ночи укрыты в колыбели революцией.

ночи укрыты в колыбели революцией (5/?) тепло радостной встречи затмил ливень, всё также настойчиво бьющий в окна. в комнате затих смех и разговоры, на столе покоились пустые бокалы и огарки свечей. почти все разошлись, остались только трубецкой и рылеев. — спите, князь? — вопрос звучал глупо, учитывая всю ситуацию. они сидели почти в кромешной тьме и слышали только дождь. дождь успокаивал растрепанные нервы, заставлял забыть о вечных проблемах и о ненужных чувствах. — нет, — ответ был понятен с самого начала, но кондратий хотел разбавить давящую тишину хоть каким-то, хоть и глупым вопросом. он различил движение в темноте, и ему показалось, что сергей повернул голову в его сторону. глаза напротив сверкнули. — кондратий федорович, мне кажется, мы совершаем ошибку. ещё не поздно отступить, — нет, он говорил не про революцию. только кондратий знал, о чём говорит его сердце, только он понимал. тишину прервал ласковый поцелуй, ненадолго заполняя её чем-то особенным. трубецкой не смог отстраниться сразу и сделал это с большим усилием. он сокрушëнно покачал головой. — нет, мы не можем... это неправильно, — с этими словами он поднялся и быстрым шагом покинул комнату, удивляя своей ловкостью не спотыкаться в темноте. рылеев лишь посмотрел ему вслед, а в его глазах угас огонь. *** миша давно спал рядом под его боком, а серëжа пилил потолок пустым и почти что обречëнным взглядом. он не знал, что происходило сейчас в той самой комнате, остался ли там кто-то в столь поздний час? они ушли в числе первых и всё таки занялись любовью вновь, а после ещё раз. уж очень мише понравилось прогибать спину, чувствуя тепло другого тела. именно по этой причине он устал и прямо так и уснул без одежды, не силясь одеваться даже из-за некоторого холода, появившегося из-за дождя. муравьёву лишь оставалось укутать его лëгким одеялом, сам он надел свободную рубаху, предпочитая остаться в ней. серëжа снова взглянул на спящего младшего, из груди вырвался тяжёлый вздох. казалось, бесстужев различил его и немного приоткрыл глаза. он чуть подтянулся к теплу, крепче обхватывая талию руками. — почему не спишь? — зашептал миша, сонно хлопая глазами и явно не желая прерывать свой отдых. но он беспокоился, поэтому через силу подвинулся ближе к лицу серëжи. — много мыслей ненужных, — говорить правду было всё равно, что предавать их отношения. бесстужев не должен знать, что сейчас происходит в его голове, ему это не понравится, и от того, что серëжа расскажет, станет только хуже. миша недоверчиво прищурился, что было различимо даже в темноте, а после уткнулся носом в нежную шею, вызывая мурашки в который раз. — расскажи, я волнуюсь, — казалось бы, такая короткая фраза, за которой крылось что-то неимоверное. за ней крылась такая невозможная любовь, за которую не жалко было и умереть, хотелось такое восхвалять в вечных стихах и балладах и вспоминать до конца жизни. серëжа вновь вздохнул, ещё тяжелее прежнего. делиться своими переживаниями ему всегда приходилось очень нелегко, он привык держать всё в себе. — боюсь, что всё будет плохо. а вдруг мы умрём? — здесь голос дрогнул, но он продолжил, — я не хочу тебя терять. дороже революции только ты, я люблю тебя. но мне страшно. вдруг не выйдет? хочу светлое будущее. мысли путались, слова тоже. миша крепче прижался, слыша, как неспокойно стучит чужое сердце. — серëжа, я рядом. давай будем верить в лучшее, хорошо? я никогда тебя не брошу и буду с тобой до самой смерти. даже если мы и умрём, то хотя бы встретимся на том свете, если он всё таки существует, — миша скептически относился к богу, но никогда не был против веры серëжи. наоборот поддерживал и ходил вместе с ним на службу, ставил свечи и стоял рядом во время молитв, иногда молясь вместе с ним. муравьёв ценил это, хоть и никогда не говорил многого. он вообще затруднялся говорить о чувствах. хватило сил на короткий кивок, но бесстужеву было достаточно и этого. он поцеловал кожу, немного отстраняясь и укладываясь обратно. — давай поспим? завтра у нас много дел, — предложил миша совсем тихо, с чем серëжа согласился незамедлительно и закрыл глаза. утром было холодно, от чего серëжа и проснулся. дождь закончился, оставив после себя небольшие лужи, отражающие мрачность серого петербурга. миша ещё спал, зарывшись в одеяло чуть ли не с носом