Пытка для четверых

В темноте спальни блестели отдельные предметы: зеркало напротив кровати, лакированная дверца шкафа, блюдце на комоде, украшения Алтана. Глаза Мунгэна никогда не блестели. Но Алтан никогда в них и не смотрел. Мунгэн полулежал в кровати и ждал его. Алтан раздевался, стоя к мужу спиной и глядя в темноту перед собой. Он снял золотую цепь с шеи, снял кольца и стал расстёгивать пуговицы своего любимого чёрного кафтана, расшитого золотыми цветами. Он делал это уже много раз в этой комнате, почти всегда в темноте и почти всегда под пристальным чёрным взглядом, который чувствовал затылком. Маленькие пуговицы, обтянутые шёлком, Алтан не глядя перебирал их пальцами привычными движениями. Золотые нити поблёскивали на подоле, образуя соцветия лилий. Золотое на чёрном — цвета траура у нагов. Алтан несколько лет носил траур по матери, и Юма надеялась, что после свадьбы он перестанет ходить в мрачных одеяниях, как бунтующий подросток. Он не перестал. Он вспомнил свадьбу. Когда сестра помогала надеть тёмно-синий свадебный наряд с длинными рукавами, она улыбалась и приговаривала: "Теперь, я надеюсь, ты очнёшься и перестанешь кутаться в траур. Тебе идут оттенки синего". На его голову надели тяжёлый головной убор, тоже синий, с драгоценными камнями, и стали прикреплять заколками к волосам, туго заплетённым в косы. Алтан смотрел на себя в зеркало. Синий ему не шёл, не подходил его чёрным волосам и вишнёвым глазам. Тёмно-синими, почти чёрными, с огромными зрачками, были глаза его мужа. В день свадьбы Алтану было всё равно, во что его оденут и куда его поведут. Во время церемонии Мунгэн не сводил с него глаз и улыбался. Алтан не менялся в лице. Он держал осанку, и каждое его движение было осторожным. Гости кивали: достоинство, стать, а он просто боялся, что его «корона» упадёт с головы. Юма, наверное, впервые в жизни была довольна его внешним видом и поведением. Ей действительно было дело? Вопрос возник в мыслях и погас. Кафтан сполз с плеч, Алтан аккуратно перевесил его через дверцу шкафа и лёг на кровать. — Иди сюда, — голос у Мунгэна такой же сухой и пустой, как темнота в их комнате. Мунгэн не был старым извращенцем из историй, которыми пугают омежек. Он был всего на пять лет старше Алтана, и они были давно знакомы: матери Мунгэна когда-то успешно сотрудничали с Баатаром. Клан Мунгэна был одним из самых богатых и влиятельных в Китае. После свадьбы Алтан запоздало удивился: надо же, его взял такой завидный жених. Юмжит, наверное, действительно вложила весь свой дар убеждения, когда рекламировала брата богатым холостым альфам. Алтану повезло, что его не захотел брать в мужья престарелый вдовец Кудинов: «Староват ваш мальчик. Двадцать шесть? Нормальный омега никогда не будет сидеть без альфы так долго. В этом тихом омуте наверняка много чертей». Алтан слышал их с Юмой разговор. Он не был обижен этими словами: в конце концов, Кудинов был прав. В любом случае, этот омут достался Мунгэну, молодому и подтянутому мужчине без заметных психических отклонений и извращений, и Алтану легко было себя утешить: могло быть хуже. Могло быть хуже. Мунгэн всегда начинал с того, что прощупывал Алтана с головы до ног. Можно было подумать, что Мунгэн его не видит, но наги прекрасно всё видят в темноте. Он просто каждый раз заново радовался и наслаждался: всё это — моё, всё это — мой Алтан, моё золото. Он гладил волосы Алтана, мягко проводил пальцами по губам, оглаживал плечи, проводил носом по кадыку и оставлял поцелуи на шее. Его руки опускались ниже и ниже. Алтан закрывал глаза. Прикосновения были приятными. Теперь. В первые несколько ночей Алтан замирал и трясся от отвращения, теперь же спокойно принимал ласку и отвечал тем же, запускал пальцы в длинные серебряные волосы мужа, цеплялся за его плечи и спину. Алтану удавалось получить удовольствие с Мунгэном почти всегда — этим далеко не каждый омега может похвастаться. Но у Мунгэна была одна кошмарная привычка: молчать. Грязные разговоры были бы не так противны, как его молчание. В темноте и тишине руки Мунгэна будто говорили за него и напоминали: «Живот. Шрам после кесарева. Талия. Снова тонкая. Но на коже жуткие растяжки. Предплечья. Следы от капельниц на сгибе локтя уже сошли. Бёдра располнели после вторых родов. Мышцы не такие сильные, как были