***
Чифую бежит вперед, не замечая ноющей боли в ноге — возможно, он вывихнул лодыжку, когда упал с площадки. Мгновение, и он летит вперед. Но не падает — рука, схватившая поперек живота, держит очень крепко. Сверху слышится тихое шипение — наёмник схватил его раненной рукой. Комбинезон Харучиё черный, поэтому кровь почти не видно, но то, что весь его рукав промок насквозь, заставляет поджилки трястись… Чёрт, что происходит?! Он знал, что они не на экскурсию едут! Но, чёрт возьми, они погрузились под воду едва ли больше шести часов назад, но весь экипаж уже на грани смерти: под угрозой утопления гигантским древним чудовищем, которое оказалось механизмом-стражем, охраняющим вход в погребенную столицу. Как это вообще возможно?! Согласно преданиям, Космантра была погребена более пяти тысячелетий назад! За это время даже самый долговечный и сильный механизм должен был прийти в негодность. Он мог бы работать десятки, может даже сотни лет, но никак не тысячи! Так, какого черта, сейчас их корабль пытается проломить гигантский хвост морского змея?! — Некогда думать! Вперёд! Чифую быстро кивает и с ещё большей прытью устремляется вперёд. Верно. Подумать можно будет потом: когда они окажутся в расщелине, или за несколько миль отсюда. Да хоть бы и в спасательном корабле — главное, что не в смертельной опасности внутри тонущей субмарины. Кажется, «Морской Царь» скоро потеряет свою корону. Они быстро преодолевают два пролёта лестницы, ведущей в котловую. Чифую закрывает рот рукой, чудом сдерживая рвотные позывы: места, в которых перил касалась рука Санзу, тут же окрашивались багряным красным. Стойкий металлический запах крови пугал до дрожи. Коридор, и вот заветная дверь. Мацуно быстро пролезает под локтем наемника, поворачивая вправо стальной замок. Они почти не общались за время подготовки к экспедиции, но почему-то искусствовед уверен: Харучиё — человек из того типа, что даже под страхом смерти, под дулом заряженного пистолета, ни за что не попросит о помощи, как бы сильно в ней не нуждался. Его догадку подтверждает взгляд мужчины — ни грамма неуверенности или растерянности, только твердая горящая решимость. Точно в тон красной жидкости, полностью покрывающей изящную кисть. Они заходят внутрь. Там пусто: лишь мигающий красным маленький огонёк на приборной панели выдаёт недавнее местонахождение парня. Харучие приближается, быстро щелкает пару переключателей здоровой рукой, хмыкает и, поворачиваясь обратно к Мацуно, кивает на дверь: — Они в малой котельной. Они быстро выбегают из комнаты.***
Мужчины спокойно идут стеклянному по проходу, словно бы не обращая внимание на дикую тряску и крики животного ужаса, доносящиеся из конца коридора. Секунда, и мужчину придавливает к стеклянной стене, словно скрывая от посторонних глаз, мощное тренированное тело. Он чертит кончиком носа длинную прямую линию по шее, вдоль тонкой бьющейся жилки, с каким-то сумасшедшим восторгом ощущая её спокойное ровное биение. — Ты не хочешь мне ничего сказать? В ответ безразличный рассеянный взгляд, вопреки которому тонкие ладони обнимают наклонившегося мужчину за шею, притягивая к себе ближе. Ледяной пробирающий тон низкого жаркого шёпота в самые губы: — Что именно? Собеседник на несколько секунд отворачивается от него, блуждая рассеянным взглядом по сторонам, делая серьезное лицо, словно бы и вправду задумываясь над вопросом, который хотел задать мужчине перед собой: — Может, сколько людей умрёт? Или как ярко будет выглядеть взрыв под водой? А, может, меня всё-таки интересуешь ты? Ты, демон, или же сам дьявол в человечьей плоти? Насколько ценен звон золотых монет в сравнении с человеческой жизнью на весах в зале суда твоих моральных принципов? Он наклоняется всё ближе и на последнем слове, сказанном почти интимным шёпотом, прикусывает пухлую нижнюю губу, оттягивая нежную кожу на себя. Сильно, до маленькой проступившей в уголке капельки крови. В ответ снова — пустота. На что мужчина только сумасшедше счастливо смеется, утягивая собеседника в уже глубокий поцелуй. Он прижимается к нему ещё ближе, сжимая в крупных ладонях ягодицы, не оставляя между телами и жалкого сантиметра. Наверняка, на обманчиво хрупком теле останутся следы — синие полосы от перил, куда он так нещадно его прижимает. Он хочет полностью разорвать это тело, изрезать нежную кожу, чтобы потом мягко, едва касаясь ран, с упоением и нежностью целовать припухшие порезы. Это его контракт. Контракт с дьяволом. Он отстраняется и сплёвывает кровь. Тот прокусил ему язык. Мужчина смотрит вперёд: его компаньон вытирает капельки его крови с опухших губ и идёт вперёд. — Куда мы? В ответ тихое безмолвие. Он следует за ним, мельком бросая взгляд в сторону: отсюда видно, как быстро в пробитый бок поступает вода. На лице безумная ухмылка, которую сменяет злорадный гогот, эхом отражающийся от стен.***
