Огненное сердце и ледяные руки

Мужчина прикасается губами к деревянной кружке и делает один глоток, тут же отстраняясь: обжегся. Конечно, можно было бы подождать, чтобы напиток немного остыл, но в нынешних условиях им очень важно постоянно прогревать тело. Поэтому, тяжело вздохнув, он вновь приникает к кружке, про себя сетуя на обожжённый язык. Они провели в ледниках уже четыре дня. Продвигались они очень медленно. И причин было много. Начиная от незначительных сдвигов ледников, из-за которых приходилось или бурить, или идти в обход, и продолжая тем, что машины при таких низких температурах работали гораздо тише, потребляя при этом большое количество топлива. Но, что ещё хуже: с каждой пройденной милей шкала на градуснике падала все ниже и ниже. Поэтому сегодняшний день для многих подобен пытке: ванные процедуры. Любой знает, что умываться нужно не только для того, чтобы твой внешний вид был достаточно презентабельным для защиты очередной докторской на съезде археологов, только что вернувшихся с раскопок у берегов Южного моря, но и для того, чтобы твое здоровье позволяло на эти самые раскопки ездить и непосредственно участвовать в них. Вот поэтому сегодня за завтраком, когда команда жадно набросилась на горячую похлёбку, кипевшую на маленьком огне, Тетта, поправив пенсне обтянутой в кожаную перчатку рукой, жестким голосом, не терпящим возражений, сказал: — Нам необходимо помыться. Кто-то подавился от ужаса. Доктор продолжил под тихий кашель и похлопывание: — Это не просьба и не предложение. Это приказ экспедиционного врача. Сейчас я почти бесполезен, поэтому всё, что я могу, это следить за тем, чтобы вы избежали любых рисков ранения и болезни. Кожные покровы вырабатывают сало. Сало — это грязь. Грязь — причина появления болезни. Поэтому сегодня — все моются. Без исключения. Кисаки повернул голову в сторону профессора, взглядом выказывая просьбу поддержки. Шиба кивает. Но Ханагаки видит, как неохотно старший это делает. Всё же, каким бы не был сильным человек, перспектива мыться при минус сорока мало кого обрадует. Рядом с ним раздается мученический стон. Такемичи поворачивает голову в сторону. Ран выглядит убитым. Словно само олицетворение слова «отчаяние». Лингвист скользит взглядом по длинной сальной лиловой косе и сочувствующе улыбается удручённому океанологу — тщательно промыть такие длинные волосы очень сложно. А ещё долго. Очень, непростительно, просто безбожно долго. Хайтани было по-человечески жалко. Остальные тоже были не особо в восторге от этой идеи, однако Тетта был непреклонен: — Все кроме Казуторы идут мыться. Ханагаки перевёл взгляд на механика, сидящего по другую сторону костра. Ханемия после последних слов врача незаметно выдохнул, тут же расслабленно откидываясь на плечо сидящего сбоку от него наемника. Санзу сжал талию парня чуть крепче, придвигая его ближе к себе. В ответ благодарное мурлыканье. Состояние механика все ещё было не самым лучшим, но его жизни больше ничего не угрожало, поэтому с весьма неохотного позволения ворчливого Кисаки, мужчина теперь мог несколько часов в день ходить по территории лагеря и есть с ними вместе. Именно поэтому теперь место рядом с мечником было всегда занято. Внешне их отношения не сильно изменились. Они не выказывали яркой безудержной страсти, какая искрила вспышками электрического тока между старшим Хайтани и молодым биологом из имперского университета. Щеки смущенно не краснели, как у Злюки, когда радостный лингвист, посчитав такой способ самым лучшим, коснулся губами пухлой щечки бариста в благодарность за помощь в покорении сердца наемника. Не были они похожи и на его собственные попытки строить отношения в студенческие годы. Их любовь была другой. Санзу аккуратно поддерживал все ещё слишком слабое тело возлюбленного, помогал ему, а Тора безмолвно благодарил его теплым взгляд янтарно-желтеющих глаз. Что-то тихое, нежное и ласковое. Домашнее. Такемичи по-доброму завидовал, скрывая понимающую улыбку за толстым ободком кружки. Он натягивает длинные рукава на ладони и делает ещё один глоток горячего напитка, все ещё немного морщась. На самом деле, исключая ужаснейшее испытание в виде принятия ванной на морозе, ему было почти комфортно. Мицуя постарался для них на славу. Самый нижний слой зимнего костюма — термобелье. Ханагаки надевал такое же, когда они с Чифую в свой отпуск, после последних экзаменов сессии на первом году обучения, отправились на север, на