Номад

— Интересно, — в отличии от Нираги, Такеру оставался собой. Только здесь, в Пограничье, он по-настоящему расцветал. Мужчина не был прикован к кислородной маске, под его глазами не залегли глубокие мешки. Сдвигая солнечные очки на волосы, тот рассматривал полотнища, под которыми покоились человеческие тела. — В этом и заключается твоя настоящая цель, Шунтаро? — Я не знаю, — юноша остается в тени. Он пристально наблюдает за мужчиной, что вальяжно рассекает между операционных столов и сгоревших дотла свечей в банках. — Ты вскрываешь тела, смотришь истинную причину смерти, и оставляешь трупы здесь же. Оно? — Да, — Чишия наклоняет голову вбок. — Но, как я могу предположить, в Пограничье люди умирают именно от того, что их здесь и убило. Шунтаро молчит. — Может, ты и прав, — Шляпник пожимает плечами. — На Пляже тоже нет условий для настоящей и справедливой смерти. Тела сбрасывают в канализационный ров у Сумиды. Тогда зачем ты привел меня сюда? — Я не знаю. — также спокойно. Чишия запутался. В своей голове он создал мир, связанный друг с другом мелкими нитями и проводами. Все работало по часам и минутам. Изучение, диагнозы, записи. Изучение, диагнозы, записи. Цель не работала на блага человечества – и даже не отвечала запросам интересов самого Шунтаро. Просто безделушка. Маленькое увлечение, превратившееся в айсберг. Он вскрывал тела, видел смерть, по четко отмеренным часам посещал занятия в университете и ходил в лабораторию. В этом механизме, на первый взгляд совершенном, не хватало деталей. У Чишии не было слов в голове, чтобы описать те детали, которых не находилось. Он их просто не знал. — Шунтаро, послушай меня. — мужчина подходит почти вплотную, загораживает собой ленивый солнечный свет, струящийся из окон. — Ты – такой же человек, как и я. Как Нираги или любые люди на Пляже. Не оставайся здесь в одиночестве среди трупов. — Я всю жизнь прожил среди трупов. — парень заметно улыбается. — Это мои друзья и ближайшие компаньоны. — Послушай, я не прошу тебя остановиться. Это твоя работа, ты не делаешь ничего противозаконного. — Откуда вы можете знать? — Я не могу. —  Шляпник треплет юношу по волосам. — Вероятнее всего, я даже не прав, ведь именно из-под твоей руки появилось Пограничье. — У меня нет сил это бросить. — Не бросай. — мужчина достает из кармана своего халата небольшой апельсин. — Но вглядись. — Это апельсин. — Да, это апельсин. Только обрати внимание, насколько ярким и пестрым может быть один маленький фрукт, — мужчина обводит комнату руками. — И насколько бесцветным все остальное. — Я тоже бесцветный. — Нет, мальчик мой, твой цвет прорежется только там, где этих цветов много. — Вы снова зовете меня на Пляж. — И этим я спасаю не только это место, — Шляпник подмигивает. — Но и тебя. Отойдя от юноши, тот резко подкидывает фрукт и бросает его Шунтаро. Юноша ловит. Крутит фрукт в руках. Действительно, яркий. Наверное, таким же ярким людям, как этот апельсин, очень тяжело живется. Вечно в центре внимания или на взводе. В их жизни существуют эмоции и чувства, которые пронзают толстую корочку и оставляют там глубокие порезы. — Кидай мне. — Глупая затея. — Это всего лишь апельсин, Чишия. — Шляпник опирается о дверной косяк. — Он цитрусовый, сладкий внутри. И отдаленно напоминает тела, которыми ты окружен. Пока не вскроешь оболочку, не увидишь мякоть. — Ненавижу апельсины, — бубнит под нос. — Сыграем в игру, — Шляпник разводит руками. — Только в ней никто не умрет. Такеру окружал себя цитрусами. Ему передавали мандарины, грейпфруты, лимоны, но чаще всего – апельсины. Не знаю зачем, но я запомнил это. В красном халате Шляпник и сам напоминал апельсин, закатившийся в пыльную зону. Смотря на то, как этот человек, почти