когда-то. И хорошо. Тебе же уже не нужно быть воином». Алтан не выдержал: — Скажи что-нибудь. Мунгэн остановился и посмотрел на него. — Что? — Я не знаю. Что-нибудь про мой запах. Про то, как сильно ты меня любишь. Вся та чепуха, которую ты говорил в первую ночь, ну. Или что-то ещё. Скажи, что хочешь меня выебать. Скажи, какой я узкий и как во мне хорошо. Мунгэн подумал. — Я… хочу взять тебя в звериной форме. Алтан тяжело вздохнул. Лучше бы он молчал дальше. В звериной форме они совокуплялись редко, в основном только для зачатия. Алтан помнил, как холодно было от склизкой чешуйчатой кожи, как их хвосты сплетались. Зверю было приятно и хорошо, но человек внутри зверя морщился от отвращения. Мунгэн требовал как минимум пятерых детей. Алтан подарил ему тройню. Потом одну девочку. Оставалось ещё раз вытерпеть зачатие. Позже, не в этот раз, Алтану нужно время на восстановление. Потом всё было так же, как и всегда: колени, прижатые к груди, и молчаливый Мунгэн, ритмично вбивающийся в него. Мунгэн не был жесток, но никогда не спрашивал Алтана, хочет ли тот близости, в настроении ли он, не устал ли за день. Когда Алтан однажды нашёл в себе силы прямо сказать: «Я не хочу», Мунгэн просто не воспринял эти слова как что-то, к чему нужно прислушаться. Если и было что-то, что роднило совершенно непохожих Мунгэна и Юму, это то, что они не слушали Алтана, когда это было им не выгодно. Это происходило автоматически, они даже не замечали это за собой. Всё было не так, как он хотел, даже свадьба. Алтан был буддистом, а Мунгэн и Юма придерживались традиционной религии нагов, поэтому и свадьба проходила в традициях нагов, и Алтан произносил хвалы и клятвы богам, в которых верил его муж, а не он. Они воспользовались тем, что после убийства Дракона и бегства Разумовского Алтан не смог прийти в себя, ни на следующий день, ни через месяц. Он будто не заметил, как его увезли в Гонконг, срочно выдали замуж и поселили в доме Мунгэна: всё проходило мимо него, происходило с персонажем фильма, который Алтан смотрел без интереса. Он не сразу заметил, какие безумные порядки царят в его новом доме: дом убирали служанки, исключительно омеги женского пола, потому что так велит традиция. С воспитанием детей помогали няньки, тоже омеги-женщины, потому что, опять же, такова традиция. Алтана тошнило от их преувеличенно устаревшей униформы, будто они были средневековыми рабынями, и от того, что их приучили смотреть на хозяев дома как на богов. Разве не этого Алтан всегда хотел? Богатство и уважение — то, чего хочет любой нормальный человек. — Можешь хотя бы притвориться, что тебе хорошо? — спросил Мунгэн. Алтан очнулся и посмотрел на него. Видимо, Мунгэна расстроило его лицо, искажённое болью и отвращением. Мунгэн сделал последние несколько толчков, замер на несколько секунд, после чего слез с него. Алтан уронил ноги на кровать. — Прости, — сказал он. Мунгэн был добрым. Ему нравилось, когда перед ним извиняются. — Ничего, ничего, — Мунгэн торопливо схватил его руку и поцеловал раскрытую ладонь. — Я знаю, тебе всё ещё тяжело, всего три месяца прошло после родов… Всё ещё больно? Алтан почти засмеялся. Нежный любящий муж. Мог бы поинтересоваться и до того, как начать трахать. — Немного. Мунгэн снова поцеловал его руку. — Люблю тебя. Знаешь, мне, скорее всего, нужно будет слетать в Японию через пару месяцев. Ты говорил, что давно хотел туда. Полетишь со мной? Алтан пожал плечами. — Посмотрим, любимый. Полечу, если мне станет лучше. Мунгэн провёл ладонью по низу его живота. — Давай помогу тебе… — Не надо, — Алтан убрал его руку. — У меня не встал. Мунгэн остался в постели, Алтан же накинул халат и пошёл в душ, затем спустился на первый этаж, в гостиную. Он налил себе вина в бокал и сел у окна. Он не стал включать свет, достаточно было видеть бледный прямоугольник окна и очертания своего бокала. В этой ночи было что-то особенное, синяя темнота комнат была особенно резкой. Алтан прикрыл глаза ладонью. В голове была болезненная ясность. Алтан вдруг понял, что он единственный остался в дураках. Юма заручилась поддержкой сильного клана. Мунгэн получил сокровище — красивого мужа, никем до него не тронутого омежку, который подарил ему уже четверых наследников. Родители Мунгэна приезжали раз в месяц и довольно щурили чёрные