горнолыжный курорт. Правда, его одежда была достаточная старая, да и, что уж говорить, весьма дешевая. Она осталась еще со времен поступления в университет, когда позволить себе лишнюю вещицу, пускай даже не дорогую, было сложно. И даже когда Такемичи выпустился, стал успешным уважаемым преподавателем, способным купить себе намного более качественный и дорогой комплект, все равно не сделал этого. Старый ведь мог ещё служить долгие годы: дырок и потертостей нет, так зачем его выкидывать? Все-таки Ханагаки был бережливым. Однако экспедицию спонсировал университет, а потому Такемичи, хоть и со смущением, но всё же не постеснялся попросить себе хороший, качественный костюм. Он не был модником, вовсе нет. Несколько комплектов повседневного костюма, которые он носил в первые дни в кристальной пещере, ученый выбирал, почти не глядя — по наводке оценщика и рекомендациям хозяина мастерской. А вот с зимним вариантом походной одежды Ханагаки долго колебался. Вероятность того, что он понадобился бы им, была минимальной, и всё же они тут, поэтому, когда профессор согласился перейти на территорию ледяного лабиринта, Такемичи про себя выдохнул: ему с костюмом повезло — он выдержит. Чтобы не стеснять движений в пути, поверх белья, исключая куртку, был надет всего один слой одежды. Однако всё было не так просто. Теплые черные штаны с подкладкой из натурального меха и шерстяной свитер бордового оттенка. Поверх фиксирующая портупея, чехлы для травматического пистолета и складного охотничьего ножа, небольшая кожаная поясная сумка для блокнота и ручки, которую лингвист просил у закройщика шепотом, когда все были слишком далеко, чтобы услышать. Бывало у него такое: долго-долго бился над записью и ничего не мог понять, а решения потом вдруг появляется в голове, когда он, рассматривая кофейную гущу, оставшуюся после чудесного напитка, любезно приготовленного Соей, медленно покачивает в руке небольшую чашку, сидя за дальним столиком университетской кофейни. Стыдно? Не очень. Смущает? Может быть чуть-чуть. Гогглы всё те же: все-таки для работы ему хватало и обычных — не было нужды рассматривать что-то тоньше, чем борозды рисунка на человеческой коже, как того требовала работа того же Коко. Перчатки тонкие, но теплые, чтобы не приходилось снимать во время работы и не морозить лишний раз кожу рук. Чифую тоже не обделили. Он, кажется, и вовсе, исключая модника-Рана, в этот раз был самым требовательным клиентом швейной мастерской, снабжающей одеждой каждую университетскую экспедицию. Теплое термобелье, плотные просторные шаровары и водолазка крупной вязки — то, что согревало искусствоведа. Если же говорить об украшениях — их в зимнем костюме было значительно больше, чем у Такемичи. Чифую не был сорокой, которая хватало все блестящее, однако ему нравились украшения. Нравилось украшать себя. Никто кроме Ханагаки не знал об этом, но с тех пор, как они с лучшим другом стали преподавать в родном университете, стоя рано утром перед ростовым зеркалом в ванной, Мацуно на каждую пару тщательно подбирал себя комплект, который не был бы вычурным, но подходил ему и выгодно подчеркивал внешние достоинства молодого преподавателя. Например, глаза. Лингвист с уверенностью мог сказать, что большая часть украшений мужчины, оставшаяся в их квартире, в общежитии, отделана платиной и маленькими изумрудами. Чифую трепетно выбирал каждое, иногда на несколько часов застревая в ювелирном, или вовсе: шёл доводить до нервного срыва мастера делающего украшения на заказ, отдавая за это половину своей тогда не очень большой зарплаты. Любимые блестяшки остались дома, но то, что он купил для похода, тоже было неплохим. Даже Коко оценил. В левом ухе большое массивное кольцо из платины с маленькой резной шестеренкой где-то посередине. Такие же шестеренки были вырезаны на маленьких посеребрённых заклёпках от кожаной портупеи, которая перетягивала чернеющими лентами исхудавший торс молодого мужчины. Все они делались на заказ по образу и подобию печатки, которая неизменно занимала свое место на одном из музыкальных пальцев республиканского ученого. Его пальто в отличии от верхней одежды лучшего друга было длинным. Шерстяное пальто с мехом на воротнике. Визг восторга непривычно высоким голосом друга, который Ханагаки услышал в день примерки за длинной шторкой до сих пор стоит в ушах. Возможно, если бы другие члены экспедиции так же, как и они, впервые столкнулись с таким