босиком, ходит по пыльным просторам больницы, я не мог отвести от него взгляда. Как светлячок в ночи, за которым ходишь, сам того не замечая – и лишь от того, насколько ярко он может сиять. Мне хотелось довериться Денме. Искренне. Все, что он говорил и все, что он делал – противоположно тому, что я знал из своей жизни. Иногда раздражало или выводило из себя – но именно в этом человеке я видел мудрость, на удивление не скрытую ничем, но струящуюся из него самого. Третий этаж, раскрытая настежь дверь в приемную. Шунтаро оборачивается на рабочий стол – и понимает, что видит это место в последний раз. Не из принуждения, но из желания. В университете система настроена достаточно хорошо, чтобы цель исследований оставалась целью исследований. Тело привозят к твоим рукам – и так же увозят. Ты видишь все это на пять или шесть часов – и далее забываешь. Не окружаешь себя телами, не закрываешь их в пакеты, не видишь их каждый раз, когда возвращаешься. Они не остаются скульптурами во времени, которые с каждым наступлением темноты будто смотрят тебе прямо в глаза – и не могут вымолвить ни слова. Во всяком случае, хотелось в это верить. — Мне все еще интересно, как внутри такой небольшой головы, — Денма снова треплет Шунтаро по волосам. — Оказался такой огромный мир. — Это не мой. — юноша плетется следом. — Конечно, это общий мир. Пограничье. — мужчина улыбается. — Ты всего лишь нашел правильный ключ в это место, куда и привел всех нас. Своего рода Моисей, но на новый лад. — Я никого сюда не приводил. Все пришли сами. — В этом, пожалуй, ты тоже прав. Найди себе заслугу по душе, присвой ее себе и никому о ней не рассказывай. Пусть будет только твоя. — Зачем же? — Чтобы не оказаться среди трупов, Чишия-сан. — Шляпник выводит юношу в садовый двор госпиталя. Сплошные обломки цивилизации, скамьи заросли плющом. Время внутри этого места течет своим чередом, непропорциональным. — Ты бы мог быть сумасшедшим. И, вероятнее всего, ты и есть сумасшедший. Но это, знаешь… как в английском языке. Есть strange, а есть weird, где strange это странное от неизвестности, а weird – странное в плохом смысле. — Может, мне нравится находится среди трупов. — Не нравится. — Вы так говорите, будто знаете меня лучше меня самого. — Кто меня знает, а кто тебя знает… Ты позвал меня сюда, чтобы показать все эти тела. Изначально надеялся, что я посмотрю, ничего не скажу и уйду, как это делает твой отец. Шунтаро молчит. Его отец так делал постоянно – и это поведение казалось самым правильным, достойным и логичным. В лицах незнакомцев или тех, кому мы хотим доверять, в первую очередь мы ищем черты нашей семьи. Люди из обычных, самых незаурядных и формальных семей привыкли к пониманию слов хорошо и плохо с помощью ряда ассоциации. Хорошо – когда окружающие довольны и хвалят, плохо – когда порицают и ругают. В семье Шунтаро не порицали, не ругали, не хвалили, не проявляли эмоций удовлетворенности. Сплошные нечитаемые глыбы, которые и подарили разуму Чишии эталон поведения. И этот эталон, нечитаемый и неприветливый, глубоко засел в мозгах. — В чем-то мы с ним похожи. — мужчина поднимает голову, смотрит в небо. Все еще солнечно. В этом месте почти всегда солнечно, и дожди – последнее, что можно ожидать. Погода не поддается законам Земли. — В том, что я тебя не порицаю. И не хвалю. Но я способен выразить свое собственное мнение. — И в чем состоит ваше мнение? — В счастье, Шунтаро. — Денма снова протягивает апельсин. В своем чехле для оружия Такеру носит апельсины. — Каждый в этом мире достоин счастья. — Забавно. — Что именно? — В этом мире, — повторяет Чишия. — Выходит, только в Пограничье каждый достоин счастья? — Мир в абстрактном смысле. В любом из миров. О