То, чего нельзя коснуться

Прошло больше недели, но уже на следующий день Капитано пригласил Панталоне снова и извинился. Оказалось, на этом задании действительно ничего особенного не произошло, кроме пары забавных моментов. Но Панталоне был обеспокоен кое-чем другим. Дотторе уже посоветовал ему попробовать рассказать Капитано о его способностях, которые, с точки зрения Доктора, «больше присутствовали, чем отсутствовали», но Панталоне никак не мог собраться. Капитано все еще ходил бледный и с трудом пользовался правой рукой, но продолжал отвечать, что он в порядке. Банкир каждый раз хотел предложить помощь, но никак не мог придумать, как объяснить то, что предлагал ему Дотторе, поэтому так ничего и не сказал, и с каждым днем чувствовал себя все более и более глупо. В конце концов он просто не выдержал и пошел туда, где ожидал найти Капитано. Без предупреждения, без особых раздумий и не захотев даже подождать, пока он сам придет, просто пошел туда, где Капитано должен был быть. На тренировочную площадку. Панталоне бывал здесь два, может, три раза в своей жизни и никогда — для тренировки. Вообще-то такие места обычно строились снаружи, но это же Снежная, здесь от тренировок на улице даже Предвестникам хорошо не будет. Поэтому под нее отвели целое крыло Дворца, сделали круг для бега, поставили какой-то инвентарь, который Панталоне даже приблизительно опознать не мог, и все это в крытом помещении с большими окнами и стеклянным потолком, делавшим его похожим на теплицу для молодых солдат Фатуи. Но все-таки холодно в нем не было, и места хватало. Один раз Панталоне был там, когда его только достроили и открывали, другой — на экскурсии после открытия, и третий — когда Первый потребовал денег на ремонт. Панталоне их тогда выделил, что, по его мнению, было невероятно мило с его стороны, и больше в этот зал не приходил. Зато знал, что Капитано в нем часто бывает — именно он отвечал за большую часть тренировок Фатуи. Панталоне тем не менее надеялся застать его одного, но не удалось. Когда он пришел, Капитано как-то непривычно громко командовал новобранцами и со странно-резкими жестами посылал их бегать круги после отжиманий, и делать отжимания после бега по кругу. При Панталоне Предвестник говорил так, что если они были посреди улицы, голос терялся в звуках толпы и приходилось несколько раз повторять одну и ту же фразу. При Панталоне Предвестник держал руки крепко сцепленными в замок и двигался неспешно, сидел почти неподвижно. Но здесь он главный и, наверное, это и должно проявляться в громком голосе и грубых жестах. Только Панталоне от этого стало еще беспокойнее, и он почувствовал как его собственные руки затряслись и задрожали, и он сцепил их в замок, но не такой как у Капитано. Слишком крепкий для того, чтобы пальцы в нем могли выдать его волнение. Он подошел к Капитано со спины быстро, но тихо, не зная, как лучше поприветствовать, нужно ли подождать немного, пока он закончит раздавать приказания солдатам. Но тот, кажется, каким-то невероятным образом заметил его сам, и обернулся. — Господин Панталоне? Не ожидал вас здесь увидеть, — голос сразу стал тише и мягче, и Банкир почувствовал, совсем как раньше, что под маской появилась улыбка. Капитано казался немного удивлённым, но одновременно обрадованным. — Я хотел поговорить и решил, что будет лучше сделать это сейчас, пока я не передумал еще раз, — у Капитано создалось впечатление, что Панталоне сам недоволен своей формулировкой. Получается, Банкир так долго думал об этом разговоре, что уже несколько раз отговаривал себя и снова решался? Или что еще это могло значить? — Только сначала уйдем отсюда. Тут есть комната, которую Педролино отдал мне под кабинет, хотя я редко туда захожу, — Капитано крикнул что-то солдатам, а потом аккуратно взял Панталоне за локоть и повел в сторону от площадки. Даже после того, что Банкир делал на Драконьем хребте, он всё равно выглядел слишком неправильно посреди всего того, с чем обычно