поразительным мастерством кройки и шитья, коей просто кричала каждая работа дизайнера и его швеей, визг в примерочных был бы в несколько раз громче: костюм каждого ученого выглядел потрясающе. Плотная черная кожаная маска с толстыми дыхательными трубками, которая заменила тканевую предшественницу на лице немногословного мечника, утепленные берцы с бурым мехом и широкими плетеными вручную шнурками, по середине которых было два маленьких прибора: компас и барометр, покоящиеся на ногах картографа. Длинный, почти в пол, кожаный плащ с множеством ремней, покоящийся на плечах океанолога. Все эти вещи были просто восхитительны, и, если бы Такемичи увидел бы их на ком-то другом, то подумал бы о моделях, демонстрирующих зимнюю коллекцию на модной неделе в столице Империи. Но нет — это их походная одежда. Одежда, которую скоро придётся снять, оставаясь совсем обнаженным… Только мысль об этом заставляет зубы стучать друг от друга, а пальцы поджиматься. Ханагаки тихо вздыхает. Поскольку они не рассчитывали на такое долгое пребывание в таком холодном месте, ничего кроме теплой одежды не подготовили. Пришлось импровизировать. Они разобрали несколько стульев и сколотили две небольшие бадьи. Достаточно хлипкие и немного кривые, но вмещающие достаточное количество воды, чтобы человек мог лежать там, оставив на поверхности только голову. Ну, если учитывать огромный рост у некоторых личностей, то и плечи могли торчать. Ран был в уныние. Солдаты накололи льда из ближайших к лагерю ледников и поместили в бадьи, стоящие на железных пластинах, помещенных на огонь. Инупи пошутил о том, из кого получится самый вкусный и наваристый суп. Как и в прошлый раз, обстоятельства были так себе, поэтому шутку мало кто поддержал. Первыми, как самые выносливые и подготовленные люди, пошли наемники. Так сказать, были подопытными. Раздевались быстро и молча. На лежащее рядом бревно полетели плащи, штаны и кофты. Там же оказались и сапоги Санзу, сталкиваясь друг с другом. А вот красивые, лакированные ботфорты Сейшу были аккуратно оставлены в сторону. Кожа мгновенно покрывается мурашками, а нос и щеки краснеют. Инупи машинально хватается за плечи, горбясь. Харучиё быстро цепляет черной лентой волосы, затягивая их в пучок, и они погружаются в воду. Остальные смотрят на них с жалостью и ужасом предстоящих пыток. В воздух поднимаются клубы пара, кожа розовеет. Мужчины живо пенят мочалки и быстро трут распаренную кожу. Стрелок заканчивает раньше. Он быстро вылезает из пенной воды, до скрипа сжимая челюсть: холодный, морозный воздух на разгоряченной почти кипятком коже ощущается словно тысяча игл, разом вонзившихся в тело. Он растирает кожу полотенцем и сразу кутается в теплый меховой плед, который ему на плечи накидывает оценщик. Он молча хватает вещи мужчины одной рукой, а вторую кладет на его талию и провожает в палатку. Санзу требуется чуть больше времени: его волосы были ненамного короче, чем у океанолога, а потому тоже требовали к себе много внимания. Наемник вовсе не был нарциссом. На самом деле он лишь хотел показать, что несмотря на все предрассудки и мнение имперцев и республиканцев, он гордится, что в нём течет кровь жителя Островов, и его белоснежные волосы были его отрадой. Поэтому несмотря на ужасный кусачий холод, он тщательно промывает каждую лоснящуюся прядку, очищая ее от скопившейся пыли и грязи. После чего так же быстро, как Инупи, двумя вёдрами споласкивает мыло с кожи и, завернувшись в теплый плед, идёт к общему костру, где ему кружку с горячим чаем передает Казутора, тут же принимаясь отжимать платиновые волосы полотенцем. Мыльную воду выливают, быстро ополаскивают ванну остатками из ведер, и подготовка начинается сначала. Когда новая порция ледников полностью тает, а от воды начинает идти пар, грозный взгляд профессора снова обращается к ученым. Дальше идут Мучо и Чифую. Мацуно хотел пойти с ним вместе, но Такемичи, все ещё переживающий за друга, хотел помочь ему, поэтому и решил пойти позже. Пальто и верхнюю часть костюма искусствовед снимал долго, будто под пытками. И все что Ханагаки мог — это поддерживающе улыбаться и мягко похлопывать по плечу в знак поддержки. Когда с этим было покончено, он одним резким движением быстро снял термобелье и запрыгнул в бадью, больно ударяясь правым локтем о бортик. Короткий недовольный стон, и Чифую опускается вниз, оставляя на поверхности только изумрудные глаза. Ханагаки коротко хмыкает, а