и так и не отпустив рук от главного источника тепла. как бы не хотелось оставаться в постели, нужно было идти. хотелось успеть на утреннюю службу. муравьёв аккуратно выполз из кровати и принялся натягивать холодную одежду, подрагивая всем телом. он решил так и остаться в рубахе, а сверху лишь накинул серый плащ, чтобы не замëрзнуть. на улице, как и ожидалось, было свежо и пахло той самой серостью, которая как всегда преследовала людей, идущих по улице. серëжа в полнейшем молчании шёл к церкви, думая о том, насколько же сильны были его греховные помыслы и каково же его наказание за всё это. он надеялся на прощение, хоть и понимал, что такое не прощается, насколько бы добрым не был господь. церковь встретила его вечным покоем, как и всегда. служба уже закончилась, и помещение пустовало, лишь старенькая женщина шаркала больными ногами, переставляя свечи. иконы в своей обыкновенной красоте смотрели на серëжу пустыми глазами, в которых, как ему казалось, крылось осуждение. они будто говорили ему, что он не прав, таким путём ничего не добиться, правда не восторжествует. от этого пробрал неведомый холод, и это был не залетевший ветер с улицы. муравьёв встал напротив николая чудотворца, в который раз изучая потрескавшееся дерево. краски слегка выцвели, дерево потемнело, а сам святой смотрел куда-то вдаль со вселенским умиротворением. — возьмите свечку, господин офицер, — старушонка возникла из ниоткуда, будто выросла из земли. серëжа не слышал её шаркающих ног и удивился, увидев её рядом. она знала его получше всяких посететилей, ведь серëжа часто захаживал сюда и молился, иногда сам не понимая о чём. замаливал неведомые ему самому грехи и просил прощения за непонятные проступки. он аккуратно взял церковную свечу, вкладывая в морщинистую руку пару монет, и поджёг от огня, уже стоящих напротив иконы. старушонка чуть наклонила голову и пошаркала обратно складывать монеты, больше его не трогая. муравьёв поставил свечку, задумчиво глядя чудотворцу в глаза. интересно, смог бы он благословить его так, чтобы восстание прошло удачно? на победу? на сбитый строгий режим? на добро и справедливость, на правду и честность? серëжа не знал и, наверное, никогда уже этого не узнает. ему не дано понять святых, ведь сам он обычный грешник, как и все люди, просто осознаёт свою греховность. муравьёв молча складывает руку в молитвенном жесте и наклоняет голову, про себя говоря то, в чём искренне раскаивался. и эта сцена каждый раз была настолько трогательной, что порой казалось, будто бог его прощает и говорит, что всё хорошо. — виктория теперь бог наш, — заключил он, будто бы обрывая и оспаривая всё то, в чём признавался пару мгновений назад. он стрелой вылетел из церкви, напрочь забывая о том, что был там сейчас. каждый день был как предыдущий. на службе они держались достойно, не подавая никаких сомнений в их честности перед законом, будто бы после тяжелого рабочего дня они не разрабатывали план революции, не вербовали солдат и не занимались страстной любовью. конечно, было тяжело. серëжа иногда думал бросить всё, но тогда было бы напрасно то, к чему их общество стремилось. тяжело приходилось мише, он видел состояние серëжи и не мог ничем помочь, ведь тот отмахивался и говорил, что в порядке, когда это было не так. тем не менее, прошло полгода, спокойных и миролюбивых, если не смотреть на всю тяжесть того, что скрывалось за холодной маской напускной горделивости за свою родину. ноябрь в этом году выдался холодным, промозглым и очень неприятным. постоянно шёл дождь, небо вообще не просыхало и забыло, что такое ясная погода. лужи не сильно успевали сохнуть, и почти весь город чуть ли не совершал заплыв каждый день. в очередной раз добираясь под дождём до любимой комнаты, где они всегда собирались своим тайным обществом, серëжа хлюпал сапогами по лужам. на голове привычно надета командирская "шапка", как её просто называл миша, промокшая толстая шинель накинута на мундир. в глазах только усталость и отчаяние, стоявшее там уже несколько месяцев. в последнее время стало только тяжелее, и муравьёв сомневался. у него привычно стоял выбор: провести этот вечер с бесстужевым или за изучением всех погрешностей карт и планов. зная, как он обычно задерживается и поздно приходит домой при втором варианте, было бы нелогично думать, что всё успеет. миша наверняка