-
На следующий день они едут в город. Бора уныло трясется на заднем сидении и глядит за окно, пытаясь вытереть влагу со своих ладоней о шорты. Ноги неприятно липнут к кожаной обивке машины. В лицо врезается попадающий из открытого окна сухой августовский ветер. Бора думает. О том, как будет ездить в школу. Будет ли Минджи её возить? Постоянно? Каждый день? Они едут уже двадцать минут. И вопреки тому, что Минджи сказала про больницу — Бора запомнила — они уже пять минут как в городе. Останавливаются почти на каждом перекрестке, и красный свет светофора бьёт в лицо и будто так и кричит: вам туда не надо. Бора пытается найти хоть одно оправдание не попадать здесь в школу. Но сидящая за рулем Минджи терпеливо ждёт зелёный и едет дальше. И так по кругу. Бора время от времени поглядывает на её лицо в отражении зеркала заднего вида и привычно не замечает ничего, кроме глаз. Когда на них падает солнце, они не выглядят — как чёрная пропасть. Они становятся серыми и оттого — совершенно пустыми. Бора больше от неизбежности, чем из интереса разглядывает город и вывески магазинов. Это место после шумного Сан-Франциско кажется ей застрявшим в прошлом столетии. Она видит магазин виниловых пластинок и задается вопросом, насколько сильно надо любить олдскул, чтобы выживать с таким бизнесом в таком месте? Она зачем-то пытается запомнить расположение магазина, хоть и не собирается когда-либо туда заходить. Бора думает, что этот застывший вне времени и пространства городишко с большой долей вероятности станет местом, где она застрянет навсегда. Эта мысль поселяет беспокойство в сердце и затхлое отчаяние в желудке. Застрянет навсегда, если не сбежит, как мать. Бора морщится. Минджи тем временем сворачивает на парковку и останавливает машину. Бора будто просыпается ото сна и судорожно подрывается с места, выглядывая в окно. Вот и всё. Они приехали. Длинное красное здание школы с белыми окнами в её глазах выглядит, как тюрьма. Бора углядывает чуть справа за ним высокий забор стадиона. Стадиона? Сколько людей живёт в этом месте на самом деле? Никаких ответов. Минджи глядит на неё в зеркало заднего вида и Бора замечает это совершенно неосознанно, будто на уровне вопящих инстинктов. Минджи не оборачивается. Лишь смотрит на неё и сухо говорит: — Приехали. И выходит из автомобиля. Бора вываливается тоже, случайно чересчур громко хлопнув дверью. Минджи останавливается у тротуара и брякает в руках ключами от машины. Бора вспоминает про рюкзак и подскакивает, забирая его с заднего сидения. — Оставь в машине. Мы ненадолго. Бора непонимающе глядит на неё, но зачем-то слушается и закидывает обратно. И вдруг замечает в руках Минджи папку. С документами, — подсказывает мозг. И где-то там — всё. Конец. Но Бора, вместо того, чтобы впасть в привычное, но дикое отчаяние, зацикливается на совершенно ином. На том, как странно видеть Минджи в окружении каменных зданий, а не деревянных столбов сосен. Бора украдкой, но крайне пристально разглядывает её. Минджи смотрит куда-то в сторону. Её волосы растрепаны в хвосте не так сильно, как обычно. Лёгкая, явно глаженная светлая рубашка. И синие, ничем не заляпанные широкие джинсы. В глазах Боры она будто становится на десяток лет младше. Это ввергает её в растерянность. Но как только Минджи оборачивается, кивает в сторону школы и вновь смотрит на неё — впечатление как водой смывает. Бора послушно плетется за ней по вычищенным тротуарам. Из здания школы выходят редкие люди. Большинство — родители. Бора не видит ни единого человека своего возраста, лишь пару раз — детей, явно только переходящих в среднюю школу. И задаётся вопросом, как всё это — умещается здесь. Школа не выглядит маленькой, но и сильно крупной не выглядит тоже. Минджи подходит к крыльцу и открывает дверь, застывая на месте. Бора прошмыгивает внутрь под гнётом её серьёзного взгляда и окунается в прохладу коридора. Тишина. Лишь доносится хлопок входной двери и больше ничего. Тихо и пусто. У