Стоило прожить две тысячи лет, что бы меня назвали забавным.

Шел третий год оккупации. Не так тяжело как во второй, не так погано как в первый. В принципе уже даже привычно. Сделай то, сделай это. Убеди людей поддержать нацистов. Правда все свое красноречие Пьер волшебным образом внезапно потерял, запинаясь в словах и теряя тот эффект, которым он некогда разворачивал митинги и революции. Поэтому с этим занятием от него быстро отстали. Кому нужен картавый заика, неспособный даже связать пары слов уже написанного текста и правильно произнести название их организации. Это поганое «реье» резало слух любому немцу. И сколько бы плетей не прилетело к его спине издевательское «реье» никуда не уходило. И сейчас, разбирая какие-то бумаги о доставках, чеки и предоставляемые фрицам налоговые вычеты, он порыкивал себе под нос, недовольно морщась на суммы и легко разбирая бесполезную документацию по папкам. Ещё говорят, что немцы педантичные. Особенно много об этом говорит пятно от кофе на листе. Пьер поднимает его, просматривая неровный круг на просвет. Что-то в этом есть… То как чернила немного расплываются под действием напитка и буквы исчезают под темной массой. Сворачивает листок, планируя спрятать его в кармане, как дверь без стука отворяется и он слышит тяжёлые шаги. Голову поднимать не хочется, оборачиваться тем более. Поэтому он так и зависает. С бумагой в руках и бегущими по загривку мурашками в ожидании чего-то плохого. — Peter, не делай вид, что меня тут нет, — голос быстро приближается, уже оказываясь за спиной окончательно и бесповоротно определяя владельца. — Pardon, я задумался и не заметил как вы пришли, — он разворачивается, смотря в голубые глаза. Они на удивление спокойны. Словно произошло что-то хорошее. Хотя вести с войны уже давно выводили Берлин из себя, заставляя срываться на всех, кто оказывался в поле зрения, замеченный за каким-либо проступком или косяком. Вплоть до глупейших заминок или косых взглядов. — что это? — Берлин указывает на лист в трясущихся руках Пьера, переводя заинтересованный взгляд на лицо собеседника. У него до жути хорошее настроение. И легче от этого не становится. — мусор. планировал его выбросить, — смяв листочек, Пьер кидает его в подвешенный рядом со столом мешок, — там пятно. И я видел такой же в майских. Видимо их уже пере… — мне не интересно, — Берхард обрывает на середине предложения, впихивая в руки оборванный кусок газеты. На английском. — читай. Пьер наклоняет голову, рассматривая статью из-за рубежа. Там ведь что-то плохое… Иначе ему бы и под дулом пистолета это не дали. Но он послушно расправляет лист, читая текст. Что-то про какое-то изобретение… Он все равно ничего в этом не понимает… — с другой стороны, — голос становится более раздраженным, и он мигом переворачивает, сразу цепляясь глазами за серую картинку. Нейтон… Этот текст поглощается куда быстрее, без странных терминов, но… Неделя прессы, он быстро соображает, чем это может навредить его репутации. Хотя даже думать не нужно, тут и так все написано. Устаревший… Конец французского царствования в этом мире. В мире, который он сам создал. В мире, где грядет революция, и где самоуверенный американец сталкивает своего освободителя с пьедестала. Предательство? Наверное. Обидно? Не знает. Но над этим есть ещё время подумать, пока он летит в самый низ, с вершины, куда он сам долгими годами забирался, а потом выстраивал, уходя все выше и выше… А теперь он… Просто город… Столица Франции? Франция глупо сдалась и теперь это падение будут припоминать до конца веков. Столица моды? Оказалось, ее так легко заменить. Столица любви? Но… Любовь, что за глупости… Хочется спрыгнуть в вершины эльфилевой башни, что бы все кости перемололо от ударов о железные балки. Но сейчас у него не хватит сил, что бы туда забраться… — закончил? — Берлин явно наслаждался чужим отчаяньем. Ах, это прекрасное выражение лица. Смесь злости, растроиство и беспомощности. С каждым годом оно появляется все реже, просто сменяясь на маску пустоты и безразличия. Он видит, как дрожат чужие руки, сминая края листа, — что нужно сказать? — mer… Danke, — Париж складывает лист обратно, планируя вернуть заметку, но его останавливает тяжелая рука на плече. — в рамочку повесишь, пусть напоминает, какой ты жалкий и ничтожный, auf Knien.