не придёт на собрание, он появлялся там реже из-за службы и ходил только ради серëжи, пытаясь предлагать хорошие идеи. он не особо разбирался в этом всём, но искренне хотел помочь. в комнате было светло. в этот раз пестель и каховский отсутствовали, павел сопровождал его по какому-то служебному заданию и вынужден был покинуть город. — приветствую, господа, — серëжа заметил, как рылеев оторвался от трубецкого с припухшими губами, и мысленно ухмыльнулся. боятся, что донесëт? зачем ему это, если его волнует только их общая цель, а всё остальное ему не важно. тем более, муравьёв тоже грешил таким же с мишей. рылеев кашлянул, скрывая смущение. трубецкой, как всегда, был спокоен, только улыбался почему-то, в лице его читалось явное удовольствие от всего происходящего. он понимал, что серëжа всё видел, и скрывать бесполезно. — я помешал, — это не было вопросом, серëжа улыбнулся, замечая, как кондратий покраснел ещё больше. это было так не свойственно ему, растерянность рылееву всегда чужда. муравьёв первый раз видел его таким. — лишь немного, мы уже закончили, — трубецкой многозначительно и как-то чрезмерно по-хозяйски положил руку на колено рылеева, чуть сжимая. кондратий немного прикрыл лицо рукой, пытаясь хоть как-то защититься от внимательных глаз серëжи, до сих пор стоящего на входе. — хорошо, — кратко заключил он, и, не говоря более ни слова, прошёл к столу, беглым взором изучая карты. на них были помечены пути отхода красными кружочками и стрелками, возможные варианты, откуда будут стрелять по ним, но их было гораздо меньше и все они значились чёрными крестами, а ещё место, где всё будет происходить, рассчитаное сантиметрами. серëжа взял карту и чернила с пером. быстро чиркнул пару крестов, попутно поясняя своему оратору, что он делает. — я сегодня поспрашивал наших немного. так, не на прямую, — он продолжал что-то помечать и зачëркивать, то и дело обмакивая перо и покусывая губы, — знаю, что рисково, но нужно просчитать все варианты, они ничего не заподозрят, наверняка не поняли. молодняк. трубецкой слушал внимательно, а рылеев удалился куда-то, решая не влезать и, видимо, смыть с себя остатки смущения. князь, казалось бы, олицетворял спокойную нишу в их небольшой компании, его холодность иногда поражала, но больше всего он нравился муравьёву. честно говоря, он старался быть похожим на него, старался повторять его грациозную холодность, граничащую с вечным огнём в груди. восхвалял, боготворил, держал как пример в голове. — я думаю, — сергей наконец подал голос и прервал и так беспокойные обрывки слов товарища, — вот этот вариант будет самым правдоподобным. посмотрите, — он провёл пальцем линию, перерезав ту, что начертил муравьёв, — они могут закрыть нас живой стеной, тем самым перекрыть все пути отступления, что вы начертили. в таком случае, остаётся только этот вариант, — он снова провёл пальцем, — но это самый опасный момент, его так и помечайте. муравьёв лишь кивнул, пытаясь проследить за мыслями сергея. он начинал понимать, что тот старался донести, и начертил новую линию, перечеркивая свою. дверь открылась, и в комнату вошёл бесстужев. он был без труголки, волосы растрепаны и вьются ещё более обычного, на лице читалось явное волнение. — господа, прошу простить, задержали на службе, — он вымолвил это с искренним раскаянием и даже немного поклонился. серëжа улыбнулся, именно такого мишу он любил. слегка взволнованного и по-домашнему уютного. — где же твоя треуголка? — муравьёву не удалось сдержать лёгкий смешок. рыжеватые кудри слегка упали на карие глаза, и миша грациозным движением поправил их, направляясь к своим товарищам. — лучше тебе этого не знать, — миша глянул на трубецкого, который поприветствовал его лишь кивком головы и глазами и вернулся к картам, а после на своего серëжу, садясь рядом и крепко обнимая. — я скучал, — родной шёпот на ухо, и у муравьёва привычно путается всё в голове. он готов на что угодно, лишь бы слышать всегда эти два слова, готов пройти любые муки, но возвращаться и слышать, что нужен мише несмотря ни на что. даже если судьба повернëтся к ним спиной, серëжа знал, что бесстужев будет рядом. остаток вечера они провели в четвером, рассуждая на разные темы, иногда спускаясь в откровенные пошлости и похоть, а иногда в глупые шутки, после возвращаясь к острым темам. близился рассвет.