Боры появляется ощущение, будто она вовсе не в школе. Если бы не стоящие вдоль стен коридора шкафчики. Минджи молча проходит дальше. Бора плетется за ней, разглядывая стеклянные стеллажи с кубками, вывески кабинетов и стенды с информацией. Когда они доходят до кабинета директора, Минджи пропускает её внутрь приёмной, обменивается парой слов с секретарём и затем говорит: — Подожди здесь. Бора кивает и падает на скамью. Минджи скрывается в кабинете вместе с папкой. Бора нервно топает ногой по полу, заламывая руки. Её вдруг морозит. Глядит на секретаря — женщина что-то сосредоточенно набирает в компьютере. Слышится клацанье клавиш и её, Боры, неровный тик кроссовком об пол. Спустя несколько минут Минджи открывает дверь директорского кабинета и зовёт её зайти. Бора на ватных ногах поднимается и топает внутрь. Она слышит приветствие, но едва осознаёт себя здоровающейся в ответ. Весь разговор проходит, как в тумане. Её спрашивают об увлечениях, но она не может сказать ничего вразумительного. Лишь мямлит что-то про шахматы, как первое и единственное, что приходит в голову. — Твоя тётя сказала, что ты хорошо рисуешь, — вдруг влетает ей в уши вопрос. Бора дёргается, вперившись взглядом в Минджи. Минджи смотрит за окно, не обращая на неё никакого внимания. Бора оборачивается на директора и ломанным голосом шепчет: — Иногда… Директор хмыкает и доброжелательно улыбается ей. И отчего-то его улыбка — напрягает. Бора думает, что сходит с ума. Мысленно попрекает себя и всё на свете, и Минджи. Что всегда смотрит так, будто её ничего и никто не волнует. И как итог — даже простая улыбка теперь кажется Боре чем-то неестественно-вымученным. Директор ровно складывает бумаги на своем столе и продолжает: — У нас нет отдельного кружка по рисованию, — говорит он. — Но, думаю, ты сможешь найти место в школьной газете. Её выпускает школьный совет. Бора кивает и сильнее сжимает сложенные на коленях руки, впиваясь ногтями в кожу. — Думаю, это всё, мисс Ким, — обращается он к Минджи. Минджи лениво переводит на него взгляд, отрываясь от окна. Бора впивается взглядом в её подсвеченный солнцем профиль и окончательно выпадает из реальности. — Занятия начнутся в следующую среду, — говорит он. Минджи смотрит на него с ровным выражением. — Расписание я вам передал. Она лишь кивает и сухо благодарит его. Бора не слышит и не запоминает фамилии. В ушах отдается глухое «мистер» и больше ничего. Она машинально поднимается, скомканно прощается и выходит вслед за Минджи наружу. Она чувствует, что в голове должна быть сотня вопросов, как минимум — про школу, расписание, имя директора, класс, обеды, что угодно — но вместо них всех в сознании виснет лишь звенящая пустота и глухие шаги Минджи по безлюдному коридору. Когда они выходят на улицу, Боре не становится легче. Она вдруг чувствует себя преступно маленькой и одинокой в этом большом мире сплошной неизвестности. Минджи останавливается на крыльце и пристально смотрит на неё, Бора знает, но не чувствует, впервые — её взгляда. — Ты голодна? Бора не сразу понимает, что ей нужно что-то ответить. — Нет, — говорит, но в ответ на эти слова в желудке появляется тянущее чувство. — Не знаю… Минджи смотрит на неё, стоя в тени здания куда большей тенью. — Заедем куда-нибудь. Бора тихонько угукает и идёт вслед за ней к машине.-
Бора так и норовит уснуть, пока они едут. Но не получается. И не столько потому, что едут они совершенно не долго; сколько потому, что ей удается всего лишь прикрыть веки и прислониться тяжелой головой к сиденью, напрягаясь всем телом при каждом повороте. Глаза слипаются, и их расцепляют только появившиеся в уголках слёзы. У неё в желудке скопилось противное кислое чувство. Бора не хочет. Бора так не хочет, но у неё не остаётся вариантов. Она не желает ничего делать, чувствуя, что почти сдалась. И даже когда машина вдруг тормозит, стоит подозрительно долго, не как на светофоре, и она слышит скрип ручника, Бора будто только дальше отдаляется