Ран вместе с Риндо бегут к Мучо и застают ужасную картину. Половина цеха залита водой. Вверху искрятся провода: каждая секунда может оказаться последней. Сильнейший поток сбивает с ног, заставляя матросов падать вниз, захлёбываться водой и вставать на дрожащих ногах, едва держась, стоя опираясь на стены, пробираться к спасательным выходам. Вода ледяными шипами вонзается в нежную кожу, но братья упрямо пробираются внутрь. Мучо сидит, склонившись к топливной трубе, вырванной мощным потоком. А рядом матрос. Совсем мальчишка. Он ещё по-подростковому нескладен, с угловатыми коленками и выпирающими костяшками, на которых особенно хорошо видны мурашки. Кожа побледнела, а губы отливали синевой — у парня было переохлаждение, и если ему сейчас не помочь… Риндо осекается в своих мыслях, наконец полностью увидев картину. Вода прибывает с каждой секундой всё быстрее, потому несколько литров крови почти мгновенно растворяются в бурных потоках. Та самая труба упала прямо на парня и полностью раскрошила ему ногу, и, как бы силач-Мучо не старался, он был не в силах помочь ему. Остальные уже покинули отсек: они остались вчетвером. Вода почти касалась плеч юноши, но бортмеханик отчаянно пытался сдвинуть железяку с места. Лицо покраснело, а на лбу вздулись сетки вен — сейчас он словно дикое животное, отчаянно боровшееся против стихии — проигрывал, грозно рыча и бессильно кидаясь вперёд. Послышался жалобный, хрипящий, дрожащий от холода голос: — Пожалуйста, пристрелите… Я боюсь утонуть. Тишину повисшую на несколько секунд, нарушал только шум воды. Неуверенные переглядки братьев, отчаянно рычание бортмеханика, и выстрел. Тонкая струйка дыма, тянущаяся от дула пистолета, исчезает во влажном воздухе. Мальчишка не успел закрыть глаза. На остеклевшее око потекла маленькая струйка крови из багряной сердцевины, украшавшей бледную кожу на лбу. Тело расслабилось и рухнуло в воду, скрываясь в толщи морской пучины. Мужчины тут же покинули цех, плотно запирая стальную дверь общей могилы: тело было не одно.***
Инупи бежал вперёд, почти не оглядываясь: страшно. Но он привык к страху. В обществе бытует мнение, что наемники — бесстрашные люди. Но это не так. На самом деле, всё с точностью, да наоборот. Наёмники боялись, ведь лучше всех знали, как хрупка человеческая жизнь. Он лично сам забрал многие. До того, как стать частью университетской команды исследователей, он был наемным убийцей. Он вешал, резал, стрелял, выворачивал наизнанку покорёженные тела — каждая его жертва истекала кровью. Пенящиеся волны багряного моря, которые тщетно бились о скалы его очерствевшей души. Он был совсем один. И причиной этого был такой же, как он, наёмник. В тот вечер маленький Инуи вымотался после игр с друзьями, и, непривычно для себя, вернувшись домой, сразу направился к себе в комнату. Стоило светлой макушке коснуться мягкой подушки, и он уснул. Проснулся он от жары. По лбу стекал пот, а рубашка, которую он не переодел перед сном, прилипла к коже. Голова нещадно болела, и малыш, шатаясь, поспешил скорее спуститься вниз: вдруг мама уже вернулась и сможет заварить ему целебный чай. Но стоит только выйти из комнаты и ступить на первую ступеньку лестницы, как ноги мальчика подкашиваются, а руки начинают дрожать от ужаса. Весь первый этаж полыхает огнём. Лестница, которую строил отец, под гневные крики лохмача волосы недовольного сына, принесшего очередную охапку гвоздей, любимая мамина ваза, которую они с сестрой расписывали целых два дня, старенькое кресло, коллекция книг, которую ему читали на ночь — всё это пожирали языки пламени. А в центре его семья. На лице отца застыла маска ужаса: лицо было ужасно бледным, а рот был накрыт черной повязкой. Инупи едва удаётся сдержать крик: язык торчит из гигантского пореза на шее. Малыш знает, что это: так древние кросты казнили тех, кто передавал ценные сведения врагу. Мама лежала рядом, с таким же ужасом глядя на тело старшей сестры: они были полностью покрыты маленькими тонкими порезами — словно паутина из красных нитей, мелкие багряные линии оплетали тела несчастных. А в центре стоял незнакомец в черном. Окруженный языками пламени он неспешно вытирал длинный узкий нож шелковым черным платком — парным тому, что накрывал лицо горячо любимого отца. Он смотрел в никуда, а потом резко повернул голову в его сторону. Стоявший на краю ступеньки Инуи дернулся от страха и полетел вперёд. Он кубарем скатился к подножью лестницы. Всё тело пронзило боль, но мальчик не обратил и толики внимания. Ведь перед ним стоял он. Человек, лишивший его семьи. Лишивший его самой жизни. Он сидел, дрожа всем телом несмотря на адскую жару от пламени, смотрел вниз. На