***
А Кира неделю не появлялась в институте. Она с Максом время проводила будто в последний раз. Она старалась запомнить, каково это. Каково это — быть нормальной рядом с ним. Каково это — не просыпаться от кошмаров. Каково это — быть любимой во всех смыслах этого слова. Он не гнал, позволял остаться. Позволял ей им дышать, чтоб сердце раненое лечилось. Чтоб оно дышало когда-то любимым запахом. Он позволял ей греться о его тепло. Позволял всё и даже больше. Как будто не расставались никогда. Как будто не было обид, которые сердце когда-то рвали. Позволял ей чувствовать не только боль. Он будто сам всё понимал, что встреч таких не будет больше. Что это их последний раз. Наверное, так оно и было. Он был слишком умным и не для неё. Кира жила так, будто нет Ложки где-то там. Будто нет угрызений совести из-за неё. Она жила так, будто она всё ещё чище горных вод. Не позволяла себе в его объятиях думать о другой. Не позволяла больше себе кончать с её именем на устах. Многого себе не позволяла и знала, что делает правильно для себя самой. Она платит ему за его терпение тишиной. Платит за все долги свои с лихвой. И как будто жить проще становится на миг. А он и слова не говорит. Молчит и только обнимает. И только позволяет ей спать в его кровати. Кажется, без этой встречи было бы всё хуево. Без этой встречи они оба бы загнулись где-то в тишине. Им двоим надо было быть друг с другом. Надо было простить друг друга за все грехи. И пусть Максим в её глазах безгрешен, она всё равно позволила ему просить прощения, умолять. Они гуляли по вечерам будто влюблённая пара. Гуляли и говорили. А иногда молчали вовсе. Иногда по улице ходили. Иногда катались на его дорогой машине. Он по-прежнему давал ей сесть за руль без прав. Даже шутил, что купит ей эти чертовы бумажки. И почему-то она не видела там шутки. Она знала, что он может всё на свете. Знала, что ему хватит денег, чтоб купить для неё всё, что она захочет только. Она позволила ему купить себе новый гардероб. Без преувеличений, правда. Он действительно затащил её в какой-то дорогой магазин и купил ей всё, что было нужно и не нужно. Тоже прощание рода своего. Он знал, что она больше не позвонит. Что больше помощи у него не попросит. Оттого старался ей купить всё сейчас. А она, если честно, не гнушалась брать. Кира знала, что так нельзя. Но если прощаться, то вот так. Она взамен всего каждый вечер отдавалась. Каждый вечер позволяла ему брать себя. Но нет, не жаловалась совсем. Лишь понимала, что это последние разы. И было грустно и печально. Печально отдаваться кому-то, чтоб попрощаться. Но каждый раз она засыпала в его руках. Каждый раз грелась о чужое тело. А ещё по татуировкам водила нежно, пальцами по коже бегая. А ещё за неделю не плакала ни разу. Ни разу слезинки не проронила после того первого падения с высоты. Она чувствовала себя спокойно рядом с ним. Хотела бы она остаться, но оба понимали, что не смогут вот так вот жить. Они слишком много упустили. Они уже не те. Максим старался ей в голову вдолбить, что она не грязь. Что имеет право на любовь. Даже если не с ним. И даже если не с мужиком. Он старался сильно сделать так, чтоб она наконец-то прекратила мучить себя и ту несчастную, что изводила характером своим. И, наверное, у него получалось, потому что Кира перестала злиться. Почти перестала себя винить. Он для неё был авторитетом, который всегда говорил вещи правильные. У него получалось убрать то, что не удавалось никому. Убрать ужас воспоминаний, что хуже смерти. Он был анестезией для измученных нервов. Он помогал ей всю неделю понять, что у неё не похоть, а что-то другое вовсе. Возможно, чувства какие-то, что не любовь. И Кира почему-то начинала верить ему, но не себе. Своим демонам не верила всё еще. Всё еще не выпускала тех из клеток, чтоб они не разрушали всё.***