своем «достоин счастья» Шунтаро готов поспорить. Невозможно быть достойным чего-то, если даже не знаешь, что тебя радует. Невозможно достичь пика радости, если даже не начал дорогу. И эта невозможность не просто утомляла, а загоняла в тупик. Живешь, думаешь, что трудишься для себя – а потом выходит, что «для себя» никогда не существовало. Приносило удовлетворение, приносило удовольствие – и все же крайне извращенное и кровавое, что с настоящим удовольствием и не граничило. Шляпник расположился на скамье у заросшего фонтана. По правде говоря, в этом месте никогда не было ни скамьи, ни фонтана, и это Чишия помнил особенно отчетливо. Каждый раз, приходя сюда вместе с отцом, тот ждал у белых дверей, не зная куда себя деть. Юноша научился стоять, ждать и выпадать из реальности, просто смотря в одну точку. Как компьютерная игра, которую поставили на паузу. — Ты ждешь, что прямо сейчас я встану отсюда, скажу приходи на Пляж, и уйду. — мужчина достает очередной апельсин из походного рюкзака. — Но я уйду отсюда только вместе с тобой, потерянный мальчик. — Не такой уж и мальчик. — Но потерянный. Ты позвал меня сюда, ожидая, что я ничего не сделаю. — Шляпник начинает чистить апельсин, кидает кожуру под ноги. — Но надеясь, что твои планы рухнут, и я все же что-то сделаю. И я делаю. Он делит цитрус на две части, и один протягивает Шунтаро. — Съешь апельсин. — Спасибо. Тогда Шунтаро точно понял, что готов идти с этим человеком в любом направлении. Шляпник напоминал задорного дядю Тенши. Человека, который никогда не сдавался в своих намерниях и пытался объяснить даже смысл солнечного света. Они не встретились на игре, не пересеклись в перестрелке боевиков и по случайности не столкнулись в пустынном коридоре одного из моллов. Такеру нашел Шунтаро целенаправленно. По просьбе ли безбашенного Нираги, по собственным ли задумкам, но нашел. В обычных условиях фигура Шляпника казалась неприкосновенной. Окруженный десятками пьяных и вооруженных до головы игроков, тот разъезжал на Джипе в солнцезащитных очках. Денма выстроил вокруг себя культ, в чьем внимании и уважении купался изо дня в день. Подобно президенту или королю, сиял в красном халате на фоне вымазанных в грязи и пыли подростков. Но к Чишие Такеру Денма пришел один. Без оружия, солдат, огромного Джипа или сияющего красного халата. Шунтаро вел исключительно теневую игру. Юноша следил за своими пациентами в ожидании ошибки или смерти хотя бы одного из них. Вступал в игры исключительно с незнакомцами, кому лицо Шунтаро не могло показаться даже потенциально знакомым. Чишия встретил Денму в большом мебельном молле. Арису и его друзья долго ошивались здесь в поисках ночлега, и Чишия был всегда рядом. Что за птица напела Шляпнику о местонахождении Шунтаро, неизвестно. Они разговаривали. Подолгу. Часто Денма просто приносил карты. Показывал, какие элементы колоды удалось собрать. Но для чего? Мужчина искренне верил, что полностью собранная колода поможет ему остаться здесь навсегда. Ему и его людям, которые нашли убежище в этом необъяснимом и крайне загадочном мире. Сидя в окружении абсолютной тишины, я сидел и думал, что они, эти люди, придумали в своих сломанных головах. Полный побег от реальности - это миф. Если в твоей реальности нет ничего, за что бы ты мог держаться - зачем вообще существовать? Забавно. Действительно забавно. Забавно, что именно я пишу это. Я пытался, пытаюсь... если буду продолжать пытаться, не знаю. Я потерялся. Исчез. Заблудился в лабиринте, который создал собственными руками. Я не знаю, зачем я наблюдаю за всеми этими и людьми и зачем вообще здесь существую. Я вскрываю тела - и больше ничего. Меня тошнит от этой крови. Меня тошнит от этих луж вокруг. Меня