работал Капитано. Он казался слишком маленьким и слишком напуганным, совсем не таким, каким был, когда победил стража руин. Вот только почему он так сильно волновался? Капитано тихо прикрыл за собой дверь и отошел к запыленному столу, оперевшись на него бедрами, а потом попытался сделать то же самое руками, но крупно вздрогнул и в итоге одна из них осталась висеть вдоль тела. Панталоне стоял напротив него и почему-то чувствовал себя пойманным в душном кабинете с густым слоем пыли на каждой горизонтальной поверхности. Он очень отличался от его собственного — кабинет Капитано выглядел так, как будто в него не заходили как минимум год. Разве у него совсем нет бумажной работы? Панталоне поймал себя на том, что усиленно размышляет над этим вопросом, стараясь не думать о цели своего визита. Нет, нужно взять себя в руки. — Знаешь, я просто хотел сказать... Вообще мне это Дотторе предложил. Я не уверен, что это что-то изменит, но очень на это надеюсь, — Панталоне переминается с носков на пятки, при этом чувствуя, как взгляд Капитано поднимается и опускается вместе с ним. Хотя, может быть и нет? Может быть он слишком сильно нервничает? Даже если он получит ответ на эти вопросы проще ему не станет. Его голос звучит неувереено, но он старается говорить громче, чтобы это как-то скрыть. — Я вижу что с тобой что-то не так, и не надо со мной, пожалуйста, спорить. Я уже предлагал тебе свою помощь, но, я подумал, может быть ты просто меня не совсем понял. Дотторе обучал меня основам медицины... И много чего еще другого. Просто если ты думаешь, что я не смогу тебе помочь, то я смогу. Хотя бы с мелочами, вроде перевязки. — Я и правда так думал, но мое решение не изменится, — Капитано качает головой, глядя куда-то поверх Панталоне, потому что боится, что тот случайно поймает его взгляд. Он чувствует себя странно-виноватым, отказываясь от помощи, которая ему была нужна. Виноватым и перед собой, и перед Панталоне за то, что слишком боится. — Я благодарен вам за предложение, но я не... я не могу допустить, чтобы вы это увидели, — он кое-как выталкивает из себя эти слова, сразу же сожалея об их смысле. Он не мог позволить себе так говорить с Панталоне, но как еще обозначить свою позицию он не понимал. — Вы бы меня поняли. Правда, если бы вы увидели, вы бы поняли. Но именно поэтому я не хочу, чтобы вы мне помогали. На теле Панталоне он не видел шрамов, но знал, что они есть где-то глубоко под кожей, вырезанные на бледных костях, бьющиеся в сердце, мешающие дышать в легких и запертые вместе со слезами внутри глотки. И Панталоне не позволял ему эти шрамы видеть, не добровольно. Капитано узнавал о них случайно и с обжигающим щеки стыдом старался забыть, потому что понимал, что ему не разрешали их видеть. И поэтому он так же не хотел, чтобы Панталоне видел его шрамы — настоящие. — Я тебя не понимаю, — Панталоне все сильнее сжимал пальцы в замке, но даже так Капитано было видно, как сильно его трясет. Ему было неприятно сознавать, что это из-за его нежелания открыться, но он никак не мог передумать. Уже хотелось, но не получалось. А Панталоне медленно-медленно делал шаги по направлению к нему, и подходил ближе, кажется, сам того не сознавая. Капитано хотел бы отодвинуться, и хотел бы сделать шаг вперед, хотел отойти подальше и слиться со стеной, чтобы его не заметили, и хотел приблизиться настолько, насколько это возможно, и прикоснуться. Но ничего из этого он не делает, только стоит на месте, затаив дыхани, и ждет, что будет дальше. А Панталоне просто подходит почти вплотную к нему и кое-как, по одной, ловит его руки с каждой стороны, переплетая пальцы их левых ладоней и очень осторожно касаясь правой, как будто в попытке ее согреть. — Почему ты не хочешь принять мою помощь? Ты говоришь, что я бы понял, если бы знал, так почему ты не можешь позволить мне узнать? Я пойму, обещаю, — Панталоне с каждым словом кажется становится все ближе и ближе, и его приподнятый подбородок почти касается груди