***
Тихие вдохи теряются в сжатых до побеления пальцах, прикрывающих рот. Мужчина проводит широким ладонями вдоль худого тела, пересчитывая кончиками пальцев узкие ребра натягивающие тонкую нежную кожу, нарочно царапая ногтями до появления маленьких капелек крови. Восхитительно. Он возбужденно вздыхает, улыбаясь безумной улыбкой: — Если бы ты только знал, как потрясающе выглядишь прямо сейчас: когда камни из тысячелетней пещеры оставляют кровавые борозды на твоём девственно чистом теле. Ну же, скажи мне, какого это — проигрывать каждую битву непокорному времени? Сражаться в проигрышном бою? — в подтверждение своих слов он сильнее вдавливает его полуобнажённое тело в каменный выступ с удовольствием вслушиваясь в болезненное шипение над самым ухом. Маленькие капельки крови, разбивающиеся о поверхность камней, заставляют сердце стучать быстрее от возбуждения. В отместку мужчина под ним отчаянно впивается в его спину ногтями, будто дикая кошка, распарывая кожу. — Больной ублюдок… Нгх… Чего тебе ещё не хватает? — он тихо раздраженно выдыхает, когда чувствует длинный шершавый язык, обводящий кадык, и готовится, прикрывая глаза: такие нежности короткие, как морские приливы у Восточного моря. Потом будут кровавые укусы. Вокруг ореолов на груди, вдоль узкой стопы. Все бедра будут пестреть багровыми следами ряда белоснежных зубов. Он спустился ниже. — Чего я хочу? Хочу залезть в твою голову. Цвет растекающейся крови веселит только тогда, когда чернила складываются в буквы на листках смертного приговора. Сейчас это больше напоминает скотобойню: и вид отрубленных конечностей не больше, чем каждодневная рутина. Потому, я хочу знать: зачем мы их убиваем? — он сжал округлые ягодицы крупными ладонями с упоением вдыхая мускусный запах у кромки белья, скрывающего желанное тело. Насыщенный аромат кружит голову и заставляет скалить губы в предвкушении соития. Он хочет наконец снять мешающую ткань, но чужая ладонь отпихивает его лицо. Мужчина смотрит вперед. Его партнёр выглядит невероятно соблазнительно. Белая рубашка с оторванными пуговицами, которые секунду назад звоном маленьких монет рассыпались по камням, наконец не скрывает тяжело вздымающуюся грудь с десятком его отметин и яркими торчащими от возбужденья сосками. Дыхание хриплое и прерывистое. Но его глаза… Они спокойные, пустые. Бездушные. Мужчины ухмыляется, а потом звонко смеется. Как бы он хотел сорвать эту маску безразличия с его лица. Готов потратить на это десятки лет. Увидеть страх, отчаянье, гнев — что угодно. Лишь бы какая-то эмоция… Но мужчина напротив не разделяет его шального напускного веселья. Хмурится и коротко раздраженно вздыхает, прежде, чем отвернуться. — Закончил? Мне нужно идти. — он поднимается, небрежно запахивая испорченную рубашку. Собирается идти, но его руку перехватывают: — Ты не ответил. — голос, минуту назад искрящийся безумным весельем, сейчас сквозил необычайно пугающей серьезностью: был почти ледяным. — Нам нужен огонь. — Тот самый? Мужчина не ответил. Он развернулся и покинул собеседника.***
Ресницы дрогнули, послышался громкий вздох. Ханагаки, все ещё не открывая глаз полностью, медленно потягивается и разминает затекшую отчего-то шею рукой, окончательно покидая сладкий мир Морфея. Глаза слезятся с непривычки. Он промаргивается несколько раз, потирая переносицу, и, когда лазурный взгляд хозяина наконец-то обращается вперед, пораженно замирает, кажется, забывая, как дышать. Вокруг не темные своды кристальной пещеры с озером, освещенные слабым светом сотен маленьких разноцветных светлячков, к которым он привык за эти дни. Даже близко нет. Ханагаки ещё раз моргает и изо всех сил трет глаза, но картина перед ним почему-то не растворяется сонной дымкой. Словно бы он действительно оказался в каком-то волшебном месте: над головой сияя светом тысячи звёзд, простиралось бесконечное небесное полотно. Северное сияние вдали, переплетаясь радужными хвостами с мириадами далеких небесных светил, робко спускалось к самой кромке воды, касаясь прозрачной водной глади кончиками искрящегося тумана. Юноша никогда не думал, что сможет увидеть нечто подобное вживую. Он сделал шаг и в неверии замер, услышав тихий всплеск, тут же опуская голову вниз: вода. От его ботинок по водной глади расходились маленькие круги, постепенно становясь всё больше и больше, размываясь и окончательно скрываясь от лазурного