Номад

«Ты знаешь, где меня искать.» Бар на окраине Эбису стал пристанищем, которое тяжело выбросить из привычного маршрута. Сгоревшие неоновые вывески вокруг, затхлый запах сырости. Если не знаешь точное назначение, никогда не найдешь ту самую дверь, за которой скрывается лабиринт темных коридоров. Нираги, подобно жителям экзотических поясов, обитал только в этом ареале. Даже если его невозможно было отловить у барной стойки, ты всегда знаешь, что он скрывается в одной из закрытых комнат. Когда знойные дни сменились сезоном дождей, путь на скамью под биллбордом перестал существовать. Ночь среды – начало цикла. Цикл, который начинается со шмыганья кроссовок Шунтаро по пустынным проспектам, и заканчивается в венах посетителей бара. Это не была среда. Пятница. Натянув капюшон чуть дальше обычного, Чишия кивает охраннику у железной двери и заходит внутрь. Это место пропахло сандалом и хвоей, дым из машины струился по полу двадцать четыре часа в сутки. Юноша бредет к барной стойке, садится прямо перед носом бармена. — Виски. — Какой выдержки? Шунтаро поднимает взгляд на бармена. — Не набивай цену, у вас только один вид виски. Чишия пил редко. Можно сказать – никогда. В больничных покоях все настолько пропахло спиртом, что вливать его внутрь хотелось в самую последнюю очередь. Жизнь перекосилась на шкале серого и черного, перестала быть последовательной и предсказуемой. Я могу держать себя в руках, я контролирую себя не существовало. Только нелепые взлеты, прилипающие к рукавам сжеванной резиной. Лицо Нираги в один момент прекратило вызывать вопросы. Этот человек просто пытался удержать авторитет чудовища, коим не являлся. Возможно. Шунтаро предпочитал не смотреть в его глаза. Они встречались под биллбордом, обменивались сухими приветствиями, выкуривали по сигарете и расходились в разные стороны. Заурядность крошила мозг на мелкие частицы. Единственная вещь, которая двигала интерес Чишии продолжать существовать – развитие. Развитие его детей – изобретений. Пограничье имело строгую рецептуру, не предполагая ошибки или творческого процесса. Пограничье превратилось в рутину, опасность которой невозможно оспорить. Внутри этой рутины Шунтаро погибал. Медленно, но верно, его любопытство сменялось разочарованием. Ничего не происходило, но в то же время кипело настолько, что разница температур между двумя мирами ломала представление о действительности. Никакого азарта. Стагнация. Кипящее масло, поглощающее пластиковые опилки. — Не ожидал тебя здесь увидеть, кошачий. — рядом с барной стойкой появляется Сугуру. Как всегда – спина натянута, во взгляде слабо-различимая скука. Актер малого театра. — Сегодня даже не среда. — Если бы я знал другой бар в этом районе, я бы пошел в другой бар. — Но ты здесь, — садится рядом. — Ноги сам привели, предполагаю. — По протоптанной дороге легче идти. — юноша поднимает стакан с виски, кивает, подносит к губам. Горькое. Чуть заметно кривится. — Пьешь виски, потому что это пафосно? — У тебя есть другие предложения? — Я бы видел тебя со стаканом джина, — Нираги подзывает бармена. — А лучше джин-тоника. — Все настолько плохо, что ты предлагаешь мне коктейль? — Если у тебя есть план напиться в короткий срок, вперед. Если хочешь напиться красиво – начни с джин тоника. — Черт с тобой, пусть будет джин-тоник. Каждый человек внутри своей черепной коробки мечтает по щелчку пальца оказаться в том месте, где обыденность не приглаживает углы. Будь то Страна Чудес, зомби-апокалипсис, термоядерная зима – все это открывает дверь из душного помещения, наполненного копотью и политическими язвами в морозную даль, к которой так стремится человеческая душа. Шунтаро не мог прочувствовать этот прозябающий холод в Пограничье. Внутри той вселенной люди расправляли крылья, надевая на себя маски. У кого-то это получалось с удивительной виртуозностью. Например, как у Нираги. Он, настоящий, не выбеленный в собственной доблести перед боевиками, сидел напротив. Рассудительный взгляд, ухоженная кожа. В его движениях чувствовалось понимание, доведенное до автоматизма. Это и пугало. Это самое «словно тьма за углом» - и есть этот страх перед человеком, который способен выстроить себе животное лицо, но оставаться холодным и крайне отстраненным. Маска, скрывающаяся за маской, и каждая из них – не пластиковое подобие, но