Капитано, и он почти ждет, что Банкир встанет на носочки и сделает что-нибудь. Он почти хочет этого. — Может ты боишься, что мне будет неприятен вид твоей раны? Но я видео больше, чем ты можешь себе представить, я могу с этим справиться. Только пожалуйста, позволь мне помочь тебе. — Я... — Капитано заставляет себя сконцентрироваться, не думать о том, что могло бы случиться, если бы Панталоне пододвинулся еще хоть немного ближе. Лишь немного. Он прикрывает глаза на секунду, пытаясь собраться с мыслями, и от всех сказанных слов даже близок к тому, чтобы согласиться. И сам почти не удивляется тому, как мало нужно, чтобы его убедить. Но он все еще боится. Возможно, слишком сильно. Он опускает глаза и смотрит Панталоне в глаза, как будто в первый раз замечая их цвет, их форму, их тихий блеск, и этим глазам он отказать не готов. Он может поверить, что Панталоне его поймет. Раздается стук, и уже через секунду дверь открывается, а Панталоне за это время успевает оказаться от него на таком расстоянии, что это выглядит как деловая беседа. Один из его молодых солдат заходит и спрашивает, что им делать дальше, и Капитано невольно переводит на него взгляд и отвечает что-то про прыжки или приседания — сам не понимает; а когда солдат уходит Панталоне улыбается ему, может быть, слишком рассеянно. И Капитано снова боится рассказать, и снова не готов поверить, что Панталоне сможет его понять. Ему уже и не хочется. — Я пойду, но ты подумай, ладно? Взгляд у Панталоне какой-то другой, и в нем тоже появилась колючая искорка испуга, которую Капитано разглядел на мгновение, а потом Банкир развернулся и ушел, оставив дверь открытой. А Капитано не смог себя заставить ни попрощаться, ни пообещать, что подумает. Он не понимает, что только что произошло. Было ощущение, что вместе со стуком и открытой дверью, и из-за них, в комнате разбилось что-то слишком дорогое. Только Капитано не знал, что. *** В чем заключалась основа их дружбы, Капитано искренне не понимал. Во взаимном доверии? Но каждый из Предвестников доверял Педролино больше, чем себе, потому что он каждого из них нашел, каждому помог, каждому дал силу и никогда не отказывался помочь снова. В совместных тренировочных спаррингах? Нет, конечно, Капитано соревновался так, наверное, с сотней людей (и не только), но никого из них ему не хотелось называть другом. Может быть, все дело было в том, что они знали друг о друге больше, чем кто-либо другой в мире. И никогда не чувствовали, что это слишком много. — И все-таки напомни, почему я должен это делать? — Педролино перевязывал Капитано руку, пока тот полулежал в одном из кресел в его кабинете. Выглядел Предвестник неважно, и не то, чтобы Первый не хотел помочь, но единственное, что связывало его с медициной — это его партнер. — Потому что Дотторе не опустится до смены бинтов, к местным врачам я не пойду, а больше некому, — Капитано приподнял брови но в ту же секунду сдвинул их и поморщился от неприятных ощущений. Доктор из Педролино получался так себе. — А Панталоне? — все этапы развития этой истории Педролино слышал в мельчайших подробностях и несколько раз, но все-таки надеялся, что Капитано передумает. Ему поведение Предвестника казалось несвойственно глупым, и он не мог понять, в чем была его причина. Нет, понимал конечно, но до определенного момента были уверен, что Капитано будет умнее. Сейчас уже сомневался. — Ну я тебе уже говорил, — Капитано и по просьбам, и без просьб уже много раз это рассказывал и не собирался повторять снова. Он знал, что Педролино не нравится его поведение в этой ситуации, но поделать ничего не мог. Он сам себя не понимал и чувствовал, что ему нужна в этом помощь, просто не был уверен, как именно ее просить. Что сказать Педролино, чтобы он понял? — Я боюсь, что он... Ты знаешь. Я не хочу чтобы он видел. — Ты же понимаешь, что проблема не в твоих руках, а в том, насколько ты готов ему довериться? — судя по удивленному лицу Капитано — нет, не понимал. Педролино