тошнит от всего. Они пришли в эту реальность на равных. На Пляж они вошли также на равных. Под покровом ночного неба, через двери в административный корпус. Шунтаро знал это место в мельчайших деталях. Изучал по картам, наблюдал издалека. Вел кошачью жизнь, насколько его пребывание в Пограничье в целом возможно назвать таковой. По-настоящему внутри он оказался здесь только в эту звездную ночь. Сидел в кресле напротив стола Шляпника. Наблюдал из окна, как полыхают арены вдоль побережья Сумиды. Фейерверки — Можешь выбрать любую свободную комнату. — Я не очень хочу светиться. — Возьми апартаменты недалеко от меня. Чишия кивает. Впервые за долгое время снимает капюшон с головы. Пляж, этот отель так иронично названный The Beach, отличался. Чистота, свет, вода. Человеческие блага, от которых стараются сбежать люди, живущие здесь. И даже в мечтах о побеге из пекла, которое все остальные называют реальностью, ищут убежища, приближенные к их пониманию комфорта. Странные-странные люди. Прежде, чем зайти внутрь, юноша стучит костяшками пальцев по двери. Не ожидает, что ему ответят снаружи - но профессиональная привычка есть профессиональная привычка. Здесь все отличается от того места, которое его родители называют домом. Больше цветов, больше вещей. Пускай замки выбиты, шкаф переполнен безвкусными купальниками и халатами из хранилища, свой уют, извращенно странного привкуса, здесь присутствовал. Впервые зайдя в эту комнату - еще темную, даже свет не включал - я сразу подумал, что надолго здесь мне не удастся задержаться. В ней не было холода, к которому я привык. Холод от совершенно голых стен, с которым я ежедневно просыпался в собственной квартире, холод от больничных коридоров, в которых из игры в игру я переносил тела. Этот холод здесь растворялся настолько, будто бы его здесь никогда и не существовало. Вся моя сущность... наверное, на тот момент потерянная и бесформенная, просила меня поскорее уйти оттуда. Но я не уходил. Пляж тогда казался мне опрометчивой ошибкой. Ошибкой, которую я совершил случайно, надеясь на эффект кроличьей норы. Последовал за Шляпником, чьим словам и надеждам хотелось верить - но не показывать, что ты им веришь. Этот человек будто бы видел меня насквозь - и это чувство, доселе непривычное и первородное, мне показалось приятным. До Пляжа Шунтаро редко задавался вопросом, что происходит с человеком здесь, в Пограничье, когда его сознание снова переносится в реальность. Очнувшись в комнате для персонала, тот протирает глаза. Смотрит на время - прошло два с половиной часа. Уменьшение дозы Пограничья не привело ни к каким результатам. Время, проведенное там, за гранью реальности, увеличивалось вне зависимости от количества препарата. Первые несколько приходов длились от двух до четырех суток в другой реальности, сейчас же периоды внутри увеличивались до недели. К побочным эффектам добавились сонливость, сухость в горле, скачок гормонального фона. Пробуждение после Пограничья все чаще и чаще стало напоминать пробуждение ото сна. Жесткий стояк, безумно хочется пить и еще больше - спать. Шунтаро глубоко вздыхает. Удивительно, как его серая дорога стала проваливаться в небытие - и в этом небытие вылавливать события, которые все чаще и чаще дополняли его бесцветное существование яркими пятнами. Не от эмоций, чье влияние стало пробиваться в больной мозг, но от людей, с которыми все чаще и чаще приходится сталкиваться в коридорах. Не только в коридорах Пляжа, чей потенциал юноше еще не удалось раскрыть - но здесь, в коридорах больницы. Умывшись в ближайшем туалете для персонала, он направляется в палату человека, чье состояние на удивление улучшалось. Кайто. Мальчик с малейшими шансами на выживание. Внутри