едва укладывается у нее в голове — ей просто потому, что её порядком достало видеть все эти слёзы. Но Бора плакала с десятки раз и до этого. И это… Это подкупает, но Бора боится поверить. Даже подумать о том, что Минджи вдруг может стать — не совсем всё равно. И думать не приходится. Только первая мысль мелькает в голове, как кто-то стукает её в плечо. Она сперва не понимает и думает — показалось. Затем этот «кто-то» тычет её в спину, и Бора оборачивается. — Какая тема? Бора непонимающе хлопает глазами. — Что? — глупо переспрашивает она. Сидящая за ней девушка вполне откровенно закатывает глаза и повторяет: — Сейчас. Тема какая? Урока. — А… Бора подвисает, а затем разворачивается обратно, придвигает к себе тетрадь и читает то, что записала сорок минут назад. Затем оборачивается и говорит: — Адаптация организмов… — она забывает слова и подглядывает в тетрадь. — К условиям окр… — Ага. Понятно, — перебивают её. Бора поднимает на неё глаза. И наконец — смазанные цветастые пятна одежды превращаются в лицо. И… не только одежды. У неё розовые волосы, — зачем-то очень громко озвучивает Бора в своей голове. И она не смотрит на меня. Пялится в телефон. И даже тему не записала. Зачем вообще — блин — спрашивала. Бора продолжает сидеть, криво и неудобно развернувшись, и только когда — по видимому — всё затягивается, девушка отрывается от смартфона и ровно чеканит: — Спасибо. Бору окатывает жгучее возмущение, но она проглатывает все свои какого хрена и отворачивается обратно. Тихо ругается себе под нос и лишь сильнее хочет поскорее увидеться с Гахён.-
Только начинает вопить звонок, возвещающий о конце её страданий на сегодня, Бора подрывается с места. Она суетливо скидывает свою неисписанную абсолютно тетрадь, роняет на пол ручку, карандаш, маркер, всё на свете — потому что смертельно торопится и не может удержать ничего в руках. Затем — быстрыми шагами топает на выход, судорожно соображая, где и как ей теперь найти Гахён, и только нога её ступает в коридор, как сбоку доносится: — Жесть. Бора пугается, подпрыгивает, почти театрально — но без шуток! — хватается за сердце и останавливается. Сбоку у стены, прижавшись к той плечом, с которого свисает массивный черный рюкзак, стоит, скрестив руки на груди, не кто иной — как Гахён. — Что? — шепчет зашуганная Бора. — Жесть, говорю, — повторяет Гахён, отлипая от стены. — На тебе лица нет. Всё было настолько ужасно? Бора хмурится и пытается сообразить: ужасно что — прошедшая биология, или два французских, или грузные о Минджи мысли в голове, или… — Ну… — говорит. — Вроде нет… — Поэтому я выбрала матан, — констатирует Гахён, не давая ей договорить. Бора рефлекторно затыкается и слушает. — Лучше алгебра с продвигом — или со сдвигом, как тебе больше нравится — чем все вот эти ваши лабораторные и прочая хрень. Бора едва поспевает за её мыслью и первые мгновения находится в полнейшей прострации. Какие лабораторные?.. Она сперва совершенно искренне пугается, но затем в её голове из ниоткуда всплывает фрагмент событий и слов, произошедших за последние пару часов. — Нам сказали, что будет теория, — вспоминает обрывки она. — И всё. Гахён недоверчиво щурится на неё, но затем всё же хмыкает и говорит: — А, — тянет она. — Ага. Значит, у тебя эта бледная поганка. Какая поганка? — мелькает в голове Боры, но она не успевает озвучить вслух. — Тогда тебе повезло. — Повезло? — У одного моего знакомого некто по фамилии Франклин, — продолжает Гахён. — Но это наглая ложь. Его настоящая фамилия… Она вдруг рывком подходит к ней возмутительно близко, и Бора инстинктивно отшатывается. Но Гахён кладет руку ей на плечо и многозначительно шепчет, озираясь: — Его настоящая фамилия — Франкенштейн. Бора выпучивает на неё глаза и зачем-то тоже оглядывается по сторонам, будто Гахён сейчас говорит ей какую-то великую тайну и их никто — ни в коем случае — не должен услышать. И тоже, зачем-то, шепчет: — Серьёзно?.. — Нет, — звонко отрезает Гахён. Бора подпрыгивает на месте от её громкого голоса. — Просто