Машина плавно заезжает на стоянку перед университетом. Останавливается и аккуратно паркуется, пытаясь на задеть другие автомобили. Хотя это, наверное, скорее не из-за боязни разъебать чужую машину. Это из-за того, что Максим свою машину любит как вторую мать. Сюр, да и только. Он к ней относится как к живой. Хотя оно и понятно, этот человек всю жизнь мечтал быть пилотом. Связь интересная, не находите? Он, кстати, учится на пилота. Не шутки, нет. Действительно учится на последнем курсе. Скоро закончит и станет самым настоящим пилотом, который сможет управлять железными птицами в небе. Кире не верится до сих пор на самом деле. Если бы не были её мозги забиты одной конченной, то, наверное, он стал бы её самой пошлой фантазией. М-да… В салоне тишина. До пар совсем чуть-чуть, а Кира сидит и не шелохнется. Никто из них слова не говорит. Тишина особенная, которая не гнетёт и не убивает чужие нервы. Она просто есть. Она чуть неловкая, потому что никто из них не знает, какие слова всё-таки нужно сказать и что будет правильнее озвучить. Даже сам Макс не знает. Вот уж чушь несусветная. Обычно всегда с лёгкостью находит на всё слова, а тут молчит. И Кире опять грустно до глубины души. Он стучит пальцами по рулю, отбивая барабанную дробь. Тишина такая, что слышно каждый шорох. Никто не знает, что сказать. Никто из них двоих не знал, что будет настолько сложно расставаться навсегда вот так. Теперь их ничто не держит. Теперь они могут жить свободно, друг другу не звоня. — Трудно осознать, что это всё-таки наш конец, Кирюш, да? Мы оба и не могли предположить, что всё вот так вот кончится, родная, — а у Киры внутри что-то будто обрывается вместе с этими словами. Ей не хочется отпускать его туда, где её не будет. Трудно отпускать его туда, куда её звонки больше не поступят. Она бы хотела по-прежнему ему звонить, встречать в его квартире и иметь у себя его любовь. — Ты всегда знал, что мы друг другу не пара. Мы всегда были из разных миров. Я всегда видела зиму, а ты — лето, — херово осознавать, что кончается то единственное хорошее, что у неё было в жизни. Точнее не херово осознавать, а трудно понимать это. Трудно понимать, что дальше ей придётся в своих проблемах копаться самой. — Всего лишь поверхностное явление, дорогая. Ты зациклена на том, что я лучше тебя. А лучше я лишь в том, что у меня есть деньги, которые даже не мои, — и она кивает, потому что понимает, что он прав. Но в то же время и не прав, потому что не только деньги делают его лучше неё и многих. Его лучше делает его же понимание, которого удостаиваются лишь единицы. — Рано или поздно нам нужно было друг друга отпустить. И, наверное, сделать это вот так было правильным решением, родной. Обещай, что мы расстанемся, но станем друзьями, которые могут друг другу позвонить в любой момент, — она позволяет своему эгоизму взять верх и потребовать с него обещание, которое не позволит ему оставить её одну в этой жёсткой одинокой жизни. — Я обещаю и отпускаю. Но отпускаю тебя к ней, Кир. Отпускаю не для того, чтобы ты жила купаясь в собственном гневе и боли. Я тебя отпускаю к ней, чтоб ты наконец-то смогла жить любя и отпустив все свои обиды на этот мир, — и у неё почти что слезы катятся. Но она их упорно держит, потому что не может сейчас заплакать. Он и правда отпускает её лишь потому, что знает, что у неё есть какие-то чувства к другому человеку. — Почему ты так уверен, что у меня получится переступить через себя и быть с ней? — вопрос, на который она хочет услышать ответ, хотя и так его знает давно. Наверное, с самого начала. Наверное, с самого начала той вражды. — Потому что ты в неё влюблена, родная, — и с разворота прямо впечатываясь в его тёплые губы, которые когда-то были родными и желанными. Поцелуй, от которого одно название. Соприкосновение губ и один мазок языка. Отстраниться и, посмотрев в глаза в последний раз, вот так прошептать: — Я буду любить тебя всегда…***