от реальности. Раздается хлопок двери, и она лишь остатками сознания понимает, что это из машины вышла Минджи. И ей так и думается — вот и славно, оставь меня здесь. Желательно — навсегда. Но проходят жалкие секунды, как доносится стук в окно, прямо у нее над ухом. Бора нехотя открывает глаза. Много моргает, отстегивает ремень и открывает дверцу. Стоящая возле Минджи отходит в сторону. И когда Бора вылезает из машины, от неё доносится пространное: — Устала? Бора против воли метает на неё взгляд исподлобья, потому что это простое слово — отдаленно напоминающее озабоченность — разжигает внутри неё вместо благодарности только обиду и гнев. — Нет, — сухо говорит она. Минджи смотрит на неё с несколько мгновений, практически не моргая. И Бора ждет, что на её лице что-нибудь дрогнет — хоть проскользнет жалкое удивление или, что еще лучше, праведная оскорбленность — но ничего не происходит. Её чернющие глаза не засвечивает даже яркое полуденное солнце, что жжет Боре затылок. — Пойдём, — говорит Минджи, брякает ключами от машины и уходит. Слишком много слов, — мечется в голове Боры. Именно тогда, когда ей не нужны никакие к черту слова и она знает, что просто хочет побыть одна. И тишины. В тишине лучше думается. Особенно о том, как всё в действительности — отвратительно плохо. Они заходят в кафе. Бору обдает ледяным кондиционером и она ежится, обхватывая себя руками. Зачем-то обращает внимание на то, куда они зашли, и это место напоминает те дурацкие придорожные кафешки, которые Бора сотнями проехала, но мимо, не заходя, и видела изнутри только в сериалах. Тихо. В углу толпится кучка подростков, за столиком у входа сидит какой-то мужчина в костюме с двумя пустыми кружками кофе, которые никто не уносит. Минджи проходит вглубь и Бора молча следует за ней, надеясь упасть на мягкий оранжево-красный диван и больше не шевелиться никогда. Она делает именно это, как только они подходят к самому дальнему от входа столу. Но Минджи не садится рядом с ней. И не садится напротив. Замирает, смотрит сверху, и говорит, будто с диким опозданием: — Я сейчас. Она уходит. Первое мгновение Бора вздыхает с облегчением, как вдруг чувствует — внутри нее родилось какое-то суетливое чувство, похожее на тревогу. Она оборачивается, пытаясь высмотреть, куда именно ушла Минджи. Может, сделать заказ? Но она не спросила, что хочет Бора. Может, ей всё равно, чего Бора хочет. Определенно. Если бы ей было не всё равно, этого дня бы не было вовсе. Бора гасится своими же мыслями и пытается отдышаться, потому что злость и раздражение, сдавившие глотку, не дают ей расслабиться. Она только плотнее укутывает сама себя руками и растирает покрывшуюся мурашками кожу. Лето почти кончилось, так какого черта?.. Лето почти… кончилось. Она спотыкается об эту мысль и снова чувствует себя на грани слёз. Минджи возвращается совсем не вовремя и именно тогда, когда Бора хочет жалобно всхлипнуть. И из-за её прихода скопившиеся в глазах слёзы лишь медленно сохнут, оставаясь липкой коркой на коже. Минджи садится напротив и трясет руками в воздухе, а затем — берет стоящее на столе меню. Листает, озабоченно рассматривая картинки. Бора пялится на кусок бумаги и вдруг замечает, как блестит на солнечных лучах её кожа. Она ходила мыть руки? Но они даже не делали ничего, что бы к этому обязывало. И Бора зачем-то рассматривает, как в трансе, и ловит себя на мысли, что у Минджи удивительно чистые руки. Для человека, который большую часть времени… делает что? Ходит по лесу? Возится с землей? С деревьями? Бора не имеет ни малейшего понятия о том, чем она занимается на самом деле. Она видела лишь – уверена – жалкую часть. Её из мыслей вырывает приторно-заинтересованный вопрос: — Здравствуйте. Что-то выбрали? Бора с неохотой косится на подошедшего официанта. Её сковывает паника от того, что она — ничего не выбрала, и сейчас выбор, вероятно, сделают за неё. Как всегда. Эта мысль колючей обидой простреливает всё тело и Бора