слой кожи. Ровно две недели с начала опыта – по ощущениям долгие годы. Харука продолжала безучастно вливать назначенным пациентам дозы Пограничья, не задавая лишних вопросов. На сонливость, резкое ухудшение самочувствия и отеки на лице сотрудники не обращали внимания. Люди – и есть самые настоящие мрази. В глубине своей прогнившей головы Шунтаро мечтал, чтобы его поймали. На волне азарта я нашел способ переместить непосредственные и чистые умы в условия своего детища. Но спустя некоторое время я понял, что единственное, что я действительно хотел узнать – это реакцию. Клоунам нравится, когда публика реагирует на их выступление, смеется до покраснения. Я выбрал специально тех пациентов, за которыми не смотрели. Некто настолько безучастный или бесполезный, что их лечащий врач наведывался к ним во время дневного сна, ставил галочки и уходил. Он ничего не подозревал о настоящем состоянии своих пациентов. Я на это надеялся – и я это получил. Ни холодно, ни жарко, а так хотелось почувствовать хотя бы что-то. Эта безнадежность, ранее никогда не пробиравшаяся настолько близко, и привела Шунтаро в бар на окраине Эбису. К человеку, с которым разговор состоял из пары слов. Ты поставляешь мне товар – а я защищаю тебя в Пограничье, ведь мы оба знаем, что со всеми твоими умениями и навыками ты все равно оказываешься в этих объятиях наркотика. И по собственной воле. В этой черной голове таилось нечто, что невозможно расколоть за считанные секунды. Чишия не искал встречи, но нашел ее. Его руки ослабли, вены покрылись синяками. Шунтаро чувствовал, как раскаленная жизненная энергия, текущая внутри него, испаряется. Пугало больше всего отсутствие желания избавиться от этого паразита Как только бармен ставит коктейль на стойку – юноша берет его в руки. Он рассматривает жидкость внутри граненного стакана. Прозрачная, с пузырьками. Напоминает газировку, которую тот так давно не употреблял. Этот бар, этот проливной дождь в августе, эта ситуация – все это ощущалось до безумия сюрреалистично. Более сюрреалистично, чем Пограничье с его законами. Пограничье словно и было создано для того, чтобы не задавать вопросов. Ты не можешь просто сесть в углу и думать о том, как далеко летит твоя голова. Ты просто действуешь. Проходишь игры, включаешь аналитическую часть разума. Внутри этих игр нет черного и белого, там невозможно представить людей, уставившихся в одну точку. Все Пограничье – это всего лишь нелепая череда глаголов, пляшущих друг за другом. Без мыслей и итогов, всего лишь череда глаголов. — Я всего лишь пришел напиться в этот бар. — А я всего лишь решил сесть рядом, как владелец этого заведения. Шунтаро делает первый глоток – кислое. Но приятное. Чем-то напоминает кофейные коктейли на тонике, так полюбившиеся ему в конце учебного года. Он поднимает голову, смотрит на Сугуру. Они встречаются взглядами. Вероятно, впервые за очень долгое время. В глазах Шунтаро – ничего. Марианская впадина, просвечивающая полную отстраненность. А глазах Сугуру – интерес. Выдержанный, на удивление осознанный. Не тот интерес, который ты ловишь на себе в клубах, не тот интерес, от которого хочешь закрыться в туалете и сбежать через самое узкое окно. Но тот, который испытываешь во время разговора. Этот взгляд, который ловишь на себе – и гордишься тем, что он обращен именно на тебя. — И кто же из них настоящий Нираги Сугуру? Собеседник чуть заметно усмехается. — Для каждого свой. — Все эти люди вокруг тебя, которые просто петляют вокруг, как мошки, они сами пришли сюда. Сами пришли к тебе, чтобы купить наркотик. И там, внутри, ты их пугаешь. Выстраиваешь Вавилонскую башню. — Надеюсь, твой запас слов на год на этом монологе не иссяк. — Не уходи от вопроса. — Так задай вопрос. — Сугуру подзывает бармена, просит налить ему. — Это альтер-эго внутри Пограничья – что оно означает? — Ничего не означает, веришь или нет. — подпирает подбородок рукой. Его челка спадает на лоб, оттеняя острые черты. — Это удобная роль. В Диснейленде есть аниматоры. Единственный аниматор Пограничья – это я. — Странно. — Для тебя, разве что. Ты задаешь этот вопрос, чтобы поставить точку над моей личностью и отправить в черный ящик. — Не понимаю, — юноша делает еще один глоток. Давится. Он совсем не умеет пить. — Это любопытство. Мне интересно. — Людям нужно Пограничье, не потому что