у него прикол такой — «работать с материалом», — Гахён закатывает глаза и показывает пальцами кавычки, давая понять, что кого-то цитирует. — В прошлом году они вскрывали лягушек по меньшей мере раз сто. Я — не шучу. А теперь пошли, у нас много дел. Бора не успевает опешить от сваленных на её голову саркастических откровений, как Гахён уже тянет её за руку и тащит дальше по коридору. — У нас? — зачем-то глупо повторяет она, будто ей действительно больше нечего сказать. — У меня, — поправляется Гахён. — Но сути дела это не меняет. Бора просто молча соглашается и всё. Она не находит в себе сил ни спорить, ни задавать какие-либо вопросы, и просто наслаждается моментом, когда в голове не остается ничего, кроме практически радостной беспечности. Гахён не отпускает её руку, крепко вцепившись в запястье, и ведет за собой с такой уверенностью, будто они друзья по меньшей мере школы со средней. Бора слепо следует за ней и потому — совершенно не ожидает резкой остановки. Она по инерции врезается в Гахён, больно впечатавшись грудью той в плечо. Но Гахён не возмущается и лишь отпускает её руку. Бора следит за тем, как она подходит к какому-то стенду. Вглядывается — на нем нацеплено множество фотографий учащихся, несколько листов с информацией и рядом на стене — висит почтовый ящик. — Что это? — спрашивает Бора. Гахён застывает прямо напротив стенда, пялясь куда-то в самый его верх. — Школьный совет. Бора почти закатывает глаза. — Нет, я про почтовый ящик. — А, — тянет Гахён. — Для предложений и улучшений и всё такое. Бора поджимает губы и понимающе кивает, хоть Гахён и не видит. А Гахён и не собирается смотреть. Она лишь делает оставшийся до стены крошечный шаг вперед, встает на носочки и выуживает из самой верхней части одну-единственную фотографию, что была на вершине и совершенно одна. — Это уже прошлый век, — ехидненько говорит она, пряча чью-то фотку себе в карман. Бора поднимает глаза и читает надпись под опустевшим блоком: президент школы. Гахён что — стащила чью-то фотку со школьного стенда?! Ещё и школьного президента!.. Бора глохнет под грохотом собственной громкой мысли. Уши начинает печь. А если бы их — кто-то увидел?! Бору — особенно. Она только сюда пришла и ей совершенно — совершенно не нужны никакие неприятности. Она нервно оглядывает коридор. Пусто. Облегчение накатывает на неё, но до конца не смывает нервозность. И — видимо — испуг настолько явно отпечатывается на её лице, что Гахён скептически вскидывает брови и спешит объясниться: — Выборы скоро. Я облегчила персоналу жизнь. Сожгу её потом на заднем дворе… Бора бледнеет. — Вклад в экологию! — восклицает Гахён. — Мало ли, на какой свалке окажется весь этот мусор потом. А так — пепел полезное удобрение. Для моего газона, например. Ну, чего ты встала? Давай рассказывай. Бора не уверена, что именно этот способ утилизации бумаги можно назвать вкладом в экологию. Поэтому она откровенно тушуется и лишь повторяет: — Что — рассказывать?.. — Что ты выбрала на ЭйПи? Бора холодеет. Вот это — точно не та тема, которую она хотела бы обсудить. — Я… — Ой, у нас завтра собрание, — перебивает её Гахён, не дослушав ответ на свой вопрос. — Ты должна прийти. — Какое собрание? Бора спрашивает, так и застыв посреди коридора. Гахён не теряет времени и запрыгивает ногами на ближайшую скамейку, складывает руки на груди и с умудренным видом говорит: — Я — председатель школьной газеты, — заключает она и довольная улыбка расплывается у нее по лицу. — У нас завтра будет первое собрание после лета. Приходи? Бора мнётся. — Я… — не знает, что сказать она. — Я не… Может быть… А что мне надо будет там де… — Отлично, — вновь перебивает её Гахён, спрыгивает со скамьи и идет дальше по коридору. — Мы собираемся завтра в библиотеке после литературы, нам еще не выделили кабинет, но ничего, когда я стану президентом и возьму в свои руки эту конторку… Затем она резко останавливается и оборачивается, глядя на нее хищным взглядом. Бора чуть не врезается в нее. — Только ты ничего