взора чужака, нарушившего тишину таинственного места. Вдруг позади себя Такемичи слышит животный рык. Тихий и немного робкий — такой, что сердце почему-то замирает. Юноша, вдыхая полной грудью, разворачивается. Перед ним стоит дракон. Настоящий. Живой. Гигантская морда с иссиня-черной шелковистой гривой и гибкое изящное тело с четырьмя длинными когтистыми лапами, которое словно растворяется в ночи чудесного места. Маленькие ровные перламутровые чешуйки, с хвоста до самых рогов покрывающие тело, игриво поблёскивают чернеющим серебром небесных светил, отражающихся на поверхности воды чудесного озера. На хвосте великого зверя пушится черная кисточка, игриво покачиваясь из стороны в сторону. Хозяин волшебного места поражает красотой и великолепием своего длинного массивного тела, но всё же всё внимание юного ученого сосредотачивается на его глазах. Длинные и узкие обсидианы зверя, обрамленные твердой чешуей, почему-то не пугают, а совсем наоборот — сердце неискушенного юноши рвётся к ним. И Такемичи следует этому таинственному, гипнотическому зову. Это сон. А во сне не может быть плохого. Так успокаивали его в далеком детстве, когда мальчик с покрасневшим носом и большими лазурными глазами, из которых катились крупные жемчужные слёзы, бежал в комнату родителей, напуганный злыми картинами жестокого Бога сновидений, прокравшегося в его комнату после захода солнца. Также он успокаивает себя сейчас, когда сам, подобно Богу, ступает по кромке воды навстречу воплощению невозможного. Его морда огромна настолько, что Такемичи вряд ли сможет обхватить хотя бы самые её края, даже если разведет для этого руки в стороны. Черный дракон, кажется, тоже это понимает, поэтому первым поддается вперед. Он мягко пододвигает тело юноши к своей морде передней лапой и аккуратно трется правой щекой о худое тело человека. Такемичи тихо смеется: густая грива щекочет лицо. Дракон немного отстраняется и пристально смотрит прямо ему в глаза, не моргая. И Ханагаки вдруг понимает: это не зверь. На него смотрит вовсе не животное — обсидианы в широких глазницах существа блестят ярко-ярко. Горят живим пламенем разумной человеческой души. Пораженный своим открытием Ханагаки несмело шепчет: — Ты… Кто ты? — «Рухи»… Республиканский ученый широко распахивает глаза и касается ладонью виска, зарываясь пальцами в черные завитки у самых корней. Голос. Низкий и с лёгкой приятной хрипотцой. Рокочущий голос раздался у него прямо в голове, посылая сотни мурашек по загривку. — «Моя… Душа»? Этот язык… Ты… Неужели, это ты? Ты, бог Космантры? — Такемичи говорит с придыханием и кончиками пальцев едва касается чешуи таинственного существа. Дыхание сбивается от волнения. Дракон ненадолго отворачивает от него свою морду, встряхивает гривой, а потом отчаянно мотает головой в разный стороны, задевая ладони юноши кончиками длинных чернеющих усов, блестящими нитями, развивающихся по ветру. — Тогда… Кто же ты? Дракон выдыхает горячим воздухом ему в лицо и разящей стрелой взлетает в небо, разбивая небесное полотно таинственного места.***
Такемичи резко дергается и подаётся вперёд, хватаясь за голову правой рукой: от быстрого подъема картинка перед глазами плывёт. Он судорожно осматривается по сторонам: он в своей палатке. Мужчина был не очень хорош в бытовых вопросах, поэтому палатка было поставлена немного криво, из-за чего с правой стороны ткань провисала внутрь. В ногах лежал небольшой потертый саквояж, в которым были все его словари и несколько запасных комплектов одежды. А рядом с левой рукой дневник древнего. Он судорожно вздыхает и проводит ладонью по лицу, выдыхая сквозь пальцы. Сон? Но ведь он был такой реалистичный… Ханагаки до сих пор ощущает тепло тела магического существа на кончиках собственных пальцев. — Доверься огню… — он шепчет последние слова Дракона бессознательно, смотря вперёд потерянным взглядом. Он прикрывает глаза и закрывает уши ладонями, полностью уходя в себя. «А если… Если всё же не выдумка? Тогда, кто это был? Он сказал, что он не Бог Космантры. Но… Он говорил на их языке… Доверься огню. Доверься огню… А что, если это подсказка? Огонь был главной силой этого народа. Что, если ключ к нашему спасению может быть в огне?» Такемичи открывает глаза, смотрит на дневник и уверенно кивает сам себе. Он спешно одевается, путаясь в штанинах, едва не падая, застегивает рубашку на пуговицы, пропуская