они наркоманы, Шунтаро, — мужчина медленно тянет виски. — Людям нужно Пограничье, чтобы они не впадали в уныние. Представь себе, что бы было, окажись все на одних условиях. Без врагов, целей, факторов харизмы. Чишия молчит. Выжидающе смотрит на собеседника. — Нираги Сугуру заставляет людей шевелиться. Это злодей без принципов. И только благодаря таким персонажам, как он, на Пляже никто не страдает депрессивным расстройством. — Ваше нелепое огромное убежище. — Не нелепое. — Сугуру ставит пустой стакан на барную стойку. — На Пляже люди обретают дом, которого не имеют в реальности. — Выходит, вы создали среду, в которой есть определенная доля уюта, — Чишия задумывается. — И персонажей, которые следят за постоянным круговоротом событий внутри этого уюта. — Называй, как хочешь. В тот момент я начал понимать, почему они так вступались за Пограничье и не хотели его отпускать. В Пограничье они нашли комфорт, которого никогда не видели в реальности. В реальности крайне холодной, заурядной, окруженной серыми красками, вечной ответственностью и рутиной. Глупые люди. Глупые-глупые люди, не готовые брать ответственность за свою жизнь.      — Выходит, мое время задавать вопросы. Мне еще виски, — говорит Сугуру, протягивая стакан бармену. Смотрит на Шунтаро. Тот вновь скрывается за тенью капюшона. — И джин-тоник моему... другу. — Не знаю, насколько мои ответы смогут утешить твое любопытство. — Мне казалось, что ты последняя мразь на этой планете, — на что Чишия усмехается. — Если честно, кажется до сих пор. — Может, оно и так. — парень пожимает плечами. — Это не вопрос, верно? — Вопрос в другом, — мужчина задумывается. — Откуда желание синтезировать наркотики? — Чистое любопытство. — Нет. Ты не знаешь, что такое чистое любопытство. — Сугуру усмехается. Забавно, насколько контрастно выглядела эта словесная перепалка. Грузная мужская фигура, вальяжно раскинувшаяся на стуле, и скрюченная юношеская, при желании поместившаяся в туристический рюкзак. — Будь это чистое любопытство, ты бы не искал контакты в городе. Не просил бы наблюдать за людьми. Не просил бы поставлять их тела тебе в руки. В этом всем есть ощущение... знаешь, теплицы. Словно ты пытаешься взрастить цветок из семени чужими руками, а результат забрать себе. Но результат в виде мертвого тела - это ли результат? Глупый вопрос. Красота, которая скрывается внутри человеческого конца - такая же удивительная, как красота, которую люди вкладывают в смысл человеческого рождения. Однако рождение это процесс последовательный. Чаще одинаковый. Смерть - выдержанная противоположность рождению. Никакой подготовки. Неожиданность. Чаще обидная. Я изучаю смерть, и это мое личное желание. Никто не имеет права осуждать меня за интерес, который однажды проснулся. Все умирают. Хотят они этого или нет - но умирают все. — Я видел много смертей, Нираги-сан. — еще глоток. Шунтаро чувствует, как язык начинает заплетаться. — Я вижу смерть не как что-то аморальное, это процесс. Мои наркотики не настолько опасны, как люди, убивающие себя ими. В ответ - смех. Заливистый, громкий, разливающийся по задымленному помещению. — Твои клиенты, мои клиенты, да. Это их выбор. На настоящий момент - наш общий. — на что теперь смеется Чишия. — Эти люди внутри, Чишия Шунтаро, не овощи. Не отбросы. Не мусор. Это сломанные люди, которым некуда податься. — Сломанных кукол отправляют в утиль. — Сломанных кукол чинят и превращают в винтажный раритет. — Не думал, что однажды наркодилер попытается читать мне морали. — голова юноши падает на барную стойку. — Возомнил себя пророком? — Нет, — мужчина закуривает. Прямо в помещении. — Я люблю крутиться в болоте, в котором вырос. А каково твое болото, Шунтаро? Мертвые тела? Может, тотальное безразличие? — Мо-ло-ко. — Прости?... — Мое болото - это молоко, — чуть погодя, тот допивает коктейль, отправляет бокал на стойку. — Густое. Плотное. И, обязательно, белое. В котором нет ничего, кроме этого белого, густого и плотного. Ничего. Даже сливок. Джин, пожалуйста. Без тоника. Я не помню причину, по которой решил разговориться с этим человеком. Всю свою жизнь демиурги представляли передо мной как нечто, далекое от муравейников этого общества. Такого же серого и бесполезного, как и все остальное. Алкоголь ли ударил в голову. Может, сдавала нервная система. Но то, что я