парадоксально быстро успокаивается, укутываясь в глухое смирение. — У нас ещё около десяти минут действуют комплексные завтраки, — говорит официант. — На оборотной стороне. Бора краем глаза, каким-то размытым пятном замечает, как Минджи переворачивает меню. — Есть французский, английский, стандартный американский… — продолжает официант. — В обычном идет одна сосиска? — Да. — Тогда… Минджи вдруг замолкает и, Бора прямо чувствует, смотрит на неё. — Два стандартных, пожалуйста. — Секунду. Официант записывает заказ. — Вам как обычно? — Да. Без молока. — Окей. Бора прикрывает глаза, прекратив пялиться в стол. Чувствует, как скатывается всем телом куда-то вниз, будто её за ноги под диван утаскивает какое-то чудище, а она уже ни жива, ни мертва. Стандартный завтрак. Такой же, как у Минджи. Ничего своего. У неё всё теперь — как у Минджи, горько думает Бора. Видимо, замкнутость и безразличие тоже — передаются воздушно-капельным путем. Она тонет в этих рассуждениях, не понимая, что сильнее — злость или опустошение. Как вдруг в ней стреляет взявшаяся из ниоткуда паника и она открывает глаза. И видит — Минджи напротив, что смотрит на неё мучительно спокойно, и… Стоящего рядом официанта. Бора почти подпрыгивает на месте, выпрямляясь. Сердце грохочет невесть от чего. Она затравленно смотрит на парня, что стоит над ней с записной книжкой в руках, и хочет спросить, почему он всё ещё здесь, но слова кажутся ей глупыми, и она паникует, молча молясь о том, чтобы это — что бы это ни было — тут же закончилось. Официант замечает её пробудившееся внимание и аккуратно спрашивает: — А вам? Бора суетливо подхватывает лежащее на столе меню и вчитывается в слова, но они все расплываются, и ни одно из названий и составов не остается в голове. Она хочет было просто ляпнуть — мне то же самое — и успокоиться, но почему-то не говорит. Всё это тянется слишком долго. Настолько долго, что официант, будто не выдерживая, быстро говорит: — Если вы хотите завтрак, мне надо успеть отнести ваш заказ до двенадцати. Бора даже не смотрит на часы, висящие на стене напротив, прекрасно зная, что облажалась. Она вдруг хочет в истерике отшвырнуть от себя меню и сжаться в маленький комок на этом оранжево-красном диване, не пить, не есть и не спать. — Думаю, мы можем подождать. Бора поднимает глаза и смотрит на сказавшую это Минджи. Минджи не смотрит на неё. Вернее сказать — смотрит не на неё. — Но… — Мы подождем. И в её интонации нет никакого давления, никакого намека или упрека, она такая же ровная и пустая, как обычно — но почему-то от этих слов Боре хочется жалко хныкнуть и спрятаться где-нибудь далеко-далеко. Официант больше ничего не говорит и лишь молча кивает, поджимая губы. Бора наконец приходит в себя. — Я… — тихо шепчет она. — Я не хочу… завтрак, — договаривает, окончательно сдавшись хоть что-нибудь понять в этой жизни. Из её рук тут же пропадает меню, и Бора секунду думает — официант забрал и сейчас она не поест вовсе. Как замечает, что руки эти — слишком знакомые, и меню никуда не исчезает, а снова — будто бы из ниоткуда — материализуется прямо перед ней, но на совершенно других страницах. Она поднимает на Минджи зашуганный взгляд. — Бери, что хочешь. И от этих простых слов — или от того, что Бора зачем-то смотрит ей в глаза, на которых ярким желтым бликом оседает солнце — на неё холодной волной накатывает облегчение и она кивает. Чувствуя, как горят щеки. От стыда. Или… — Тогда можете не спешить, — доносится от официанта. Бора едва морщится от его слов, про себя думая — да мне всё равно. Она листает меню и у неё от картинок блюд наконец скапливается во рту слюна. — Можно мне… — тихо начинает она. Прокашливается. — Панкейки и… Она зачем-то смотрит на Минджи. — Кофе… — добавляет, пряча взгляд. — С молоком. Официант кивает. — Просто кофе с молоком или капучино? — уточняет. Бора снова невольно глядит на Минджи. Но Минджи не смотрит в ответ, потому что её взгляд блуждает где-то за пределами этого