не видела, — полуагрессивным шепотом выдает Гахён, глядя Боре глаза в глаза, и косится на скамью, с которой спрыгнула. — Ни-че-го, поняла? Бора ничего не понимает. — Ладно… — Отлично. И тут Гахён снова довольно улыбается, и снова разворачивается, уходя. Они выходят из школы. Бору в лицо тут же бьет оглушительная жара и она едва отгоняет желание немедленно вернуться в теплое — но всё же достаточно прохладное по сравнению с улицей — здание школы. И, как она и думала — Снаружи куча людей. Все толпятся, будто и вовсе не собираются расходиться, и больше всего народу Бора видит на школьной парковке. Отовсюду слышится смех и крики. Не удивительно, — думается ей. Лето кончилось, все хотят обсудить новости и просто поболтать. Только вот Боре одной от этого события — ни жарко, ни холодно. Она вновь возвращается к этим мыслям. Вроде бы — всё очень даже… неплохо. Точно не хуже, чем было дома. Но… Она вдруг понимает, что потеряла Гахён из виду. Сковывает паника. Бора бегом спускается с крыльца, выискивая её глазами, и нигде не видит. Сердце съедает противная тоска. Ну надо же, блин, было умудриться. Они даже не попрощались и не… и не договорились ни о чем на завтра. Если это завтра — вообще будет. Бора мотает головой. Гахён подождала её после уроков. Если бы не хотела — больше и вовсе бы не подошла. Бора с усилием, но всё же проглатывает это утешение и призывает себя успокоиться. И Гахён тут же находится — возле парковки, весело болтающая с какими-то ребятами. Бора тушуется и не знает — ей подойти или… подождать её здесь. Просто постоять, сделав, например, вид, что она занята чем-то невероятно важным и ей не до разговоров. Но чем она вообще — черт возьми — может быть сейчас занята. Бора вспоминает про телефон. Точно. Она должна — как минимум — написать Минджи о том, что занятия кончились. Сперва Бора думает, что ерунда это всё и вовсе не сработает так, как ей хочется — что значит «написать Минджи» вместе с «делать вид, что я очень занята»? Ровным счетом ничего. Написать Минджи — дело пяти секунд. Просто сбросить это несчастное — я всё. Или, если уж очень сильно захотеть — я закончила, жду на остановке. Или — если совсем-совсем постараться — я закончила, могу подождать на остановке или парковке. Но по итогу — ни то, ни другое не пишется даже спустя несколько минут. Бора сотню раз набирает и стирает сообщение и вдруг ловит себя на мысли, что — с чего она вообще взяла, что Минджи приедет забрать её из школы? Первые мгновения она леденеет, паникуя, уже успевая — утешить себя мыслью о том, что спросит у Гахён, ходит ли до Минджи — или хотя бы до той части трассы, где начинается съезд в глухой лес, зовущийся теперь её домом — вообще школьный автобус, и на какой остановке лучше выйти, если да. Если Гахён вообще в курсе. Но затем вдруг вспоминает, что… Бора не могла себе этого придумать. Бора может придумать себе что угодно, но такое — никогда. Они договаривались. И затем её осеняет, что она должна была… написать Минджи перед последним уроком. А не сейчас, блин, когда всё уже кончилось, дурья ты башка! Бора ругается сама на себя, пытаясь оправдаться тем, что первый день был трудным и она просто напрочь забыла. Но стыд сжирает её практически моментально, и теперь — написать Минджи становится в сотню раз сложнее. — У тебя батарейка села? Бора вздрагивает и поднимает голову. Гахён стоит над ней и жует какие-то снеки. Стоит над ней?! Когда Гахён вообще — успела стать выше нее? — А?.. — Ты че зависла, говорю. Бора вдруг осознает себя сидящей на скамейке с разблокированным телефоном в руках. — А… — глупо повторяет она. — Да я… Пишу. — Пишешь? Гахён наклоняется, глядя прямо в экран, прямо — на пустое поле ненабранного сообщения. Бора запоздало прячет телефон. — Пишу, — почти бурчит она. — Тёте… Она должна забрать меня. — Ага, — задумчиво тянет Гахён, выпрямляясь. — Ну, молодец. Пиши. Бора чувствует, как к пылающим стыдом ушам подплывает новая горячая волна — но уже легкого возмущения. Она быстро набирает Минджи первые