действительно отчетливо помню - лишь факт, что я не чувствовал предела. Ничего. Просто диаграма перед глазами, плывущая за бесконечным потоком мыслей. Я уже не знал, для кого и для чего я все это делаю. Мне было тошно копаться в человеческих телах на своем столе. Я просто приходил в лабораторию, рассматривал свои записи и кидал их в стену. Это мясо, прогибающееся под моими пальцами - все, что у меня есть. И ничего более. — Я не психолог, — Сугуру приближается чуть ближе. — И даже не психопат, чтобы попытаться разобрать по полочкам твою больную голову. Мне кажется, ты крайне одинок. Крайне одинок и крайне потерян. — Я не знаю, — срывается с губ. — У меня есть для тебя предложение. — ...после этого предложения ты тоже начнешь угрожать мне полицией? — Нет. Просто предложение. — Попробуй. — Я хочу, чтобы ты пришел на Пляж. Чишия усмехается. — Ты станешь еще одной значимой шахматной фигурой там, — мужчина задумывается. — Не вижу смысла. Вы итак отлично справляетесь с боевиками. — Из интереса. Станешь еще одним аниматором, чтобы развлекать публику. — Этого еще не хватало. — Будем делать вид, что ненавидим друг друга. Чишия допивает джин одним залпом. — Даже делать вид не придется. Идея напиться оказалась не настолько хорошей, насколько представлялась в голове. Хотелось сбежать от того роя мыслей и тупиков, в которые постоянно выпадали мысли. Сплошные черные дыры, поглощающие образцовый белый, некогда установленный в качестве плотной стены. Не трещины в стене, нет. Но дыры, ведущие не за стену, а куда-то дальше. Много дальше. Своего пристанища Шунтаро не смог найти нигде. Ему не хотелось существовать или функционировать в виде муравья, которыми он всегда видел людей. Людей, что слишком привязаны, слишком угнетены рутиной. В его молоке, крайне густом и белом, не было места этим эмоциям и чувствам. Он отгородился от всего, что било и оставляло шрамы - но вместе со шрамами и побоями он отгородился от эмоций крайне приятных и чистых. Стена из чистой белизны прорывалась в черную прорубь. Одиночество, приятное и привычное, стало превращаться в клетку. Клетку такого же плотного и густого оттенка, как молоко, всегда окружавшее его. Дома, тепла, привычки - всего этого не было нигде. Ни здесь, в Токио, живом и пестрящимся, наполненным потаенными углами и тварями. Ни в Пограничье, пустом и условном. Лишь черные проплешины, бегущие от синяков на венах. Ветер. Грубый ветер с привкусом спирта, гуляющий в палатах и коридорах. Принято писать "я не помню, как добрался домой в тот день", но я помню. Нираги ушел. Я попрощался с барменом, вышел из этого подавала - и закурил. Разучился дышать полной грудью. Дождь все еще моросил. Я сидел на бордюре у входа. Сидел и курил. Я не знал, что делать. Куда обратиться. Что написать. Я достал блокнот из заднего кармана джинс, написал нечто невнятное. Выкинул этот блокнот в мусорку. Мог заказать такси - но не заказал. Я возвращался пешком. Перед глазами все плыло. Много раз садился на лавочки в парковых зонах, и один раз - на ту, где мы встречались с демиургом до начала сезона дождей. Отсюда все и началось. Отсюда родились черные дыры, убивающие меня. Я устал существовать по их правилам. Палату Такеру Шунтаро знал наизусть. За закрытой матовой дверью стояла тумбочка со свежими апельсинами. Каждый четверг некто приходил в регистрационную, не говоря ни слова передавал эти апельсины, пачку Мевиуса и таблетки от головной боли. Подписывал. Неизвестный не разговаривал с персоналом. Свой срок Денма получил в больничном крыле из-за ерунды. Воспаление легких. В маленьких городах такие вещи не называют ерундой. В маленьких городах, но не здесь, где жизни людей считываются за дни. Корпус легочников по счастливой или несчастливой случайности распологался напротив корпуса, в котором работал Чишия младший. На утро, после внезапного желания напиться, болела голова. Несильно. Сидя на своей кровати, юноша смотрел на свои руки и вспоминал Денму. Всех людей, которых он погрузил в вечное блуждание между реальностью и вымыслом, он взял под свое крыло. Против своей специальности, против воли и здравого смысла. Детям главного врача можно многое. Эти синяки, струящиеся по бледным рукам, юноша запомнит надолго. Я видел миллионы таких же синих рек на венах трупов. Видел взорвавшиеся вены мертвых наркозависимых. Чувство