глаза, убеждаясь, что жизнь их сына сложилась благополучно. Все были довольны. Только Алтан не хотел снимать траур и всё чаще прикладывался к запасам вина. Больше года он провёл в тумане, а теперь он рассеивался, и Алтан понимал: у сестры получилось сделать из него свою зверушку, а потом отдать поводок Мунгэну. Юма неодобрительно щёлкала языком, когда видела Алтана в чёрном и золотом. А ведь на самом деле ей было плевать, что он носит. Ходи он в цветастых праздничных нарядах, она бы обвиняла его в непристойности. Она просто любила брата беспокойной, придирчивой любовью, она постоянно искала, что в нём можно улучшить, а значит, искала, что в нём не так. А может, это была не любовь старшей сестры к младшему брату, а просто садистическая жажда унижать и навязывать свою волю. Алтан просто не понимал. Он не в первый раз путал любовь с чем-то другим. Но что делать? Выстрелить в неё, чтобы добиться честного ответа на вопрос? Это не лучший способ выведать правду. Может выйти осечка. В дальней комнате заплакал ребёнок. Алтан не пошевелился. О детях заботились няньки. Одна из них, Халида, и пришла в гостиную. — Господин, простите, что беспокою вас, но Айнур снова плачет, может, вы посидите с ней? Алтан сжал зубы. Айнур была его проклятьем. Три мальчика, зачатые вскоре после свадьбы, родились в звериной форме, и змеёныши не требовали внимания папы, лишь иногда Алтан приходил к ним в детскую, и змеёныши вились по его пальцам и запястьям, согреваясь: маленьким нагам приятно тепло родительского тела. В три года они научатся обращаться в людей, но к тому моменту Алтану не будет до них никакого дела, ими будут заниматься няньки и воспитательницы. А вот Айнур приспичило родиться человеком. Если бы это можно было как-то контролировать, Алтан ни за что не родил бы ребёнка в человеческой форме. Откладывать яйца было не так уж больно, просто противно, а вот естественные роды оказались пыткой и закончились шрамом, издевательски улыбающимся внизу живота. Пыткой было не только рождение Айнур, но и всё её младенчество. Нет ничего хуже человеческих детей, никакие другие младенцы не приносят столько хлопот, не кричат так мерзко, не требуют так много внимания. Когда она родилась, Алтан хотел загрызть её. Акушерки только посмеялись, отталкивая слабого после родов отца от кричащего розового тельца. Тяга к поеданию новорождённых была обычным делом у нагов, инстинктом, оставшимся от далёких предков, у которых в выводке могло быть несколько десятков змеёнышей: ничего страшного, если измождённый родами наг съест одного-другого. Никто не хотел даже думать о том, что в случае Алтана это нечто большее, чем инстинкт. — Прошу тебя, неужели ты не можешь без моей помощи управиться с ней? — процедил Алтан, разозлившись на Халиду. — Просто дай ей соску, или что вы обычно делаете. Или, вот, налей ей вина, только разведи его водой, в старину так делали, чтобы дети успокаивались… Халида ужаснулась и оторвала взгляд от пола, чтобы заглянуть в лицо господина: — Вы что, господин, так нельзя! Она очень долго плакала ещё утром, но вы были в оранжерее, и мы не хотели вас отвлекать. Ей очень плохо без внимания родителей… — Мой муж — тоже её отец. К нему не хочешь обратиться? Служанка опять потупила взгляд. — Вы же знаете, что господин Мунгэн работает, ночью ему нужно отдыхать! Алтан засмеялся, глядя на красное лицо перепуганной няньки. Девчонке было лет двадцать, она пришла в их дом недавно, специально чтобы заниматься Айнур. Она была бойкая и улыбчивая, и к Алтану раньше относилась лишь с уважением, без страха, почему она вдруг стала так отводить глаза и боялась лишний раз взглянуть на него? Алтан сжалился: — Ладно. Успокойся. Зачем так сильно переживать? Я приду. Только позже, дай хотя бы один бокал допить в одиночестве и в тишине. Из детской всё ещё слышался плач, тишины точно уже не получится. Нянька кивнула и собиралась уйти, но тут Алтан уловил что-то, от чего по коже пробежала дрожь. Запах. От девчонки, от её длинных голубых юбок, пахло горячим вином. — Стой. — Алтан схватил её за руку. Девушка вздрогнула и замерла. Алтан посмотрел на неё, потом на свой бокал. Красное вино. Вовсе не горячее, комнатной температуры. Конечно, ему просто померещилось. — Показалось. Иди. Она поспешила уйти. «Ты совсем слетаешь с катушек, да? — спросил самого