Кира заходит в аудиторию и понимает, что преподавателя нет. А пара уже началась. И ей бы радоваться, только вот почему-то не получается. На душе опустошение, которое должно дарить лёгкость. А лёгкости в ней почему-то нет. Оно и понятно. Ей предстоит разгрести всё то, что творится в её жизни. И начать придётся с Ложки, потому что Макс ясно дал понять, что проеба не простит. А она и сама не горит желанием больше мучиться. Нет, она не побежит трахаться к Виолетте сразу. Нет, она не сможет с нею быть, пока прошлое внутри не угомонит. Кира проходит к своему месту, которое занимать никто не смеет. Садится и цепко хватается глазами за каждую макушку. Малышенко не видать. И отчего-то у Киры внутри разочарование горит ярко-алым. Вот пиздец. Она хотела просто её увидеть, чтоб понять себя. А та как всегда испоганила всё на свете. Кира сидит и слушает шум и гам. Сама у себя спрашивает, нахуй вообще сюда приперлась, потому что здесь уныло и она не хочет находиться в обществе таких людей. Она отвыкла от всего. Она привыкла к Максиму за неделю снова. Снова привыкла к тому, как он живёт. И теперь ей не хочется видеть эти лицемерные лица, что хуже тысячи смертей. А Малышенко всё нет и нет. Даже посраться не с кем. Ей непривычно сидеть в спокойствии и без неё. Уж лучше бы кто-нибудь вызвал ей врача, потому что это невыносимо, блять. Полтора часа с этими отбросами она не выдержит. И тут она слышит фамилию, что внутри мозга как опухоль живёт давно. Живёт и давит на мозжечок. Кира прислушивается острым слухом, даже не стараясь скрыть своё ебаное любопытство, что лезет из всех щелей. — Они хотят отпиздить её за то, что она спала с его девушкой. Он вчера сам сказал в перерывах между тем, как лез в мою вагину, — и Кира слушает внимательно. Старается деталей не упускать. С чего-то вдруг стало важным узнать информацию о том, что Ложку пиздить собираются. До жути ревностно становится, потому что её лицо своими кулаками имеет право исправлять только она сама. А остальные мимо, потому что зверь внутри никому добычу не отдаст. — Ты че, серьёзно? За что, блять? За то, что этот дебил настолько херово трахается, что девка побежала к Вилке трахаться? Бред, блять, — и Кира даже ухмыляется, потому что самой смешно. Как бы она ни презирала Малышенко, но есть вещи и похуже неё. К примеру, долбоебы, у которых мозгов ровно ноль. — Когда они собираются? — и тут Кира не выдерживает, встаёт со своего места и идёт на ряд ниже, чтоб не подслушивать втихаря. Она хочет услышать лично. А однокурсницы её, услышав шум за спиной, вовсе замолкают, потупив глаза в парту, будто там написано, как стать ахуенным адвокатом. Боже, ну что за курицы тупые, а? Кира вздыхает лишь и подсаживается к той, что всю историю ведать начала. А та глаз не поднимает даже, будто её поймали за чем-то неприличным. Хотя так оно и есть. — Ну, что остановились, рассказывайте. Я тоже послушаю. Мне интересно, правильно ли я сейчас услышала всё или у меня галлюцинации? — она говорит твёрдым голосом, знает, что они её боятся. Да её, наверное, все здесь боятся за исключением одной ебнутой, которая вообще, похоже, ничего в жизни не боится. Ни смерти, ни боли, ни Киры. — Ну и? Что заткнулись-то, а? Я повторять не буду, вы меня знаете. Каждой переломаю пальцы, если сейчас не услышу то, что хочу. Давайте по-хорошему, пока я добрая и не хочу вредить девушкам, — предупреждение, которое угрозой пахнет. Она действительно готова за эту информацию каждой из них сломать по пальцу. А может даже больше. — Сейчас. На третьем этаже, — и Кира встаёт так быстро, что на секунду кажется, что появилась суперскорость. Не благодарит. Сразу несётся к выходу из кабинета. Кира старается идти как можно быстрее. Правда