его палаты все так же холодно. Холодно, спокойно и серо. И всю серость разбавляет такой знакомый и ироничный пейзаж - пара апельсинов на тумбе около кровати. — Как ты себя чувствуешь? — Шунтаро садится на постель около мальчика. Его жизнь поддерживается благодаря кислородной маске и препаратам, которые в буквальном смысле заставляют его держаться за этот берег. Мальчик улыбается. Вымученно, но искренне. Под его глазами залегли синяки, вены на руках вздулись. С первого взгляда тот напоминал карту пустыни с высоты птичьего полета: белое полотно, разрезаемое синими реками. Детское угасание никогда не вызывало в душе Шунтаро шолоха. Это зрелище всегда напоминало о мучении, таком искреннем и настоящем. Возможно, единственном настоящем чувстве в этом мире. Однако сейчас, смотря в эти карие, до ужаса уставшие глаза, юноша совершенно не представлял, что он должен чувствовать. Вместо радости от созерцания медленной и красивой смерти тот видел океан бесконечной боли, чье значение детский разум еще не понимал и, скорее всего, никогда не поймет. Он погибал неоправданно несправедливо. Без осознания красоты собственной смерти. И прямо сейчас, смотря то на мальчика, то на апельсины на тумбочке, Чишия начал понимать: смерть в общем и целом вещь несправедливая. В ней нет красоты. В ней есть мучение, чье значение существует только в его извращенном сознании - и это значение шаг за шагом сменяется ненавистью к ней. — Шляпник пообещал отвести меня на крышу, если я буду чувствовать себя лучше. — мальчик говорит очень медленно, его язык заплетается. — Поэтому я стараюсь чувствовать себя лучше! — Шляпник? — Когда я засыпаю, мне снятся очень красивые сны. — Кайто протягивает Шунтаро стопку бумаг, сложенных у него на тумбе. — Там я могу бегать, дышать, ходить и есть вкусную еду! В этих бумагах - рисунки. Все это - Пограничье. Пару недель назад Шунтаро провел Судзуки Кайто в это место, оставив на произвол судьбы. Намеренно или нет - тот никогда не попадался юноше. Чишие казалось, что мальчик должен погибнуть в первой же игре. Хотел видеть его пушечным мясом. Проверить, как отреагирует детская нервная система не смерть в наркотическом приходе. Чудом ли, стараниями других игроков - Кайто еще дышит. И дышит здесь, сидя в больничной палате, окруженной спиртовыми салфетками и трубками. Закусив губу, Шунтаро отвечает: — Кайто, у меня есть для тебя не очень приятные новости. — юноша садится на корточки рядом с мальчиком, берет его ладошки в свои. — Шляпник не сможет отвести тебя на крышу. Там, по крайней мере. — Почему? — Потому что этот сон тебе больше не приснится. — Но ведь это сон, вы же не можете управлять моими снами! Чишия чуть заметно улыбается. — Я - доктор, а доктор может управлять всем. Но, знаешь, у меня есть идея получше... Юноша смотрит на часы. Пять вечера. Еще немного - и пересменка. В это время большинство врачей уже расходится по домам, судорожно вешая свои халаты на вешалки. Если и нарушать врачебный кодекс, то только и только в это время. Если мир итак перевернулся во времени, разошелся по всем статьям и запутался в узел, наверное, не стоит пытаться его выпрямить? Наблюдая, как в коридоре друг за другом бегут медсестры, Шунтаро медленно отсоединяет ребенка от аппаратуры, держит за руку и спрашивает: — Можешь дышать? — мальчик кивает. Приподняв худое, почти невесомое тело, Чишия прижимает его к себе. Юноша не по наслышке знает это чувство тревоги, которое образуется в закрытом помещении. Даже окно не открыть - только кондиционеры. Если мечтать, то о великом. Мечтать о возможности вновь подышать городским воздухом и увидеть город не за матовым стеклом больницы - это не мечта, это потребность. От крыши их разделяет пара лестничных