одну, почти рычит от раздражения, снова расстегивает и застегивает правильно. Сует ноги в ботинки и, наплевав на шнуровку, хватает дневник и бежит к палатке Шибы. Несмотря на позднее время, профессор не спит: вместе с братьями Хайтани и Коконоем они обсуждают возможные оставшиеся нетронутыми проходы в лабиринте. Несмотря на то, что это была палатка профессора, негласно это также было местом таких небольших «заседаний». Шиба сидел на своем спальном мешке, где с краю примостился зевающий и трущий покрасневшие глаза Риндо. Коко занимал место за письменным столом, на краю которого вальяжно восседал Ран. Все они выглядели уставшими, и по-хорошему Такемичи бы дождаться утра, чтобы рассказать им о своем предположении, но мысль о возможном спасении, успехе экспедиции, таящаяся на страницах дневника буквально обжигала своей близостью, заставляя в нетерпении кусать обветренные губы. Когда отвлеченные звуками шагов мужчины заметили его, он поспешил подойти к ним, тут же словно трофей выставляя дневник вперёд на общее обозрение. — Я… Я, возможно, знаю, что делать! Вспомните, где вы нашли дневник древнего. На самом дне моря! Но он был в кубе, куда не проникла ни одна капелька воды! Мне кажется, что я понял, почему: вспомните, из всех народов только фароксы — противники Космантры — были связаны с водной стихией. Что, если это были меры безопасности? Словно послание: «ваши идеалы вас и погубят — вы утоните в море ваших грехов»? Чтобы никто из западного народа никогда не нашёл их город. — Такемичи расхаживал по палатке взад-вперёд, прижимая дневник к груди, словно талисман, дающий ему силы продолжать. Голос его был то громким, то утихал: становился почти шёпотом. Стоило ему договорить последние слова, он нетерпеливо уставился на своих немногочисленных слушателей, ища отголоски понимания в их глазах. Шибы сделал затяжку и, выпустив облако дыма вверх, спросил грозным голосом: — Что ты хочешь сказать? Ханагаки немного опешил от серьезности, которой сквозил охрипший голос, но быстро взял себя в руки, и продолжил: — Мы разговаривали с Теттой об этом сегодня: возможно, предкам имперцев буквально невозможно пройти к городу из-за ловушек, но… Что, если мы их просто обойдём? По приданиям, Космантра была готова принять своих друзей и союзников. Зачем же чинить им препятствия? Это было бы просто глупо и лицемерно. Так вот… — Такемичи слегка покраснел: из-за волнения голос дрожал, а дыхание сбивалось, но он так хотел рассказать им об этом, что просто не мог остановиться. — Я думаю, что подсказка кроется не в самом дневнике, а в его бумаге. Я уже работал с таким документом несколько лет назад, когда переводил одну из летописей трастов: когда бумага намокала, на ней появлялись одни чернила, но, когда её приближали к огню — другие. И написанное менялось. Вдруг… Вдруг дневник тоже написан подобным образом? «Чтобы еретики, поклоняющиеся греховным водам, утонули в своём безумии, а ищущие тепла у огня жизни, нашли праведный путь»? На несколько минут в палатке повисла тишина. Мужчины обдумывали сказанное республиканским ученым. Первым заговорил Ран: — Ты уверен, что это так? Это оригинальный документ. И если мы испортим его, не просто потеряем ценную реликвию, а лишимся возможности на спасение. Такемичи кивнул. Да, он понимал. Но он верил. Так отчаянно верил тем влекущим обсидианам, что сверкали под ночным небом. Тайджу кивнул в ответ и подошёл к столу, подзывая мужчину к себе. Там стояли жестяная кружка с водой и едва горящая свеча, чьё пламя почти касалось расплавленного воска. Под пристальными взглядами остальных Ханагаки раскрывает дневник на странице с картой и слегка мочит уголок карты с одной стороны и просвечивает свечой с другой. Слышится удивленный вздох. Правда — сработало! Одна часть карты покрылась сеткой маленьких голубых линий, а другая, потеплевшая близости маленького пламени, показала прямой проход. Ран как-то странно улыбается и нервно хихикает, касаясь пальцем смоченной бумаги: — Какая красота! Даже язык не поворачивается назвать это дорогой смерти. Риндо коротко кивает. А Шиба хлопает Такемичи по плечу и смеется громким басом: — Молодец, специалист по языкам. Глядишь, и вправду дойдём до города. Он быстро говорит им о завтрашнем собрании по этому поводу и разгоняет их спать по своим палаткам. В этот раз Такемичи засыпает спокойно. Черного дракона в чудесном месте больше нет.