старается, потому что бежать не может, иначе поднимет кучу ненужных ей вопросов. Ей нужно разобраться по-быстрому и вернуться на пару вместе с Ложкой, иначе гарантия, что их двоих вышвырнут из этого крутого заведения, растёт в геометрической прогрессии. А если Кира проебет из-за Малышенко последний шанс на нормальную жизнь, то всё было зря. Зря были труды и всё, что только можно было. Зря была надежда на нормальные отношения с этим исчадием ада, где они друг друга трогать не будут никак. Она несётся по лестнице и понимает, что опоздала, когда слышит сбитое дыхание и звуки ударов. Она слышит, что Малышенко пиздят, а та молчит и даже стонать себе не позволяет. И ей хочется знать, что у той в голове, раз она так сильно любит боль, раз всем позволяет себя пиздить. — Что здесь происходит, мать вашу?! — она как гром среди ясного неба. Виолетта даже отвлекается от своего увлекательного дела. От ощущения боли, которая вспыхивает каждый раз, когда её ебашут ногами по рёбрам. Господи. Как же она всё-таки устала. А ещё она еле-еле находит в себе силы чуть поднять глаза, когда слышит голос Киры, чтоб убедиться, что та не галлюцинация вовсе, а живой человек. И надо же… Это она… Правда она. И Виолетта почти улыбается, а потом по ней приходится новый удар. Только вот не по телу, а по сердцу. — О, Медведева. А ты тут какими судьбами? — тот, кто стоял в тени и только садистски наблюдал за чужими руками, вдруг на свет выходит и с улыбкой на лице к Кире идёт, чтоб поговорить. А Виолетте снова удары приходятся по животу. Она зубы сжимает теперь сильнее, чтоб точно не вымолвить ни слова, потому что здесь она. — Гуляла, Юлик, гуляла. Да так удачно гуляла, что нашла такую отвратную картину. Объясниться не хочешь? — а в ответ ей смех в лицо. Кира с каменным лицом терпит чужой припадок, пока Малышенко пиздят. Она еле-еле себя сдерживает, чтоб не кинуться её спасать и отпиздить каждого. Но она не может вот так стоять и дальше. Она не может. Она же всё-таки не такая, как мать. Она не сможет стоять и смотреть. Как бы она Виолетту ни ненавидела, не сможет стоять и смотреть, как ту пиздят, ломая хрупкие рёбра ногами. — Я? Перед тобой? А ты не попутала? Кто ты такая, чтобы я перед тобой отчитывался? — Кира стоит настолько ровно, что кажется, будто ей вогнали в позвоночник прут стальной. Подбородок почти что к небу задран. Она стоит и смотрит, пока этот дебил продолжает её с грязью смешивать. — Ты, кажется, забылся. Одно моё слово, и ты вылетишь отсюда за распространение и употребление. Ты думаешь, что очень умный и хорошо скрываешься? Брось, я умнее. И кому поверят? Мне, которая идёт на красный диплом и любимица всех преподавателей, или тебе, вечному раздолбаю, что накануне свадьбы бросил собственную невесту? — а улыбка с его лица пропадает медленно, появляясь на Кирином. Как говорится, не поддавайся высокомерию или оно тебя погубит. — Остановитесь, — приказ, и Виолетта выдыхает, потому что новых ударов больше нет. Но дышать ей больно. Дышать почти что невыносимо. Ахуеть как больно, если честно, хочется завыть от этих ощущений, незабываемых до пиздеца. — Что ты хочешь за молчание? — вопрос, который Медведеву почти смешит. Улыбка ярче на лице становится. И ей так сильно хочется сломать хребет этому идиоту одним движением ноги. — Пошёл. Вон, — но прежде, чем он уйдёт, Кира со всей силы бьёт ему же в нос. Бьёт так, как Макс её учил. Так сильно, как только может. И видит чужую кровь, что по лицу течёт и на пол капать начинает. Этот долбоеб удар принимает хуже, чем Виолетта когда-то. Надо же… Он кивает своим парням, и они почти что убегают, оставляя наедине двух мертвецов, что в грязи погрязли.***