потом вытягивает друга наверх. Чифую почти вскрикивает. Холодно. Невыносимо холодно. Горячая вода, только что согревавшая кожу, теперь безжалостно отбирает крохи тепла, оставляя его на растерзание суровому морозу ледяного лабиринта. Зубы начинают громко стучать, а руки трястись. Ими же он берет мыльную мочалку, которую впихнул ему лучший друг и начинает растирать покрасневшую кожу, пока лингвист распределяет шампунь по его волосам. Тщательно трет кожу, оставляя маленькие ошметки старой собираться по краям бадьи. Когда пришло время вылезать, Мацуно вспомнил весь свой запас ругательств. Тёплые шерстяные носки, плед и чурбан из толстого полотенца, и его так же отправляют к костру греться. Ханагаки провожает его взглядом, после чего переводит его на остатки мыльной воды, оставшейся в ванне после друга. Он не мерзляк, но всё же… Когда пришла его очередь, он долго не решался. Смотрел на такого же нервного Коко и мысленно пытался заставить себя сделать это. Давай же! Подумаешь ванна на морозе! Ты пережил нападение смертельно опасного механического стражника древних, столкновение с диким животным подземного мира! Так почему боишься обычной мочалки и бадьи с водой?! Да потому что! — отвечал ему второй внутренний голос. — Потому что я, чёрт возьми, не морской лев, чтобы так спокойно находиться в воде в минус сорок градусов! В чувства его привёл голос дрожащего оценщика, тараторившего тысячу проклятий в сторону животного, согнавшего их в ледяной лабиринт. Пока он вел сам с собой этот душераздирающий диалог в голове, мужчина уже успел раздеться и опуститься в воду, зябко потирая покрывшиеся мурашками плечи, разгоняя по поверхности воды маленькие короткие волны. Ханагаки встряхивает головой, хлопает себя по щекам и быстро начинает снимать вещи. Плащ и свитер он аккуратно складывает, а вот остальная часть одежды валяется в бесформенной куче недалеко от деревянной бадьи. Стоит кончикам пальцев ноги коснуться горячей воды: как по загривку пробегает тысяча мурашек: дичайший контраст температур. Лингвист более не медлит и полностью входит в воду. Горячо. Очень горячо. Как будто из них и правда собрались приготовить похлёбку. Такемичи обреченно хмыкнул, опускаясь полностью в воду. Так горячо, что жжется. Мужчина тут же выныривает. И снова контраст. Ханагаки кидает быстрый взгляд на Коко. Тот, растеряв всю свою ленцу и кошачью грациозность, барахтается в ванной, тщетно пытаясь достать мочалкой до лопаток: очевидно, кости его были недостаточно мягкими, чтобы вытворять такие финты. Такемичи бы и рад помочь, да вот только температура воздуха не позволяет его голосу сострадания захватить разум. Было самому не слишком-то жарко. Он быстро мылит сначала волосы, а после проходится мочалкой по коже, чтобы пока он растирал её до красна, шампунь успел убрать всю грязь. Не то, чтобы он совсем не заботился о своей внешности, просто после его экспериментов в университетские годы с порошком для осветления волос, собственные локоны стали непослушными и начали виться, и молодой ученый ничего не мог с этим поделать. Какие шампуни бы не пробовал, что бы лучший друг не делал с его волосами, выискивая самые странные и «действенные» способы в модных журналах об имперской моде, иссиня-черные локоны не слушались и уже в день помывки превращались в «гнездо». Поэтому со временем Ханагаки просто перестал обращать на это внимание, лишь иногда прибегая к помощи разноцветных невидимок, чтобы самые буйные пряди, находящиеся у лица, не мешали проверять курсовые проекты студентов из своей группы. Поэтому сейчас, когда условия совсем не располагают тратить время в воде больше необходимого минимума, он даже не задумывается о том, чтобы использовать бальзам или что-то подобное. Коко заканчивает чуть раньше, несмотря на то, что уделяет волосам достаточно много времени. Он быстро растирает покрасневшую от жара кожу, убирая горячие капли, надевает обувь на босую ногу, и, накинув сверху подготовленный плед, оставленный рядом с вещами на бревне, быстрым шагом идёт в грузовик с пастельными принадлежностями. Республиканский ученый следует его примеру и тоже вылазит из воды. Тело мгновенно простреливает боль: такой холод буквально скручивает его пополам. Он оглушительно громко чихает и потирает нос, из которого вот-вот грозились пойти сопли. Носки с бельем, плед, и он направляется к своему другу, сидящему у главного костра. Чифую сидел там уже одетый и ел приготовленный