себя Алтан. — Призраки прошлого мерещатся уже под юбками у служанок? Он мёртв, а если и жив, то давно уже убил бы тебя». Он допил вино, встал и медленно двинулся в сторону детских комнат. Он открыл дверь и увидел, как Халида пытается укачать плачущую Айнур. Служанка передала ему ребёнка. Ему всегда было неприятно держать Айнур в руках: было страшно уронить или прижать слишком сильно. Он сел в кресло. Айнур притихла, заметив, что одно лицо, которое склонялось над ней, сменилось другим, но продолжила плакать. Халида протянула Алтану бутылочку со смесью. — Выйди пока, — скомандовал Алтан. Нянька ушла. Малышке было несколько месяцев. Алтан рассматривал её. У неё были его красные глаза, но белые волосы достались от Мунгэна. Чувствовала ли она в Алтане родного человека? Он так редко к ней заходил, что Айнур скорее начнёт называть Халиду мамой, чем его — папой. Нет, наверное, она что-то чувствовала. Она перестала уворачиваться от бутылочки и наконец замолкла. — Моя девочка, — прошептал Алтан. Он наклонился к её макушке, пушистой от белых волос, и втянул воздух. От младенца не было почти никакого запаха, но Алтан знал, что Айнур — омега. — Тебе можно только позавидовать. У тебя будет счастливое беззаботное детство в богатой семье. Ты сможешь заниматься любым хобби, что бы тебе ни пришло в голову. Любое элитное учебное заведение к твоим услугам. Но когда-нибудь ты вырастешь. И в один прекрасный день ты пожалеешь, что папе не дали съесть тебя в младенчестве. Он видел наперёд всю её бессмысленную жизнь. В конечном итоге, чья жизнь не бессмысленна? Алтан забирал жизни, чьи-то — чужими руками, чьи-то — своими собственными, он прекрасно знал, что жизнь человека так хрупка, что на неё жалко смотреть. Всё, что ты делаешь — нелепое копошение насекомого в песке, будь ты хоть служанкой в голубом переднике, хоть успешным бизнесменом, всё, что есть в тебе, в итоге окажется прахом, внутренностями, размазанными по искорёженному автомобилю, или разольётся по полу, или оборвётся во сне. Эти мысли пугали Алтана. Ведь не всегда же мир выглядел настолько нелепым? В жизни был смысл, и он заключался в мести и ненависти. Алтан попытался почувствовать хоть что-то, найти в себе хоть каплю ненависти к Сергею Разумовскому, к мужу, к сестре, к змеёнышам, к Айнур, но не находил. «Надеюсь, рыжая тварь сейчас очень счастлива в объятиях любимого мужа», — Алтан сморщился в приторной улыбке, засмеялся и прижал к себе дочь, которая снова начала хныкать. *** В прихожей хлопнула дверь. Серёжа вернулся из клиники. Олег с облегчением выдохнул и сделал усилие, чтобы не сорваться с места, а спокойно выйти к нему, спокойно посмотреть, как он снимает куртку, спокойно спросить: «Как всё прошло?». Это был первый раз, когда Серёжа съездил куда-то один, без Олега. — Всё нормально, — Серёжа улыбнулся и подставил щёку для поцелуя. — Хирург сказал, что теперь всё хорошо. Повторный осмотр через полгода. Ещё бы с невропатологом распрощаться, и я наконец свободен. Задолбался туда ходить. У администратора какой-то акцент странный, я его не понимаю. А ещё я в магазин заехал. — Серёжа протянул Олегу пакет. — Купил всё для пирога. И в аптеке был, прикупил всякое… — Какой ты у меня молодец, — улыбнулся Олег и понёс покупки на кухню. Ему хотелось сказать и больше, но он сдержался: Серёже не нравилось, когда его хвалят за каждый чих. Но Олег правда был рад, что Серёжа смог съездить и в клинику, и в магазин, и в аптеку, говорить с кучей людей, и всё это в одиночку. Ещё год назад это казалось невозможным: Серёжа боялся выходить из дома, не мог говорить с незнакомыми людьми, панически боялся темноты, открытых окон, слишком яркого света. Они жили в Калифорнии уже месяц. До этого они долго были в Берлине: переехали туда из Питера сразу, как только Серёже стало получше. Серёже не очень нравилось в Штатах, и они не собирались задерживаться здесь надолго. На ужин Олег затеял стейки с овощами и пекановый пирог по какому-то супер-традиционному американскому рецепту. Он уже делал такой пирог раньше, адаптируя рецепт к продуктам, которыми располагали российские супермаркеты, но всегда хотел приготовить его с аутентично американскими продуктами. Серёжа вызвался помочь с пирогом. Олег поручил ему помыть, слегка обжарить и поломать орехи. — Тебе удобно будет? С