вздохнул. — Ты видел его много раз и в таком виде, в котором он бы не позволил тебе себя увидеть. Но так получилось, и ты смог ему помочь, и никто из вас не чувствует себя из-за этого неловко. Тебе не кажется, что это просто нечестно? — Это нечестно, и мне это не нравится. И ты знаешь, когда он вчера пришёл я почти согласился, а потом что-то случилось, и я снова испугался, — Педролино заканчивает обрабатывать его руку и начинает затягивать бинты, так туго, что у Капитано слезы на глаза наворачиваются. Ну кто так делает? Он глубоко прерывисто вздыхает, стараясь переждать самую сильную боль, и тихо-тихо ругается себе под нос, то ли на рану, то ли на медицинские способности Педролино. Первый, к счастью, замечает, и немного ослабляет узел, перед тем, как завязать. — Прости, — Педролино старается остаток перевязки сделать как можно более аккуратно, но с этим у него всегда было проблемы. Да и не умеет он. Потом он помогает Капитано надеть обратно рубашку и снова садится рядом с ним, и легонько похлопывает по ладони, стараясь подбодрить. — Так я что сказать хотел. Тебе нужно перестать бояться. Это сложно, я знаю, но еще я знаю, что от страха только хуже будет. Научись принимать от него помощь и тебе станет легче, я по опыту говорю. — Да когда тебе от Дотторе помощь нужна была? — Капитано понимает, что Педролино говорит правильные вещи, но не может удержаться от шутки. По опыту, конечно. — А я не про себя, — Первый качает головой и посмеивается. Дотторе помогать никогда не умел, но видимо из-за этого принимать помощь — тоже. — Я думал, и мне казалось, что ты со мной соглашался, что мы всегда считали меня гораздо более благоразумным чем Дотторе, — Капитано говорит осторожно, понимая что Педролино раньше шутить мог про что угодно, но сейчас так же мог обидеться. И это еще хорошо, что Доктора нигде поблизости не было. Вроде. — Так я и не спорю, — Педролино всегда готов был признать, что его партнер не самый спокойный, приятный в общении и, возможно, просто в целом нормальный человек. Зато всегда был доволен тем, что его лучший друг был полной противоположностью. — По крайней мере раньше. А сейчас ты иногда ведешь себя так же глупо, как он. Капитано не ответил. Чтобы Педролино сравнил кого-то с Дотторе, нужно было сделать либо что-то очень хорошее, либо что-то плохое, и Предвестник подозревал, что ничего хорошего он не делает. Ему самому давно так казалось, но после этого разговора чувство неуверенности в своем решении стало сильнее. Может быть, Педролино прав? Скорее всего, он прав. — Но я уже отказал ему много раз. Что если он не предложит помощь снова? — Капитано теперь больше всего волновал этот вопрос. Он все еще боялся, сильно боялся, но был готов открыться перед Панталоне так же, как тот открывался перед ним. Так ведь будет правильнее? — Тогда тебе нужно будет набраться смелости и попросить его помочь. *** Капитано, конечно, решился принять предложение Панталоне, но определенно не был готов делать его сам. Поэтому прошло несколько дней, Педролино все также ворчал и давал странные советы, и Капитано к ним прислушивался, но ничего не изменилось. Панталоне, видимо, устал от своих попыток или в самый неподходящий момент понял, наконец, что его помощь не была нужна. Капитано никак не мог перестать чувствовать странное разочарование, хотя и понимал, что Банкир вот уж точно ни в чем не виноват, и, каждый раз когда напоминал себе об этом, начинал злиться на себя. И так прошло несколько не самых приятных дней, потому что Капитано просто не мог перестать думать о том, что было бы, если бы в этот их последний разговор дверь открылась на минуту позже. Конечно, они с Панталоне общались, но он чувствовал какую-то напряженность, хотя ему и казалось, что он сам ее придумал. Но Панталоне выглядел одновременно и неуверенным, и слегка обиженным, и разозленным, и Капитано понимал, что причина, скорее всего, в нем. И ему это очень не нравилось. Он думал о том, можно ли ему было теперь