только что суп. Волосы Мацуно тоже немного пушились после горячей воды, но прямо сейчас наносить специальное масло для укладки, которое заставило бы его волосы быстрее грязниться, было почти самоубийством. Поэтому все его волосы сейчас, включая челку, были заколоты невидимками и убраны под шапку. Та же водолазка, шаровары и пальто. Сменилось только термобелье. На экспедицию рассчитано только два зимних костюма на каждого, а поскольку возможности вспотеть у них нет, нет и нужды так часто менять верхнюю одежду. Он садится рядом и берет тарелку, которую ему передает друг. Сам он встает позади Ханагаки и начинает быстро вытирать его волосы, делая ещё более пушистыми, чем обычно. Такемичи хлюпает носом и заглатывает первую ложку супа. Наваристым его не назовешь, но с задачей «согреть и заполнить желудок» он справляется, поэтому лингвист не видит причин жаловаться. Часто, если ученые ведут раскопки в пустыне или джунглях, у них нет даже этого. Когда тарелка опустела, а друг почти насухо вытер его волосы, Такемичи неуклюже поднялся и пошёл в палатку, захватив с собой успевшие помяться вещи. Когда он проходил мимо импровизированных «ванн», там стоял обреченно смотрящий на таявшие льдинки Ран и профессор, задумчиво крутивший на пальце один из жгутов дредов, заметно растрепавшихся с начала экспедиции. Новое термобелье почти не отличалось от предыдущего комплекта: лишь немного глубже был вырез. Снова теплые носки. На этот раз с черные, с коричневой оборкой. Штаны, бардовый свитер, меховая крутка и теплая шапка, чем-то отдаленно напоминающая ту, что он носил в далеком детстве, когда родители хотя бы чуть-чуть уделяли внимание своему отпрыску. Перчатки в этот раз он оставляет в палатке, и, накинув на плечо сумку с дневником и засунув руки в глубокие карманы штанов, возвращается обратно к костру. Когда он вновь проходит мимо места купания, внутри бадьей уже сидят стискивающий зубы, но молча растирающий до мелких царапин кожу профессор и громко причитающий и хлюпающий носом Ран, волосы которого активно намыливает заботливый младший брат, которому скоро тоже предстоит пройти через такое «крещение». У костра собираются все остальные. Инупи переговаривается с Коко, который привычным отработанным до автоматизма движением заплетает несколько кос на боку рядом с выбритыми линиями, Санзу сидит с прикрытыми глазами, время от времени вопросительно мыча, когда рассказывающий ему об очередном своем устройстве Казутора прерывается, чтобы сделать глоток горячего чая. Мучо сидит молча, иногда кидая быстрые взгляды на геолога и экспедиционного врача, которые обсуждали недавно одобренные министерством здравоохранения лекарства, сделанные с помощью мелких частичек какой-то из гипсовых пород. Эти двое, исключая Риндо, были последними из ученых, кто ещё не принимал ванные процедуры. Он вновь занял место рядом с лучшим другом. Отложил ненадолго сумку, чтобы налить себе чай. Немного заварки из железного термоса, один черпак из кипящего на огне котелка, и из кружки вновь слышится уже привычный за несколько дней травяной аромат. Он вновь открыл страницу с картой, кажется, в сотый раз изучая почти заученные наизусть повороты и проходы. Он бездумно ведет пальцем по уже пройденному пути, и палец его утыкается в маленькое утолщение не более сантиметра длиной. Он задумчиво шепчет: — Через двести метров будет тупик: надо бурить. Разговоры тут же стихают. Спрашивает Коко: — Насколько толстый слой льда? Отвечает ему сидящий рядом с лингвистом друг. Чифую быстро прослеживает за пальцем Ханагаки и переводит взгляд на оценщика: — Не сильно. По крайней мере не настолько, как тот, с которым мы столкнулись два дня назад. Если только за эти тысячи лет он не стал толще. Мучо задумчиво кивает. Точно не стал: здесь нет перепадов температур, а, следовательно, и влаги, которая могла бы быть еще одним слоем непроходимых ледников. Вот их движение… Такемичи удивленно хмыкает, чем вновь обращает внимание на себя: — Недалеко от этого места, примерно в четырёхстах метрах, есть ещё одни проход. Очень узкий, но человек пройти сможет. Я могу сходить проверить его, если… Мацуно перебивает его: — Я с тобой. Ханагаки хмурится и берет его за руку: — Ты ещё недостаточно оправился, тебе… Чифую вновь не дает ему договорить, крепче стискивая ладонь лингвиста и гневно сверкая глазами: — Я иду с тобой, Мичи, и это не обсуждается. Брюнету ничего не остается, кроме как устало выдохнуть и