кафе. Она смотрит на улицу, сложив руки в замок на столе, совершенно не обращая внимания на то, что происходит здесь и сейчас. И благодаря этому Бора решается. — Капучино, — более твердо говорит она. — И можно… полить панкейки кленовым сиропом. — Без проблем, — кивает официант. — Ещё что-то? — Нет, — мотает головой Бора. — Спасибо. Официант уходит, и на Бору в тот же миг обрушивается пережитым стрессом усталость. Она плюхается на спинку дивана и смотрит то в стол, то под стол, то по сторонам. В ужасе и ожидании того, что Минджи сейчас что-нибудь скажет. И неожиданно думает — неужели Минджи заказала два комплексных завтрака себе.-
Так и есть. Бора нервно ковыряется в своих панкейках, не в силах начать нормально есть и оторвать взгляд от неё. Минджи сидит напротив, будто обложившись тарелками со всех сторон. Хотя в действительности — на её половине стоят лишь две; одна — уже пустая, с размазанной по краям яичницей и использованной салфеткой. И… кофе остывает. Бора почему-то думает об этом, глядя на переливающийся в лучах солнца пар, поднимающийся с кружки. Но Минджи всё равно. Она слишком занята своим вторым завтраком. Бора чувствует себя очень нервозной, будто она пришла на урок, не готовая к тесту. Ещё и опоздала плюсом. Ещё и вообще — не знала ничего ни про какой тест. И… Бора не знала действительно. В какой-то момент она вдруг осознала, что ни разу — ни разу! — за весь месяц, что они… что она живет у неё — Бора ни разу не завтракала, не обедала и не ужинала вместе с ней. Каждый раз, когда она просыпалась — Минджи уже не было в доме, когда Бора готовила себе обед или доедала вчерашнее — Минджи не было дома тоже, когда Бора ужинала… Минджи не сидела с ней за одним столом и начинала греметь посудой тогда, когда Бора уже сдавленно и с сухим «спасибо» уходила к себе в кровать. И почему-то этот факт — сейчас — вдруг поражает её до такой степени, что она чувствует себя неуместно виноватой. В чем. В чем я, блин, виновата. Бора не имеет ни малейшего понятия, но это чувство скребется в груди, и она смотрит на Минджи, которая ест, не обращая на нее никакого внимания, и почему-то видит в каждом её жесте точно то же, что крутится в голове у самой — вот, видишь, какая ты неблагодарная, невнимательная и последняя эгоистка, вот теперь смотри. Бора резко мотает головой. Что за глупость! Она сметает мысль из своей головы, но та падает куда-то в желудок и начинает тихо скулить, подвывая. Кусок в горло не лезет. Бора со скрежетом, от которого морщится, отодвигает от себя наполовину съеденные панкейки и подтягивает кружку с капучино. От скрипа тарелки Минджи поднимает взгляд. Бора дергается, будто простреленная пулей, и чуть не расплескивает кофе на стол. Часть все-таки выливается, но совсем чуть-чуть — сильно обжигая пальцы, и она с новым вздрагиванием и тихим шипением отдергивает руку. На нее жаркой волной накатывает стыд. Господи, какая же ты тупая. И дура. Неужели нельзя — сидеть нормально. Бора сетует на себя и это на мгновение облегчает сдавленность и скованность во всем теле, навалившиеся от одного только её взгляда. Минджи продолжает смотреть на нее. Бора не выдерживает и украдкой глядит в ответ. И тут вдруг — из неё вырывается какой-то фыркающе-пшикающий звук. Он огромным лопнувшим шариком вылетает из лёгких вместе со слюной — до того неожиданно и неуместно открыто, что Бору в то же мгновение окатывает кипучий позор. Она прикрывает лицо руками, вспыхивая новым стыдом, но картинка того, как Минджи сидит напротив, не прожевав до конца, и глядит на неё с полными едой щеками — уже навсегда отпечаталась в её памяти. И картинка того, как она, Бора, несдержанно фыркнула, заметив это, останется крепким воспоминанием тоже. Бора чувствует, как у неё горит всё лицо, и тело потряхивает мелкой паникующей дрожью. Она отрывисто дышит и не может понять, ей слишком стыдно или слишком смешно. Надо успокоиться. Но она хочет смеяться. И… Что-то ещё. Зачем-то четко вспоминает этот