идти к Панталоне и просить помощи. По-настоящему просить, абсолютно искренне, потому что теперь ему хотелось, чтобы Панталоне помог. Но как Банкир это воспримет? Не будет ли это слишком после всех отказов? Капитано не знал, и здесь Педролино ничем ему помочь не мог, поэтому Предвестник очень постарался и кое-как выпросил и Дотторе разговор «на очень важную тему». Ему казалось, что Доктор понял, о чем он собирается говорить, но это было маловажно. Педролино был не в восторге, но ведь это логично — попросить помочь лучшего друга Панталоне. Он же должен о нем что-то знать и быть способным дать совет. Сейчас он как раз ждал Доктора для этого разговора, но до назначенного времени оставалось больше получаса. Исходя из жалоб Панталоне на Доктора, он, скорее всего, опоздает еще минут на десять минимум, поэтому Капитано не сказать, чтобы как-то готовился к этой встрече. Он читал, но держать книгу и перелистывать страницы левой рукой было очень неудобно, поэтому он пытался сменить позу каждые несколько минут, а после этого не мог найти нужное место, потому что почти не вникал в сюжет, и так он уже три или четыре раза перечитал одну страницу и даже не заметил. Книга его вообще не интересовала, он снова и снова обдумывал свои действия во время последнего разговора с Панталоне, а потом пытался представить, что он может ему сказать в следующий раз. Нужно ли будет просить его помочь? Капитано надеялся, что нет. Дело было не в гордости — ему всегда казалось, что эта конкретная черта его характера рядом с Панталоне просто исчезает, нет, Капитано был скорее озабочен тем, насколько он помощь заслуживает. Но еще больше его волновали вопросы, которые возникнут у Панталоне как только он увидит его руки. Он уже почти смирится с тем, что это будет честно — Педролино прав, он о Панталоне знает больше, чем Панталоне о нем, — но вдруг это что-то испортит? И после этого он каждый раз он возвращался к началу своих размышлений, потому что ответа на этот последний вопрос у него не было. Он мог узнать ответ, только спросив Панталоне. В дверь постучали, вырывая его из размышлений, и он почти удивился, подумав, что Дотторе пришел раньше. Насколько он знал, такое не случалось никогда. Может Доктор перепутал время? В любом случае Капитано это мало волновало — пришел, значит надо поговорить. А чтобы поговорить надо придумать, о чем говорить. Тема для размышлений у него была, а вот как все эти мысли превратить в разговор, и еще так, чтобы было хотя бы не слишком смешно, Капитано только собирался решать. Поэтому приход Доктора вовремя был очень некстати. Он быстро надел маску и пошел открывать дверь, а когда открыл — так и застыл в проеме, перестав думать вообще. Потому что главный предмет его размышлений внезапно оказался прямо перед ним, а что ему сказать Капитано так и не придумал. — Прости, я немного поздно. Но мне бы хотелось с тобой поговорить, — Панталоне улыбнулся ему уголками губ и вопросительно приподнял брови, ожидая, когда его пропустят внутрь. Капитано отступил на шаг и повел рукой, приглашая, а сам пошел рядом, пытаясь понять, что ему теперь нужно делать. Панталоне выглядел увереннее, чем в их последнюю встречу и, кажется, вообще не волновался. Капитано даже усомнился в цели его визита, мало ли, вдруг ему просто поговорить захотелось. Но он проводил Банкира в комнату, предложил ему сесть в одно из кресел, а сам вернулся на свое место, отложив книгу на столик. Панталоне остался стоять прямо перед ним, с прямой спиной и со сцепленными в замок руками, только слегка наклонив голову, глядя на него сверху вниз. В первый раз, наверное. Он не выглядел расслабленным, но смотрел так уверенно, что Капитано уже не сомневался, зачем он пришел. — Вы хотите мне помочь, — он сам не знал, как смог произнести это твердым голосом. После этого Панталоне опустил глаза, глядя в пол и на секунду закусил губу, слово забывшись. — Да, — простой ответ, но Панталоне больше ничего сказать не мог. Он кое-как сохранял