кивнуть: когда Мацуно что-то решил, остановить его не сможет, кажется, ничего на свете. Инупи подключается к разговору: — Мне сходить с вами? Такемичи задумывается. Здесь, в ледниках, нет никаких ловушек и опасных зверей, вроде того ужасного крота-переростка, которого они встретили несколько дней назад, — фактически, им ничего не угрожает. Да и потом, они пойдут не очень далеко: едва ли несколько километров. Так что заставлять наемника идти с ними не было никакой нужды. Ханагаки благодарно улыбается и качает головой: — Нет, спасибо. Мы сами. Инупи кивает. Остальные делают несколько предостережений и желают удачной вылазки. Сначала друзья заглядывают в свою палатку. Такемичи надевает портупею с пистолетом и все-таки берет с собой перчатки. Мацуно повязывает на шею шерстяной шарф и засовывает в потайной карман голенища несколько охотничьих ножей, а в сумку Такемичи красный маркер, чтобы отмечать свой путь. Там же оказывается термос с кружкой и блокнот для записей. Они отправляются в дорогу. Первые несколько сотен метров они преодолевают быстро. Постепенно начинают пропадать голоса друзей. Такемичи идёт с картой в руках, Чифую следует прямо за ним, держа руки, обтянутые кожей перчаток в карманах: перед уходом он нагрел несколько минералов, которые геолог взял на пробу для исследований, на костре. Им повезло — порода удивительно долго хранила тепло: могла оставаться горячей несколько десятков минут. Конечно, за это время они не пройдут и половину пути, но все лучше, чем ничего. Проход и правда оказывается очень узким: едва ли достигает двух метров — тут не прошёл бы даже самый маленький грузовик. Сам тоннель всего в десять метров длиной. Перед входом Такемичи рисует на льду небольшой крест с ладонь размером: чтобы не потеряться. То же он делает и на выходе. Дальше идут прямо. Долго. Разговаривают ни о чём. — А помнишь, как уснул на паре перед историей искусств? Мне тогда пришлось тебя у деканата прождать аж два часа! — Такемичи договаривает последнее слово и сразу утыкается в книгу, скрывая между пожелтевших страниц лукавую ухмылку. Чифую взъерошивается, точно маленький воробушек, и упирает руки в бока: — Забудешь такое! «Мацуно-сан, то, что вы учитесь на бюджете, не дает вам право так нагло игнорировать меня и мои лекции» и бла-бла-бла. Как будто не эта старая карга за день до этого задала выучить творчество аж трех поколений дворцовых художников столицы! Кто вообще так делает?! Ханагаки сделал притворно задумчивый вид, а потом поднял брови в невинно-детском недоумении: — Эм, все профессора? Мацуно саркастично хихикнул и продолжил: — Очень смешно. Я вот, например, таким не занимаюсь. — искусствовед гордо выпятил грудь, тут же получая тычок в бок от брюнета. Такемичи даже останавливается ради этого. Он картинно кашляет, а после, пригладив волосы так, чтобы они хотя бы отдаленно напоминали прическу лучшего друга, важно декламирует: — Я вам не мамочка. Кто не посещает мои лекции пусть не рассчитывает на хорошее отношение. Даже за «Удовлетворительно» не приходите. Всем ясно? — голос спародировать получилось лучше, чем укладку блестящих прядей. Договорив, он сгибается пополам от смеха, не обращая внимание на тычки от лучшего друга. Покрасневший Мацуно терроризирует его до тех пор, пока Такемичи не начинает кашлять. Лишь после этого отходить немного и возмущенно бурчит: — Тем, кто не готов посвятить себя такому важному делу, как наше общее прошлое, нет места на моих парах. Такемичи сначала усмехается, а потом рассеянно моргает и обращается к другу: — Мы так увлекаемся прошлым, что иногда забываем о настоящем. Мацуно непонимающе смотрит и прислоняется к телу друга, сжимая локоть в ладонях. Наклоняется ближе и взглядом просит объяснений. Несколько минут они идут молча. На очередном повороте лингвист останавливается, дожидаясь, пока друг сделает пометку. Когда красный маркер вновь оказывается в сумке, брюнет начинает говорить: — Фую, ты помнишь свою первую любовь? Мацуно как-то неопределённо пожимает плечами и все также непонимающе хмурится. Ханагаки продолжает: — Так и знал. Я тоже. Может, ее и вовсе не было. — Думал об этом перед экспедицией. Воображал, как в конце пути, словно медаль чемпиона на груди, блестящие величественные колонны будут призывно сверкать перед глазами. Да с трещинами, да с пробоинами, но они там будут. Будут говорить с нами. Расскажут, как жили великие древние. Как в самое раннее время просыпались