Кира не знала, куда идти, а светиться у медсестры ей не хотелось. Оттуда вся информация попадает в деканат. Будет слишком много вопросов, откуда у Ложки такие травмы, а Кира же не может правду вывалить. Из этого следует, что подумают первым делом на неё, ведь Малышенко, по мнению всех, её главный соперник на курсе. Тоже ей соперник. Одна тупость и клоунада. Хоть бы раз что-то полезное сделала, а не только шутки свои дебильные шутила, а. Они заходят в курилку, где всегда почти что пусто за исключением ебучих перемен и конца дня. Кира просто не знала, куда ей вести избитую Виолетту. Она подводит её к подоконнику, чтоб лучше рассмотреть ущерб, нанесённый её лицу. Отстраняется, чтоб посмотреть прямо в лицо. Чтоб всё увидеть и не пропустить. — Тебя не было неделю, — а Кира лишь кивает, рукой своей пытаясь прикоснуться. Ей нужно прикоснуться к коже той, что она считает грязью. Трусит даже, чувствуя, что чужие глаза её почти что распиливают на части. Ну хотела же с ней нормально поговорить, а в итоге стоит молчит и боится прикоснуться. Боится, потому что тогда всё станет другим. Она плюнет на свои принципы и в грязи опять обмажется. — Где была? — и она всё-таки набирается сил, чтоб глаза в глаза. Чтоб позволить себе посмотреть в течение глаз, что в ночных кошмарах снились. И ей бы, наверное, бежать и плеваться, но понимает, что всё-таки она по ним скучала. Перекатывает внутри ощущения и понимает, что на зубах пыли вовсе нет. — Делами занималась, — голос подводит, потому что слишком сиплый. Слишком слабый. Будто и не было той бравады, которая Виолетту всё-таки спасла. Первое прикосновение к волосам, что за ухо Кира нежно убирает. Старается не надавить, чтоб боли лишней не было. Выдыхает, понимая, что всё это время не дышала. А у Виолетты волосы мягкие на ощупь. Они чистые и мягкие. Там грязи нет. Удивительно… — Видимо, делами был пылесос, — Виолетта старается не закрывать глаза и не льнуть котёнком к прикосновениям руки. Она старается не жмуриться от того, что Кира прикасается так нежно, что внутри щемит. Глазами по шее Медведевой скользит и замечает, что у той засосы, которые почти прошли. И что-то внутри колет. Что-то внутри заставляет зубы сжать, а потом расслабить, потому что больно. — Нет, мой парень. Бывший, — и наконец-то прикасается к лицу. Подушечками совсем слегка туда, где всё синеть уж начинает. Наливаться разными красками палитры синей. И Виолетта жмурится, потому что больно. Больно и лицу, и сердцу. Значит она не ошиблась, Кира и правда любит этого парня. Значит, что всё кончилось, не успев начаться. Потому что оказывается, что Кире с парнем спать нормально. Значит Виолетта на всё смотрела в розовых очках. — И как? Решила? — Кира лишь кивает, осматривая чужую кожу и понимая, что Вилке нельзя показываться на следующих парах вот такой. Нельзя, потому что на губе у неё кровь проступила. Кира борется с желанием отыскать ублюдков и отпиздить лично до такого же состояния, а может хуже. — Любишь его? — рука останавливается, и Виолетте больше не приходится сдерживать свой порыв прильнуть и потереться как собака, которую просто приласкали. Клиника. Она в глаза напротив смотрит и тонет в них опять. Они чёрные, как дно. В них утопиться так сильно хочется. Они зовут и манят, обещая лишь покой. — Всегда любила, — вздох Виолетты и прикосновение Киры. Палец с кровью Кира подносит к своим губам. А запах уже знакомый. И даже вкус она знает наизусть. Её язык в тот раз по молекулам всё разобрал. Облизывает палец, смотря в зелёные глаза. Смакует терпкость и железный вкус. Нет. Всё-таки не грязь. Всего лишь кровь, которая солено-сладкая. Которая от её не отличается ничем. — Почему тогда бывший? — Виолетте хочется узнать. А ещё она сама себя мучает этими вопросами, но по-другому не может. Да, она обещала самой себе, что про Киру постарается забыть. Отдалиться так сильно, как только сможет. Ну кто же знал, что расстояние будет мизерным совсем. Кто ж знал, что она Кире позволит всё на