попавшиеся слова и тычет кнопку «отправить», сбрасывая телефон себе подальше в рюкзак. — Долго ехать? — спрашивает Гахён, закидывая себе в рот сырный шарик. — Нет, — говорит Бора, сомневаясь. — Не уверена… Не очень. — Ну ладно, — многозначительно хмыкает Гахён. — Так уж и быть. Посижу с тобой ещё. Бору будто обливают ледяной водой. Она стремительно холодеет, потому что звучит это так, так, как — придется торчать с тобой ещё дольше. Бора отчетливо слышит в её интонации именно эти слова. Проглатывает моментально образовавшийся посреди горла обидный комок и говорит, стараясь не сорваться на жалкие высокие нотки: — Не надо. Делать мне одолжений, — думает, но не продолжает. И, видимо — несмотря на всё ее старания — обида всё же проскальзывает в голосе, потому что сразу после — у Гахён до невозможного сильно округляются глаза и она бормочет, даже не дожевав: — Я пош-шутила, — бубнит она с набитым ртом. — Я никуда не тороплюсь. Бора не позволяет успокоению поселиться в душе. — У тебя же, — едва давит она из себя. — Было много дел. Гахён дожевывает, прежде чем ответить. А затем — бухается на скамейку рядом с ней. — Их всё ещё много, — говорит она. — Но это не значит, что я обязана сделать их все именно в эту чертову минуту. Или в ближайшие двадцать. Бора поджимает губы и делает вид, что поверила ей. Так и сидят. Бора — утопая в бесконечной борьбе с собой, между — Боже, просто оставь меня тут одну и не издевайся ни над собой, ни надо мной — и — ну ладно, зато хотя бы — никто не пялится слишком долго. А на Бору пялятся все. Она вдруг замечает это — что каждый, кто проходит мимо них по тротуару или хотя бы приблизительно около — окидывает её с ног до головы странным, заинтересованным взглядом. От этого взгляда — некомфортно. Очень. И отвлечься — не получается. Они сидят слишком долго. Ждут Минджи — слишком долго. И чем дольше тянется это ожидание, тем больше беспокойства копится в груди. Боре удается не обращать на это внимание только в те моменты, когда Гахён, сидящая рядом, как-то особенно шумно шуршит своим пакетом со снеками или раз в пару минут бросает ей то вопрос, то просто — хоть какие-то слова. — Какой у тебя средний балл? Бора вздыхает, призывая себя не пялиться на дорогу. — Четыре и двадцать пять сотых. — О, — рот Гахён широко раскрывается и она зависает так на пару мгновений. — Да ты у нас, типа, умная. В Гарвард метишь? — Ага. Если бы… Бору сковывает едкая тоска. Это гадкое, мерзкое, склизкое чувство появляется в желудке сразу, как только первый намек на мысль о дальнейшей жизни мелькает у нее в голове. Она еле выбрала предметы себе на профиль — какой, к черту, Гарвард?! Бора даже думать не может ни о каком университете или своей дальнейшей жизни в целом, не то чтобы… Гахён, до того развалившаяся на скамейке, вдруг выпрямляется и заглядывает ей прямо в лицо: — Всё нормально? Бора не выдерживает и — говорит как есть. — На меня все пялятся. Её нет слишком долго. Гахён смачно подбрасывает сырный шарик в воздух и ловит его своим ртом. — Привыкнешь. — Не хочу… — тихо бурчит она. Бора сжимается, плотнее кутаясь в кофту. Ей жарко, но вдруг смертельно хочется спрятаться. — Тут не то чтобы часто появляются новенькие, — продолжает Гахён, ковыряясь в пакете со снеками. — Скоро она приедет? Бора всё же тоскливо смотрит на дорогу. — Не знаю… Она вообще уже не уверена, что приедет. Бора отправила Минджи сообщение. Но Минджи ничего не ответила. Неужели — так сложно — написать. Написать! — и ведь даже не надо говорить ничего вслух. Бору охватывает волна раздражения, тревоги и… разочарования. И когда проходит практически час, Бора понимает: Минджи не приедет. Гахён что-то продолжает говорить ей, но Бора уже не слушает. Она лишь сиротливо глядит на полупустую парковку и думает. Этот день был слишком хорошим для того, чтобы оставаться таким надолго. И каким бы хорошим он ни был до этого, ровно до этого момента. Дальше — будет так же, как и всегда. И в её жизни, всё так же — Слишком много разочарований. И одиночества.