протезом? — спросил Олег. — Да, он же на мизинце, не мешает. Олег занял место у плиты, чтобы подготовить начинку. — Куда бы ты хотел дальше поехать? — спросил Олег. — Можно попробовать в Канаду. — Может, в Японию? — предложил Серёжа. — Я вообще никогда не был в Азии. Олег усмехнулся. — И, возможно, теперь не стоит. Серёжа понял, что он имел в виду. Чем дальше от Азии, тем меньше вероятность столкнуться с Дагбаевыми. Олег сказал: — Мы можем попробовать другой штат. Флорида, например? — Ага, курорт для пенсионеров? — фыркнул Серёжа. — Самое то, греть наши усталые косточки. Вообще у нас всё не так радужно с деньгами, ты сам говорил. Так что лучше пока обойтись без путешествий, а найти место, где можно остаться надолго. Тогда уж лучше в Испанию… Серёжа заулыбался, представив идеальную картинку, где они живут в маленьком солнечном городе где-нибудь на побережье. В его пальцах ломались ещё тёплые половинки пекана. Олег бормотал себе под нос, перечитывая рецепт. Серёжа старательно игнорировал своё учащённое сердцебиение. Такое иногда происходило: то без видимых причин подскочит сердце, то в висках застучит. Нужно было просто на секунду зажмуриться, и всё проходило. Коричнево-красные половинки орехов ломались с тихим щёлканьем. Противный запах. Захотелось бросить их и вообще опрокинуть всю сковороду. — В порядке? — Олег тронул его за руку с улыбкой. — Чего завис? Возьми нож и доску, так удобнее, чем руками. На руке от его прикосновения осталось немного кукурузного крахмала, который Олег сыпал в начинку. Серёжа поморщился и поспешно стряхнул его. Нож и доску он всё-таки взял. Его обрадовало, что Олег теперь почти без колебаний доверяет ему острые предметы. Олег отправил пирог в духовку, и сладкий ореховый аромат заполнил всю кухню, проник в гостиную. Серёжа понял, что совершенно не чувствует голода, его подташнивало. Он хотел даже сказать Олегу, что не будет сегодня ужинать, но понял, что Олег сразу забеспокоится, а беспокоить его лишний раз не хотелось. Тем более, Олег с таким вдохновением делал этот пирог, и мясо он всегда готовил превосходно. Серёжа смирился и сел за стол на ярко освещённой кухне. Стейки с овощами действительно были потрясающе вкусными. Когда Олег убрал грязные тарелки и принёс стеклянную форму с пирогом, Серёжа посмотрел на него умоляюще: — Ты не обидишься, если я совсем маленький кусочек съем? Я просто объелся уже… — А я говорил, не налегай на мясо, оставь место для десерта. — Олег картинно вздохнул, отрезая ему маленький кусок пирога. — Никаких обид. Завтра он ещё вкуснее будет. — Да? — Начинка, как остынет, должна стать тягучей, карамельной. Если я всё сделал правильно. — Ты всё всегда делаешь правильно. Остаток вечера они провели в гостиной, пытаясь выбрать фильм или сериал для просмотра. Они смотрели трейлеры, и им ничего не нравилось, тем более, выбор был невелик: приходилось исключать из поиска много потенциально опасных тэгов, которые могли их обоих выбить из колеи. В какой-то момент Олег положил руку на колено Серёжи. Обычный для них жест, уже привычный. Через минуту он убрал руку. Серёжа сам не заметил, как отполз от Олега на край дивана. Олег потянулся, зевнул и предложил: — Давай ложиться? Не знаю как ты, а я устал за день. — Ага. Может, сегодня снова попробуем вместе?.. — Да, конечно. Если ты хочешь. Трудно было даже поверить, как долго они спали раздельно. Иногда Серёжа просыпался от болей, ему приходилось вставать и пить таблетки; их обоих мучили то кошмары, то бессонница, так что они бы только мешали друг другу, если бы спали в одной постели. Но прошло уже достаточно времени, Серёже стало гораздо лучше, поэтому на прошлой неделе они попробовали спать вместе, у Олега. Несколько ночей всё было в порядке. Иллюзия нормальности и покоя разрушилась, когда Серёжа прижался к Олегу, стал целовать его. Впервые после плена. Стоило Олегу осторожно положить руки на его спину и чуть прижать к себе, у Серёжи началась истерика, которую он потом никак не мог объяснить и очень себя винил. Но они договорились, что попробуют снова. Олег чистил зубы, пока Серёжа мылся в душе. Олег думал о том, что рано или поздно им придётся признать очевидное: заниматься любовью так, как раньше, будет сложно. После плена Серёжа долго восстанавливался физически, разрывы, ушибы и переломы