служанки и служители храма, как после открывались лавки на рынке. Кто знает, может они были скудными, как у Южных, а может были искусно вырезаны из камня. Может по вечерам на главной площади собирались все жители. Выходили завывалы, и простые работяги пускались вместе с ними в пляс. — Такемичи кладёт дневник в сумку, обхватывает его талию одной рукой, другой берет вторую ладонь и начинает кружить, постепенно ускоряя шаг. — Звон золотых монет, радостные крики детей — всё это… Он медленно останавливается и смотрит Мацуно в глаза. Тот, ещё не отошедший от внезапного танца, тяжело дышит и смотрит в ответ. Лингвист бездумно проводит рукой по румяной от мороза щеке, после заправляя выбившуюся прядь за шапку. — Я стою рядом с тобой, вижу все собственными глазами. Так… Есть ли ещё человек, с кем бы ты хотел разделить этот миг? Рассказать о своём счастье? Искусствовед смотрит нерешительно и задумчиво говорит: — Нет. Кроме тебя… Никого нет. Ханагаки понимающе грустно улыбается и говорит тихо: — У меня тоже… Дальше идут молча, лишь изредка переговариваясь по поводу маршрута. В какой-то момент они выходят к пропасти. Вдоль нее узкий проход. Друзья смотрят друг на друга и кивают: они идут. Оба достают свои ножи — это не полноценная страховка. Даже близко нет. Но все же… Делая медленные шаги, они втыкают ножи в стену и достают. Шаг — удар. Шаг — удар. Все идёт хорошо, пока… Неожиданно, в тот момент, когда Такемичи достает нож, лёд под ним трескается. Секунда. Ещё один треск. Парень падает вниз. Он не успевает даже крикнуть. Мгновение спустя слышится ещё один хруст, а потом на его нос капает капля. Он тут же распахивает глаза, которые зажмурил. — Держись, Мичи! Мацуно держит его одной рукой, второй судорожно, до побеления костяшек, сжимая нож, который успел воткнуть рядом с самым краем. Собственные руки начинают потеть от волнения. Такемичи смотрит вперед: по руке друга стекают маленькие ручейки — мужчина поранил запястье. Сильно поранил. Багряные капельки крови падают ему на лицо. От напряжения ручейки начинают течь сильнее. В голове нарастает гул. Сердце колотится, как бешеное. Он висит над пропастью, и всё, что его отделяет от смерти — это рука друга. Друга, который ещё не оправился от болезни. Он смотрит вниз и гулко сглатывает. — …чи… Мичи… Такемичи! Ханагаки встряхивает головой и судорожно задирает её вверх. Лицо Чифую покраснело, из прокушенной губы теперь тоже стекают маленькие капельки, но он… Он держит его. Крепко-крепко. Такемичи стискивает зубы и кричит: — Я в порядке! Посмотри, далеко ли мой нож! Мацуно поворачивает голову и судорожно пробегается взглядом. Нет. Нет. Не… Нашёл! — Да! Он тут! Что ты хочешь сделать?! Такемичи мысленно извиняется перед другом, но стискивает его ладонь изо всех сил, прикрывая глаза, когда слышит болезненное шипение. — Дай его мне! — Как, черт возьми?! — его голос дрожит и хрипит от ужаса. Вспотевшая ладонь начинает скользит. Нет! Нет! — Отпусти руку, которой держишь свой нож! — Тогда мы вместе упадём! — Чтобы не упасть, отодвинься ближе к стене. Мацуно хрипит и пытается чуть отползти. По вискам стекают маленькие капельки пота, рука начинает адски пульсировать и почти немеет. Если это произойдёт… Он тянется за ножом, но… Судорога. Мацуно машинально разжимает руку, тут же в ужасе бросаясь вперёд: — Такемичи! Он коснулся его. Коснулся кончиков пальцев. В глазах напротив животный ужас. Ханагаки падает вниз. Вдруг Чифую буквально впечатывает в стену сильнейшим потоком воздуха. Он ударяется головой и теряет сознание. Изумруды тускнеют, скрываясь под тяжелыми веками. Глаза Такемичи тоже закрыты: он отсчитывает секунды до своей гибели. Интересно, кто придумал историю о том, как вся жизнь проносится перед глазами? Ханагаки только слышит стук своего бешенно колотящегося сердца. Его последние удары. Один. Два. Три. Че… Такемичи давится воздухом — что-то крепко сжало его поперек живота. Мужчина открывает глаза и смотрит вниз — там через несколько десятков метров ледяные шипы, на которые могло бы упасть его тело, но он… Он завис. Завис в воздухе. Лингвист кладет руку поверх… Чешуи? Гладкая, иссиня-черная, переливающаяся и такая нежная. Такая знакомая. Он судорожно поднимает голову вверх. Это он. Обсидиановые глаза смотрят прямо на него. Грудь дракона тяжело вздымается, а длинные усы дрожат. Будто… Будто бы он испугался. Испугался за него. Он поднимает его к своей морде и утыкается во вьющиеся