свете даже спустя несколько недель после обещания рокового. И осознание того, что ненависть у Киры не такая, какой быть должна, бьёт по-прежнему и очень сильно. — Со мной трудно. С ним тоже, — никаких подробностей, лишь сухие факты, которые проще, чем дважды два. Виолетта губы поджимает и чувствует, что Кира хочет, чтоб она сняла свою толстовку, которая больше неё раза в три. И если бы в другой день она бы разделась не раздумывая, то сейчас ей вовсе не хотелось. — Снимай, Ложка. Не заставляй меня пиздить тебя второй раз, а, — Кира просто угрожает. Знает, что не тронет больше, потому что в голове Макс сидит со своими нравоучениями блядскими. Он сидит и насмехается над ней, что она настолько слабая, что боится своих же чувств. Она на Виолетту смотрит выжидающе, глаза в глаза. Взглядами борются, проигрывать вовсе не желая. Только вот у Виолетты сил уже нет. Они покинули её на каком-то из ударов. — А я-то уж думала, что член помог тебе и сделал тебя доброй, — и ненужную вещь всё-таки стаскивает с большим трудом. Кира ей, конечно, помогает, видя, что той больно. Кира сама знает, что такое, когда тебя пиздят ногами по органам. Знает, что такое рёбра ломанные-переломанные триста раз. Всё знает, поэтому сочувствует сейчас. — Помог, помог. Я-то думала, что у тебя сил на шутки не осталось, а ты всё ещё клоунскую маску не стащила, значит жить будешь, — и присаживается на корточки, чтоб синяки и гематомы лучше рассмотреть. Плевать сейчас на то, что Ложка на неё сверху вниз глядит. На всё плевать. Ей просто нужно осмотреть, проверить, не сломано ли ничего. Иначе не дай Бог рёбра лёгкие порвут к хуям и Кире не с кем будет цапаться. Жизнь скучнее станет. — А ради чего мне маску свою снимать? — и чувствует чужое дыхание на животе. Вопрос-признание, что маски она всё-таки таскает. Что у неё их много. Тысячи, наверное. Она под каждого человека нужную найдёт. Для всех удобной будет. А для Киры выбрала самую бесячую, чтоб той сладко не жилось. Она чувствует чужие руки и нажатие в районе рёбер. Больно так, что стон вырывается непроизвольный. — Может, я относилась бы к тебе по-другому. Не всем ты нужна в роли суки, что только и умеет больно делать, — вроде как это белый флаг. Ультиматум некий. Кира поняла, что переломов нет. Возможно, всё-таки стоило бы сходить к врачу и рентген сделать, но это уже не к ней. Ей с собой бы разобраться, а потом уж со здоровьем чужим, блять. Ей просто нужно, чтобы Ложка подождала чуть-чуть, пока она обдумает всё на свете вновь. Кира чувствует руку на подбородке, что тянет вверх. И послушно поднимается за ней. Позволяет. Распрямляется во весь свой рост. — Я устала, Кирюш, — и лбом своим утыкается Кире в грудь. Дыхание задерживает, потому что руки оттолкнут. А ей так сильно хочется, чтоб обняли. Пожалели. Чтоб дали ей защиту и холод несчастный этот. Она гореть заживо одна устала. Ей больно внутри так сильно, что терпеть невозможным делом кажется. Кажется, что она больше уже не может. Везде одна лишь только боль. Без неё как будто невозможно на этом свете. Она хочет любимой быть. — Я знаю, Ложка. Я тоже устала, — руки, что по швам брюк лежали, вдруг поднимаются. Вдруг прикасаются совсем слегка. Кира самой себе не верит, что она может так Малышенко обнимать. Не верит. Сама не понимает, как же так. Куда вся ненависть-то делась? Куда всё ушло? Почему им вдвоем вдруг стало бороться слишком трудно? И когда объятия смыкаются вокруг, Виолетта выдыхает и слезы свои роняет на футболку. Она не оттолкнула. Не отпиздила и не оскорбила вновь. Она позволила себя обнять и обняла в ответ. Дыхание на двоих одно. И боль общая у них теперь. Нужно лишь чуть-чуть совсем подождать и выждать то время, когда Кира сама всё признать наконец-то сможет.***
Сие предание старо, как мир. И лишь время нам всем покажет, правда это или миф.