удалось залечить, но его психика, очевидно, всё ещё оставалась гноящейся раной. Первое время, когда Серёжу только выписали из питерской больницы, ни о каком сексе не шло речи. Течек у Серёжи не было, а выскобленная матка долго заживала. Как и предсказывал врач, Серёжа остался бесплодным после второго аборта. Разумеется, либидо долгое время оставалось на нуле. И у Олега — так же. Ведь он тоже пострадал, хоть и гораздо меньше, чем Серёжа: от пережитого кошмара у Олега совсем исчез запах, и возбуждения он не испытывал. Все эти долгие месяцы Серёжа лечился, Олег растворился в заботе о нём, и Серёжа благодарно принимал его любовь. А потом началось то, чего Олег боялся. «Ты меня не захочешь теперь». «Тебе, наверное, противно на меня смотреть». «Если ты захочешь найти кого-то другого для секса, я пойму». Олег долго объяснял ему, что нет, когда-нибудь обязательно захочет, просто нужно время, и нет, не противно, и нет, он не хочет никого другого. Они легли в кровать в спальне Олега. Серёжа не стал терять время, прильнул к нему, вдохнул приятный свежий запах тела и геля для душа. Мята, просто химозная свежая мята и больше ничего. Хорошо. Серёжа склонился над Олегом и сказал: — Я хочу извиниться за прошлый раз. Олег вздохнул. — Ты уже извинился. Словами. Тебе не нужно что-то делать для этого. И вообще извиняться не стоило. Ты думаешь, я жду от тебя извинений за защитные реакции? Я кто, по-твоему? — Большой и страшный волк. — Серёжа вдруг рассмеялся. — Что смешного? — улыбнулся Олег с тревогой. — Да ничего. Вообще ничего. Олег потрепал его по волосам. Уже так сильно отросли, топорщатся. После плена его обрили налысо, прямо как после Сибири. Серёжа сам потребовал: грязь чужих сальных рук с волос не смывалась. Серёжа сказал: — Но мне правда стыдно, что из-за меня мы не можем нормально потрахаться, это бред какой-то, из-за моих истерик… — Это не только из-за тебя. Я вообще-то тоже не в лучшей форме. — Но в последнее время тебе уже лучше, — твёрдо сказал Серёжа и провёл рукой по обнажённому торсу к паху. — Можно? — Можно всё, — ответил Олег. Серёжа был таким решительным и красивым над ним, так хорошо его знал и желал узнать снова. Серёжа соскучился по нему. Олег впервые за долгое время почувствовал, как внизу живота зреет возбуждение. Серёжа зацеловал его грудь, живот, спустился к полосе жёстких тёмных волос и хотел оттянуть резинку трусов, чтобы достать привставший член. Что-то помешало ему, как удар по затылку, которого не ждёшь. «Ты соскучилась по своему Волчку, да? Ну так я приведу тебе Волчка». Серёжа дёрнулся, мотнул головой, как от пощёчины. Олег знал этот жест, такое с Серёжей происходило иногда, но всё равно забеспокоился. — Всё нормально? Серёжа закусил губу и кивнул. От Олега пахло волнением и возбуждением. Серёжа опять чувствовал его запах, который раньше обожал. Он отстранился и отвернулся, но от запаха убежать не получалось, он уже был везде, в этой постели, на простыне, на Серёжиных руках. «Как тебе с Волчком? Не понравилось? Почему? Может, ещё раз попробуете, наедине?» Это был голос Дракона. — Ты дрожишь, — негромко сказал Олег, притянул его к себе за руки и попытался обнять. Серёжа вскрикнул и схватился за голову. Голова ужасно заболела, особенно уши, Серёжа накрыл их ладонями, но тут же убрал руки, потому что и их обожгло болью. Серёжа посмотрел на свои ладони. Он никогда такого не видел. Руки от кончиков пальцев до локтей мерцали белым и чёрным. В них угадывалась то человеческая рука, то чёрная лисья лапа. Это выглядело так, будто началось обращение в зверя, но обратиться до конца он не мог. Серёжа вообще ничего не мог, только пялился на свои руки и быстро дышал. — Ты тоже это видишь? — еле выговорил он. — Вижу. Олег видел даже больше. Пока Серёжа видел только то, что происходило с его руками, Олег смотрел, как на его голове мерцают лисьи уши, а за спиной то появляется, то исчезает полупрозрачный рыжий хвост. Серёжа повалился на кровать, тяжело дыша, прижал колени к животу и спрятал лицо в сгибе локтя. Боль проходила, но страх держал по рукам и ногам, заставлял сжать челюсти почти до скрипа. Чужой голос разговаривал с ним, и Серёжа не слышал вопросов Олега и его попыток успокоить. Воспоминания обрушились на него, Серёжа вспоминал то, чего не хотел бы помнить. Олег боялся прикоснуться