безнадежности и бездны пришло лишь в тот момент, когда я увидел это на себе. Я всегда думал, что это приближающееся чувство неменуемого убивает человека больше, чем все физическое. Оно не убивало. Ты медленно слабеешь. Твой разум холодеет. Ты чувствуешь лишь тупую боль и влияние ошибок. Каким бы сильным ты ни был, в эти моменты ты только себя жалеешь. Пару дней назад состояние Такеру Денмы резко ухудшилось. КТ прыгало до 80% процентов. Организм не хотел идти на поправку. Шунтаро смотрел, как диаграмы прыгают перед глазами. Он не мог прекратить эксперимент с Пограничьем. Если он прекратит поставлять препарат в тела больных, они начнут страдать от ломки. Однако Такеру не страдал. Нираги упоминал между слов, что Шляпник перестал появляться на Пляже сразу же, как попал в больницу. А туда он попал без каких-либо признаков наркозависимости. Мужчина пришел в эти стены на своих ногах. Улыбался. Сказал, что дышать стало невыносимо тяжело. Когда Шунтаро пришел на первый осмотр, он заметил, что мужчина сидит на подоконнике у окна. Ест апельсины, пачка сигарет открыта. В таком состоянии нельзя курить - но и по-настоящему запретить никто не может. — Я тебя знаю, — мужчина, крайне уставший, но отчего-то вечно счастливый, смотрит на Чишию. — Благодаря тебе, у меня есть возможность возвращаться домой. — Я не понимаю, о чем вы. — Понимаешь, Чишия-сан. — Такеру очищает апельсин от кожуры. — Да, это твоя работа. Профессиональная работа делать вид, что ты ничего не понимаешь. И все же только небеса могли мне послать такого ангела, как ты. — Как вы себя чувствуете? — На седьмом небе. — Першите? Кашляете? Есть ухудшения или улучшения в состоянии? — Приходи на Пляж. Этот бред, на уровне которого всегда существовал мозг Денмы, привлекал. После Такеру черные дыры начали увеличиваться. В своих опытах Чишия видел только интерес, присущий ученому. Ученому, который наблюдает за лабораторными крысами. Это не были крысы. Эти существа, названные когда-то и кем-то людьми, существовали на самом деле. Они радовались, боялись, переживали лучшие или худшие времена. Все они, но не Шунтаро. Он встречал Арису, который бредил реальным миром, как последней зацепкой за живое. Он встречал Такеру, который существовал и по-настоящему жил только внутри Пограничья. И все они - все эти существа - были по-своему и по-настоящему правы. У Шунтаро этого не было. Его окружали белые стены и белые предметы, пропахшие медицинским спиртом. Даже там, в Пограничье. Запах формалина, преследующий его, все быстрее и быстрее настигал голову. Еще немного - и он сам превратиться в чистый неразбавленный формалин. Так хотелось почувствовать тот азарт, тот страх, ту радость, все то, что настоящие люди испытывают в этих вселенных. Не важно, существующих или лабораторно выведенных. С кухни слышались материнские шаги. Она снова варила кофе, загружала кофемашину зернами. Юноша натягивает толстовку. Выходит в коридор. Может, стоит начать с себя, чтобы хотя бы притвориться человеком, а не его подобием? — Доброе утро, — он начинает. — Доброе. — женщина размешивает пену ложкой. — Я вчера напился. Женщина молчит. — Ничего не скажешь? — Ты взрослый, можешь делать, что хочешь. — женщина допивает эспрессо, загружает чашку в посудомойку. — Я о вас даже ничего не знаю. Кто вы, как вы познакомились, почему я вообще родился. — Вся точная информация о твоем рождении написана в архивах. Не стоило и ожидать другого ответа от специалиста, повернутого на цифрах. Эти ответы, сухие и черствые, раздражали. В той степени, насколько это было возможно. Свою собственную личность Шунтаро еще не довел до уровня абсурдного непринятия действительности, хотя к этому искренне стремился. В далеком детстве он пообещал себе, что никогда не позволит родителям пустить корни своего равнодушия. Но они пустили. У этого равнодушия не было ответов или вопросов, это было равнодушие, отъединяющее от людей. В его двадцать оно стало прорастать другими красками. Менее совершенными, чем тот образцовый белый. Юноша находит карамельный сироп в тумбочке, наводит очередную кружку кофе. До неприличия сладкого. Именно такой кофе он пьет с утра. Выходит на балкон. Закуривает. Чем занимаются нормальные люди в субботу? Стоит начать искать ответы, пока дыра между Пограничьем и реальностью не разрослась настолько, насколько это возможно.