пряди носом. Горячее дыхание пускает тысячи мурашек по затылку и наконец-то приводит в чувства. Такемичи вздыхает и говорит шёпотом: — Это ты… Дракон мягко прижимает его тело к своему, обхватывая всеми лапами, и взмывает вверх. Секунду спустя Такемичи оказывается на большом выступе, который находился чуть выше того узкого прохода, по которому они шли с Чифую. Чифую! Стоит зверю подлететь ближе, как Ханагаки вырывается из его хватки и падает на лед, больно ударяясь коленками. Мацуно тоже был здесь. Искусствовед лежал без сознания, а по бокам от него стояли два высоких мужчины. Тела их едва-едва прикрыты, и в обычное время Ханагаки побоялся бы даже пройти мимо таких пугающих людей, но сейчас там лежал его друг. Единственный родной человек. Он кидается к нему, срывая голос, кричит: — Не трогайте его! — мужчины удивленно смотрят на него и расступаются. Такемичи садится на колени и прижимает к себе тело друга: — Фую, Фую, очнись, родной. Прошу! Я здесь! Слышишь?! — по лицу текли крупные слёзы, оставляя разводы на покрытых чужой кровью щеках. Такемичи яростно растирает их и орёт, что есть мочи: — Приди в себя! Слышится тихий стон, и Такемичи тут же замолкает, крепче прижимая друга к себе: — Фую. Чифую медленно открывает глаза, промаргивается и тут же бросается на него, опрокидывая на спину, изо всех сил прижимая к себе. Из его глаз текут слёзы: — Ты жив! Ненавижу тебя! Как ты мог?! У меня чуть сердце не остановилось! Я… — он пораженно замолкает и тихо шепчет, скользя взглядом по измазанным кровью щекам. — Ты же… Сорвался… Как ты выжил? Такемичи тоже распахнул глаза и вылез из-под Мацуно, оглядываясь назад. Искусствовед посмотрел следом и ахнул. Дракон. Живой дракон. Длинное смоляное тело, когтистые лапы и лоснящаяся грива. Он словно сошёл с картин древних, которые Мацуно засматривал до дыр, запоминая каждую деталь искусства далеких предков. Тишину нарушил один из мужчин, стоящих рядом с драконом. Он откинул смоляные пряди за плечо и громко прорычал: — «Майки, откуда здесь, чёрт возьми, люди?!» Ученые перевели шокированные взгляды на второго мужчину, который мельком посмотрел на них и тоже обратил свой взор к дракону: — «Хранитель говорил о них? Как они оказались в ледниках?» Дракон не обратил на них внимание. Он, аккуратно переступая когтистыми лапами, приближался к ним. Чифую задрожал: — Д-дракон… Такемичи же… Он медленно поднялся и, не обращая внимания на судорожно вцепившегося в его руку друга, двинулся к нему. Да. Точно. Ошибки быть не может. То самое мягко ощущение от его чешуи и горячее дыхание. Дракон прижимает мордой тело ученого к себе. Такемичи, словно заколдованный, обнимает его в ответ. Позади дракона слышатся громкие голоса: — «Майки, да что происходит?!» Ханагаки немного отстраняется от него и взволнованно говорит: — «Ты… Бог? Спасать нас. Я благодарен.» Ханагаки гладит гигантскую морду и отчего-то ощущает себя самым счастливым человеком на свете. По лицу снова текут слёзы. Но на этот раз он не знает их причину. Внутри него так много всего, и одновременно он опустошён. Руки дрожат. Из волшебного транса выводит тихий стон друга. Такемичи поворачивает голову назад и тут же расцепляет объятия, кидаясь к другу. Рана. Дракон поворачивается к одному из мужчин и подталкивает его головой в сторону парней. Ханагаки взволнованно смотрит на незнакомца. Тот медленно приближается к ним и также садится на колени, наклоняясь к раненному. Чифую сильнее прижимается к Такемичи и настороженно смотрит на брюнета. Тот хмурится, а после берет за руку республиканского ученого, начиная шептать что-то: — «Великий Хранитель, что дарует жизнь нам, подобным фениксам, возникающим из пепла, я, раб и твой послушный сын, хочу просить твоей помощи, да не к своему обогащению, а для помощи ближнему своему.» После чего он приближает его руку к лицу и… Целует. Мацуно затаил дыхание. Мужчина проходится губами, а после слизывает кровь языком. Его дыхание обжигает. Ученый тихо стонет, а потом открывает в неверии глаза, устремляя взор на ладонь. Ничего. Ни раны, ни шрама. Нет и боли. Пораженный мужчина смотрит на друга, а взгляд того устремлен вперед. На месте, где только что был дракон, рядом с высоким мужчиной стоит другой. Обсидиановые глаза драгоценным украшением сверкают на аристократичном точеном лице. Лингвист робко спрашивает: — «Кто ты?» На лице того появляется нежная улыбка: — «Я Майки. Принц Томана. Как же долго я тебя ждал… Рухи.»