к нему, знал, что в таком состоянии его лучше оставить в покое, ждать, когда пройдёт паника и только тогда пытаться привести его в чувство. Это выглядело так, будто зверь рвался из Серёжи, но не мог полностью завладеть телом. Приступ прекратился, уши и хвост исчезли, руки снова были человеческими бледными руками. Серёжа обнимал колени руками, сжав веки. — Серёж, — тихо позвал Олег. — Всё хорошо. Дыши глубже. Серёжа открыл глаза и ответил: — Это просто… паническая атака, наверное. Сейчас. Сейчас. «От простых панических атак не мерцают лишние части тела», — подумал Олег. Он слышал про такую болезнь — мерцание. Но Серёжу эта болезнь, вроде бы, обошла стороной, раньше у него не было приступов. Олег бы знал. Первые полгода после плена Серёжа постоянно был в его поле зрения. Олег бы знал, что что-то не так. — Ты ведь выгуливал зверя в этом месяце, — сказал Олег. Мерцания, вроде как, не должно быть, если регулярно обращаться в зверя, по крайней мере, Олег слышал такое. Серёжа смотрел в потолок, думал о чём-то другом и долго не понимал сути сказанного. Потом нахмурился, вспомнил и ответил: — Да, как и планировал, на прошлой неделе, ты же видел. Серёжа обращался под присмотром Олега, потому что обращения теперь давались ему с трудом. — Таких приступов раньше не было? — Конечно нет. Я бы сказал. Это… тебе не кажется, что это было похоже на неконтролируемое превращение? — Тогда бы ты обратился в лиса и всё. А тебя конкретно переклинило. Больше на мерцание похоже. Я видел такое у некоторых пацанов в Сирии… Олег не стал говорить, что бойцов с мерцанием сразу списывали как профнепригодных. — Серёж, чего ты испугался? Если ты испугался меня, чего-то, что я могу с тобой сделать, просто скажи… — Погоди. Я формулирую. — Серёжа шмыгнул носом, положил подушку в изголовье, чтобы опираться на неё спиной. Он закатил глаза. — Нет, я не могу даже мысли в кучу собрать. Я такой усталости давно не ощущал. Сейчас… Не приближайся, пожалуйста. Сядь на край кровати. Это уже пугало, но Олег выполнил просьбу. — Я вспомнил кое-что. Но я очень не хочу говорить. — Серёжа поморщился. — Ты просил, чтобы я ничего от тебя не скрывал. Я уже рассказывал тебе всё, что мог. Я хорошо помню то, что было до беременности, но вот когда мне отрубили палец — после этого я почти ничего не соображал и не запоминал, как будто это уже был не я. Но теперь я вспомнил. Один из охранников, он был оборотнем-волком. — Серёжа посмотрел на Олега. — Ну, я, вроде, говорил тебе. Олег кивнул. Говорил, давно, ещё в больнице, упоминал это вскользь. Кажется, тогда врач спрашивал у него, к каким видам принадлежали те охранники, которые насиловали его, потому что от этого зависело, нужно ли сдавать какие-нибудь дополнительные анализы. Олег тогда думал о тысяче других вещей, не стал придавать этому значения. Он понадеялся, что это не встанет между ними: подумаешь, оборотень-волк. Волков в мире миллионы, с таким же успехом тот охранник мог быть черноволосым или иметь татарские корни. Серёжа продолжал: — Те охранники издевались надо мной и… заставляли называть его твоим именем. — Олег широко открыл глаза, и Серёжа неуверенно добавил: — Это должно было быть на видео. Олег покачал головой. — Я не смог. То последнее видео с охранниками, я не смог посмотреть его полностью, я перематывал. Упустил эту деталь. Серёжа сделал глубокий вдох и продолжил: — А потом он приходил уже один. И мне кажется, что он не очень хотел приходить, я же был еле живой, но у него всегда вставал на меня, так что он делал то, что ему сказали. Он требовал, чтобы я называл его Олегом и говорил ему что-нибудь приятное, а если я этого не делал, он бил меня. Но мне кажется, он был со мной осторожнее, чем другие. — Серёжа опустил глаза и усмехнулся. — Я как будто пытаюсь его оправдать. Я ведь ни черта не помню детали, прошло столько времени, в памяти всё могло исказиться. Он просто насиловал меня, а я придумал себе, что он делал это через муки совести и жалость ко мне. Просто потому, что у него было твоё имя. Осознание медленно опускалось лавиной на них обоих. То, через что им пришлось пройти вместе, и так было тяжело, и теперь к этой тяжести добавился лишний груз. Сколько ещё таких страшных подавленных воспоминаний вернётся к Серёже в неподходящий момент? — Странно, что это только