пролетов. Удобнее уместив мальчика на руках, юноша направляется в коридор. Даже если встретит кого-то по пути - не важно. Главное, чтобы не отца. Отец давно прирос к своему креслу и бумагам. Даже имея доступ к камерам, он туда не посмотрит. Расталкивает двери плечами, шепчет мальчику на ухо, чтобы тот старался быть как можно тише. И эта заветная дверь - дверь, что по уставу должна быть всегда закрыта. Она открыта. Шунтаро открыл буквально в первый день, как вступил на порог этой больницы. Он сажает Кайто на одеяло, в котором принес ребенка. Садится рядом на корточки. — Я не Шляпник, но вот тебе крыша. И вот что-то намного-намного получше, чем сны. — юноша достает из своего кармана апельсин. Тот самый, которыми Такеру постоянно набивает его карманы. Протягивает его Кайто. — И этот апельсин Шляпник просил передать тебе. — Вы знакомы со Шляпником? — мальчик подгибает под себя ноги. Почти месяц тот не был на свежем воздухе. Он дрожит. Не от холода, с непривычки. — Приходилось встречаться. — Чишия помогает мальчику очистить цитрус от кожуры. Протягивает ему дольку. — Шляпник очень и очень рад, что знаком с тобой. — Вы правда так думаете? Юноша кивает. — Видишь? Это автобусная остановка. Когда ты выздоровеешь, ты сам, на своих ногах, выйдешь из этой больницы, и сможешь туда пойти. Чтобы уехать отсюда и никогда не возвращаться. Сейчас запомни, как выглядит Токио и найди места, в которые ты хочешь сходить. Чишия знает, что о его опрометчивом поступке обязательно узнают. Знает, что могут сделать выговор - но кто? Отец? Этот человек не знает эмоции злости. Он не испытывает разочарования или испуга, и именно поэтому ему удалось дослужиться до звания главного врача и первого хирурга. Пусть лучше узнают все эти белые халаты, что Чишия Шунтаро имеет право нарушать любое правило, чем и дальше будут выстраивать колонну из несуществующего авторитета и боязни. Все эти врачи с их рутинными делами и заметками не стоят и монеты, в отличии от улыбки этого мальчика. Эти люди внутри теряют нить интереса там, где заканчивается денежная валюта. А этой денежной валютой, в счастью или сожалению, невозможно выстроить портрет собственной души. — Кайто, пообещай мне, что обязательно выздоровеешь, хорошо? — Но разве это от меня зависит? — мальчик рассматривает апельсиновую кожуру. — В первую очередь от тебя. — Шунтаро не верил, что сам говорит это. — Только от твоего желания выздороветь или нет зависит, насколько быстро ты сможешь отсюда уехать. А про свои сны... поверь, в этой жизни есть вещи намного более красочные и интересные, чем сны, в которых ты можешь оказаться. Судзуки Кайто стал первым пациентом, в чьи вены перестали поставлять дозы Пограничья. Его путь в том мире был недолгим. Как позже расскажет Шляпник, даже красочным и относительно веселым. В отличии от остальных участников, срок Кайто в Пограничье всегда был крайне небольшим и условным, от сорока минут до нескольких часов. Пограничье не принимало этого человека. По физическим ли аспектам - неизвестно. Может, в его жизни было не о чем раскаиваться? Если за спиной нет обид и переплетений, в Пограничье тебе появляться не стоит. Во всяком случае, этой душе точно нечего делать среди трупов. Когда Шунтаро вернулся домой, на кухне горел свет. В это время родители уже спали, если вообще были на месте. Работа настолько поглотила их состояние и расписание, что увидеть их дома - пускай всего на пару мгновений - это уже достижение. Дверь в комнату юноши оказалась закрытой. — Не хочется тебя ни к чему принуждать. — из двери на кухне выходит отец. — Это всего лишь небольшая просьба. Как бы это лучше сказать... проверка. Юноша молчит в ответ. — Шунтаро, подними рукава толстовки и вытяни руки.