удивленно-затуманенный взгляд, который Минджи бросила на неё за секунду до. И то, как её левая щека стала большой-большой, настолько, что, округлившись, спрятала привычно острые скулы, и как вся Минджи в это мгновение будто превратилась в кого-то другого. Бора глубоко вдыхает и убирает руки от лица, буквально видя, какая она красная. Хочет посмотреть на Минджи то ли в желании увидеть это снова, то ли в надежде, что та уже прожевала и вернулась к себе обычной. Но не может и топит взгляд в сложенных на коленях руках. Сейчас тебе точно надо что-то сказать. Ну же. Скажи хоть что-нибудь. Но Минджи молчит, и слышится лишь скрип вилки о тарелку и приглушенные разговоры посетителей за спиной. Бора скомкано подтягивает к себе кофе. Наклоняется. Набирает полный рот воздуха и выпускает, остужая. Щеки надуваются, становятся круглыми и большими, и она снова вспоминает, и не может сдержать улыбки, уткнувшись губами в край кружки. Что за глупость. И глупее всего то, что на мгновение ей показалось, что Минджи тоже — Просто человек. Но молчание тянется, ничего не комментируется, и Бора с горечью думает, что это решительно невозможно.-
Они заканчивают обед — завтрак для Боры — когда на улице уже вовсю печет солнце. Бора с тихим, почти смущенным счастьем доела свои панкейки и напилась кофе, поэтому плетется к машине еле-еле, разнеженная и размятая сытостью. Минджи тоже идет будто бы медленнее и ленивее, чем обычно — когда ее походка напоминает стальные шаги огромного металлического робота либо едва слышный шелест черной тени. Они доходят до машины и Бора мнется около дверцы в ожидании, когда Минджи откроет, и она сможет свернуться на заднем сидении, отлеживаясь. Желудок полный и стоять тяжело. Минджи обходит машину и звякает ключами. И только Бора тянется к ручке, как в неё огромным грозовым облаком прилетают увесистые слова: — Ты можешь сесть впереди, если хочешь. Бора стопорится, не успев дернуть ручку. Вялость как водой смывает, и на её плечи вновь обрушивается тяжесть усталости. Она глядит на Минджи через автомобиль, едва поднимаясь взглядом над крышей машины, сгорая от желания привстать на носочки и увидеть её по ту сторону. Чтобы — убедиться — серьезно? Бора тяжело сглатывает и подходит к переднему пассажирскому, не сводя с Минджи взгляда, будто стараясь углядеть в её выражении хоть какой-нибудь намек на — куда идешь, тебе послышалось. Но ничего не находит и неуверенно залезает на сидение. Первые несколько секунд, когда она сидит одна и глядит сквозь лобовое стекло на освещенную солнцем улицу — всё хорошо. Пока дверца не открывается, и Минджи не садится на свое водительское. И только она оказывается рядом, как Боре хочется сжаться до размеров атома и испариться. Она морщится от себя самой и судорожно пытается найти предлог, чтобы пересесть обратно — назад. Подальше, понезаметнее. Это чувство совершенной ошибки и паники накатывает на нее ледяной волной, и она нервно трет ладони о шорты, мнется, пытаясь сообразить хоть мало-мальски приличное оправдание. И вместе с этим думает — что за глупость. Минджи заводит машину и съезжает с парковки, сосредоточенно глядя вперед. Шум двигателя наполняет воздух, и Боре будто на мгновение становится легче дышать. Но дискомфорт не исчезает, и она хочет просто сбежать — от себя же и своего собственного поведения. Она отворачивается к окну в надежде, что тем самым — успокоит сердце и очистит мысли. Городок уже сполна наполнился людьми. Бора разглядывает мелькающие дома и вывески магазинов, и в какой-то момент её взгляд цепляется за стену одного из — двухэтажного, кирпичного, с маленькой кафешкой на первом этаже со странными занавесками. Как вглядывается и понимает, что это… не кафешка. А рисунок кафешки. Вот же — стоят написанные краской люди в шляпах. Она подскакивает на сидении, разворачивается и прижимается ближе к окну, пытаясь уловить все детали ускользающего дома. И только они проезжают мимо, как она видит на другой его стороне — огромный, расписанный во всю стену рисунок леса, зеленую гущу которого разбавляет только разложенная белая палатка. И около неё — человек с ружьем. Бора снова невольно думает о Минджи. И вдруг остро-парадоксальным ей кажется то, что больше всего она думает о Минджи именно тогда, когда совершенно этого не хочет. Как, например — сейчас. Когда она сидит слишком рядом, и когда она сделала за одно только утро — слишком много из того, чего Боре бы не хотелось. Притащила в школу, сказав совершенно ясно — ты здесь застряла. Увезла в кафе, заставив Бору испытать на себе весь стресс Вселенной. И — ничего не сказала, не обронила и лишнего слова, снова. А когда всё же обратилась — сделала всё так, что Бора окончательно потеряла внутри себя чувство уединения. Сидеть наискосок неудобно, и у Боры довольно быстро начинает ныть спина и шея. Но разворачиваться обратно — страшно не хочется. И только она думает об этом, как… — Окна открываются. Боре в затылок будто врезается ледяная глыба. Она уверена, что этот пустой голос, вечно звучащий упреком — когда-нибудь доведет ее до исступления. И она даже не понимает — это приказ или Минджи просто задала ей вопрос. Может ли она открыть окно? Можешь открыть окно, пожалуйста? Неужели нельзя сказать это так? Или, хотя бы — открой окно, если хочешь. Бора крепко зажмуривается и шумно вдыхает. Внутри вновь поднимается это жгучее чувство, ставшее за последние недели её лучшим другом — раздражение. И гнев. И обида. И еще много, много всего — настолько, что Бора не дышит с минуту, чтобы не захлебнуться в их потоке. Она жмет на кнопку и в салон врывается влажный теплый воздух. Бора щурится, но подставляет лицо под эти сбивчивые потоки. Атмосфера меняется, смягчаясь, будто Бора не окно открыла, а впустила в свою жизнь ветер свободы. И с этим чувством она, наконец, садится нормально. Думать о своем безрадостном положении, о сегодняшнем дне, о Минджи — совершенно невозможно, когда голову забивают только мысли о том, что у неё все волосы от ветра растрепались и теперь щекочут лицо. Бора прикрывает глаза и смертельно хочет заснуть. Но внутри мельтешит слишком много всего, и она довольно быстро сдаётся. И тут вдруг, среди всего этого умиротворенно нервно хаоса, в сердце острющей иглой отзывается мысль: Завтрак. Бора в ужасе распахивает глаза и чересчур резко поворачивает голову в сторону Минджи. И только она видит её, как все тело сгорает и наполняется стыдом. Черт возьми. Я даже не сказала спасибо. Всё внутри намекает на то, что надо сделать это хотя бы сейчас, пусть и с опозданием — но только Бора признается себе в этом, вся её решимость тут же улетучивается. Минджи не обращает внимания на её муки. Она смотрит строго перед собой, чуть нахмурив брови из-за солнечных бликов, бьющих по глазам с капота машины. Крутит руль. Бора нервно сжимает ладони на крае футболки. — У меня что-то на лице? Бору окатывает ледяной волной. Ужас сковывает её и выбивает все мысли. И вместе с ними изо рта вылетает: — Ч-что? Минджи скашивает на неё взгляд на долю секунды. Бора не успевает прочесть эмоцию, отразившуюся в их черной бездне. — Ты пялишься. И, как ни в чем не бывало, спокойно ведет машину дальше, выкручивая руль на очередном повороте. Бора чувствует себя прибитой к стене. Внутри скребется истерикой — давай, скажи! Ну, чего ты? Просто скажи ей, что смотрела за окно. Но Бора не набирается наглости. И, вздрагивая, пока не ушел последний подходящий момент, тихо бормочет: — Я х-хотела сказ-зать… — заикается она. Минджи не ведет и бровью. — Спасибо, — уже громче. И тут же чувствует разом — облегчение, кипящий стыд, сожаление и страх. Ужас от мысли, что сейчас Минджи повернется и спросит: за что? И Бора, тогда, окончательно… — Пожалуйста. Её будто вбивают в стену с новой силой. Бора чувствует себя подвешенной в пространстве, но расползающаяся по телу легкость не отдает чувством падения. Она тихо угукает и отворачивается, тихо смиряясь со сказанным и с тем — Что её ждёт.