сейчас всплыло, — тихо проговорил Олег. — Так много времени понадобилось. Серёжа кивнул и ответил не сразу. Пришлось долго собираться с мыслями, чтобы долить в бочку дёгтя ещё немного. — На самом деле не странно. Это всё запах. У него был запах, похожий на твой. Тоже ореховый. У Олега защипало в глазах. Вот откуда это странное напряжение на лице Серёжи, его истерика на прошлой неделе. Его мученическая гримаса, когда он ел пирог, а Олег списал это на переедание. Олегу захотелось выйти из комнаты, чтобы не мучить Серёжу своим присутствием. Волк-оборотень с ореховым запахом. Который из них?.. Когда Олег стрелял по наёмникам, само собой он не разбирал, в кого стреляет. Чтобы успокоить Серёжу и себя, он сказал: — Он наверное мёртв. Мы с Лерой убили нескольких наёмников, когда пришли за тобой. Скорее всего, его тоже. — Но не факт. — Не факт. — Но это и не имеет значения. Мне не жарко и не холодно, сдох он или нет. — Я понимаю. — Олег подумал. — Почему ты сразу не сказал про запах? Боже, а я этот идиотский пирог… если бы я знал, я бы не стал, просто хотел порадовать тебя своей стряпнёй… — Говорю же, я только сейчас всё это вспомнил. Мне ещё в Питере врачи сказали, что так может быть. Что-то может всплыть, когда не ждёшь. Раньше были… обрывки какие-то, но я не хотел их замечать. Мне хотелось думать, что я прихожу в норму, что я теперь здоров. Прости, Олеж. Я очень хочу быть здоровым и нормальным. Но я не знаю, сколько времени нужно. Если ты злишься, я понимаю. Я бы на твоём месте злился. Олег угрожающе поднял указательный палец: — Не дождёшься. Сколько нужно, столько ты и будешь приходить в себя. И всё будет хорошо. И я буду рядом. Ты же знаешь, что я всё что угодно сделаю, чтобы тебе не было страшно? Буду пить подавители запаха или вообще кастрируюсь… Серёжа изогнул бровь: — Ого, вот сейчас резко ещё страшнее стало. А давай хотя бы ты будешь вменяемым и не будешь себе вредить? Достаточно моих проблем с колюще-режущими. Ничего не надо. За самоотверженность спасибо. Олег видел, что Серёжа всё ещё мыслями где-то далеко. Он теребил пальцы и щёлкал суставами. Его всё ещё потряхивало. Он проговорил: — Я знаю, как ты любишь меня и как хочешь помочь. Но есть вещи, с которыми ты ничего не можешь поделать. И я тоже. Олегу было нечего ответить на жестокую правду. Он знал только один способ справляться со своей и чужой болью: действовать. Он возил Серёжу в клиники, готовил его любимые блюда, ездил с ним на прогулки в лес, потому что Серёжу это успокаивало. Страшнее всего было сталкиваться с ранами, которые должно было исцелить время, а не только действие. Серёжа продолжал: — Я не знаю, как избавиться от воспоминаний. Мне с тобой очень хорошо и спокойно. Но иногда я как будто снова там. Это случается редко. Но это может наступить в любой момент. Когда я просто иду по улице, или сажусь в машину, или ты что-то говоришь, или трогаешь меня и оставляешь след от крахмала на моей руке, это в спальне, это в ванной, на кухне, оно везде. И я просто зажмуриваюсь, и во мне всё сжимается, и я продолжаю идти дальше по своим делам. Но иногда я не могу справиться. Как сегодня. Я почувствовал этот запах снова, и меня замкнуло. Как будто я опять там… — Голос подвёл и сломался. — И ко мне опять приводят «Олега», и меня опять тошнит сутками, и на мне нет живого места. Олег хотел обнять его, но боялся сделать хуже. Серёжа заметил, как Олег мечется на краешке кровати и не знает, куда себя деть, и усмехнулся: — Я в порядке. Клянусь. Столько дерьма было, что это уже просто… так… неприятная мелочь. Пойду опять спать к себе. А завтра опять запишусь к терапевту. Спокойной ночи. Олег слышал, что Серёжа не лёг сразу, а пошёл в ванную. Олег прислушивался. Сначала шум воды в раковине, потом душ, потом снова вода в раковине. Серёжа мыл руки. Потом он вышел из ванной и пришёл в гостиную. Он не выключил свет, теперь он всегда спал при свете лампы. Только когда Серёжа лёг, Олег закрыл глаза. ***

Он в Гонконге всё это время 9:51 Сегодня нашли его дом. Он живёт у мужа. Выходит из дома редко, торчит в оранжерее часами. В доме всегда кто-то есть, у них дети и куча прислуги, есть охрана, сигнализация тоже. 9:55

Хорошо. Тебе придётся полететь туда. Приглядывай за ним, особенно если он уйдёт куда-то. Было бы неплохо выманить его из дома 10:32