ногах убийцы его семьи были туфли. Потрясающие кожаные черные винклиперы, на носках которых была тонкая серебряная каёмка. В ней отражались языки пламени, кровавые пятна под телами его родных и его собственных страх в изумрудных глазах. Это было последнее, что он запомнил, перед тем, как его глаза закрылись в ожидании конца. Очнулся он в лазарете. Его тело не слушалось, а глаза, на горящем от боли ожога лице, слипались, но даже так он чувствовал с какой силой лучший друг сжимал его руку и каким отчаянным голосом называл, будто в припадке, имя старшей сестры. Инупи поспешил снова закрыть глаза. Годы идут. Они давно не дети. Но Инупи до сих пор носит каблуки. До сих пор лелеет детскую ненависть в глубине израненной души, надеясь однажды встретить того человека. Увидеть тот самый животный страх, который он видел в собственных глазах, и проткнуть шею мужчины тонким изящным каблуком, какие украшали его ноги в тот день. Поэтому он должен выжить. Выжить несмотря ни на что. Он видит знакомые черты лица и тут же хватает его ладонь. Захватив сумку с гогглами, Коко следует за Инуи к спасительной шлюпке.***
Казутора помнит всё урывками: рана в боку буквально высасывала из него жизнь. Перед глазами всё плыло, а кончики пальцев покалывало эфемерной болью. Санзу нес его на себе. Он не видел, но чувствовал аромат старого друга: у самого загривка нос механика улавливал тонкий едва уловимый аромат персиков. Даже металлический запах крови не мог его перебить. Рядом, взволнованно что-то крича, почти в молитвенном отчаянии, бежал, прихрамывая, Чифую. Ханемия прикрыл ненадолго глаза, пытаясь сконцентрироваться на его голосе. За эти недели стало привычным ощущать его где-то на периферии сознания, аккурат над плечом, около уха: когда в тишине его мастерской он был единственным, что разбавляло его собственное задумчивое бормотание и гудение любимых машин. Они добегают до самой большой эвакуационной лодки, где побелевший от ужаса Тетта бегает от раненного к раненному, пытаясь наскоро остановить кровь и сделать перевязки. Ханма загружает приборы. Сигнал тревоги повторяется всё чаще. Санзу аккуратно укладывает Казутору к стене и выбегает из подлодки. Чифую следует за ним, игнорируя испиливающуюся боль в ноге. Такемичи. Оба на интуитивном уровне понимают цель и вновь идут вместе. Они находят его буквально за поворотом, помогающего Тайджу нести раненных. Замечая их, Шиба подхватывает бессознательного мужчину из рук Ханагаки, закидывая себе на свободное плечо, и командует двигаться к лодке с ракетницами. Наемник быстро кивает и тут же уводит республиканских учёных с собой. Слышится обратный отсчет. Харучиё прыгает в кресло пилота, командуя им пристегнуться. Наемник нажимает на кнопку, и резкий толчок: они покинули главный корабль. Они проплывают несколько десятков метров, и слышится взрыв; Такемичи едва успевает заметить две маленькие подлодки, которые тут же поглотил огонь. Он прикусывает губу до крови и крепко зажмуривается, сдерживая слёзы — малодушно молится, чтобы на тех подлодках не было его друзей. Его быстро вернули в реальность: лодку качнуло — машина-зверь огласила своим воем морские пучины и тут же бросилась в погоню. Маленькие лодки были намного маневреннее, но даже их ждал ужасный конец: одна за одной они исчезали в потоке свете, извергаемого из пасти хранителя. Голос Шибы из механического передатчика вывел лингвиста из оцепенения: — Ханагаки, где проём?! Встав, он тут же ударился об иллюминатор головой: Санзу маневрировал между скалами. Он схватил микрофон и закричал: — Должен быть примерно через сто метров. Чудовище всё приближалось. Ответ последовал спустя десять секунд: — Вижу! Угол заглубления восемьдесят градусов. Остальные лодки двинулись следом. Такемичи подбежал к иллюминатору. Точно! Расщелина! Он развернулся, чтобы сказать что-то Санзу и замер от ужаса. На секунду потерявшийся в надежде на спасение он не почувствовал сильного толчка: их поймали… Гигантское тело механического дракона обвило кончиком хвоста их корабль. Лингвист перестал дышать. Они все перестали. Он слышал, как по его лбу катится пот, тихое жужжание приборов и гул собственного сердца. Харучиё и Чифую замерли, не вереща смотря в лобовое стекло. Чудовище поднесло их к самой морде. На них смотрело два больших резных рубина. Они искрились, как живые, словно бы у машины и вправду было сознание. Такемичи хотел что-то сказать, крикнуть, обернуться, но не мог… Эти глаза, словно загипнотизировали его, заставляя ожидать мучительный конец в плену своего сознания. Ханагаки прикрыл глаза, готовый к смерти. Секунда, две и… Их отпускают. Их… Отпустили…? Змей расслабил кончик хвоста и, изогнувшись изящной лентой, поплыл в другую сторону, исчезая в черноте морской глубины.