спокойствие, и то, только потому что знал, что если позволит себе нервничать, ничего не сможет сделать. Где-то глубоко внутри да, он был уверен в том, что хотел сказать, но все остальное его сознание ощущалось океаном в бурю — слишком много волнений. Он смог собраться и теперь никак не мог позволить себе эту собранность потерять. — Знаешь, я говорил с Дотторе и пытался поговорить с Первым, но они мне так ничего и не объяснили. Я их понимаю, это все-таки не их тайна. Но я тебе уже объснил, что у меня есть все нужные знания и навыки, значит, дело не в этом. Мне важно, чтобы я не только принимал твою помощь, но и давал что-то взамен. И тогда скажи, пожалуйста, что я сделал не так, чего мне не хватает, почему ты запрещаешь мне тебе помогать? — Я никогда не мог ничего вам запретить, — Капитано качает головой, а потом протягивает руку и осторожно касается ей побелевших от напряжения ладоней Панталоне, и тот еле заметно вздрагивает. Но немного расслабляется. — Понимаете, дело не в том, что вы умеете или не умеете. Я не сомневался, что вы предлагаете свою помощь, зная, что делать. Но... — он делает паузу, собираясь с мыслями, а потом одним движением стягивает с головы шлем и почти бросает его куда-то рядом с книгой. Подальше. Он хочет, чтобы Панталоне мог видеть его. — Знаете, я долго боялся узнать, что вы скажете, когда увидите мое лицо. Но в итоге вы даже не испугались, и я был рад. Но сейчас мне правда кажется, что вам не стоит это видеть. Это не подходит для ваших глаз. — Мне кажется, ты думаешь, что я родился с золотой ложкой во рту, и ты в этом прав, — Панталоне вздыхает. Большинство людей так думают, и они не далеки от истины. Но ему всегда казалось, что Капитано понимал его чуть лучше, чем большинство. — Меня воспитывали так, что каллиграфия для меня была важнее боевых искусств и медицины. И я долгое время так думал. Но я многое видел в своей жизни кроме золотых дворцов и драгоценностей, хотя почему-то всем кажется, что это не так. То, какой образ жизни я веду сейчас, совсем не значит, что он был таким всегда, и что я совсем ничего не знаю, — он медленно подходит ближе, как будто что-то его толкает, и осторожно кладет руки на плечи Капитано, словно это может помочь ему в убеждении. Хотя на самом деле он просто переживает так сильно, что пытается найти опору. Он осторожно ведет пальцами по чужой шее, сам не замечая, что делает. Его это успокаивает, а Капитано, кажется не против. Предвестник как завороженный смотрит на него и не отводит глаз. — У меня есть история. Я могу тебе ее рассказать, и не буду просить услышать твою взамен. Только потом ты позволишь мне самому решать, что подходит для моих глаз, а что нет. Капитано на секунду отводит взгляд и, кажется, тихо извиняется, настолько тихо, что Панталоне почти не слышит. Потом кивает, и после этого Банкир аккуратно приподнимает его голову, почти заставляя смотреть на себя. А потом его ладонь немного перемещается, и так и остается где-то между шеей и плечом Капитано. — Я и правда родился в очень богатой семье, и правда очень хорошо жил... До определенного момента. Мой отец был банкиром, но к счастью, его невероятный талант к этому делу не перенял. У меня правда лучше получается, чем у него. Но долгое время его дела были очень успешны, и он получил большое наследство, поэтому, когда я был ребенком, меня учили каллиграфии, музыке и немного семейному делу, — Панталоне самому хочется отвести глаза, но он никак не может — не тогда, когда Капитано так смотрит на него. Банкир может видеть свое отражение в чужих глазах, и это кажется ему одновременно красивым и слегка жутким. Он не собирался рассказывать эту историю никому, но... Наверное, так будет лучше. Ему хотелось довериться Капитано. Очень хотелось. — Только потом у отца перестало получаться, и деньги быстро кончились. Я не помню, как так получилось, но в двенадцать лет я оказался на улице, и тех пор не видел своих родителей. Тогда мне казалось, что они за мной еще вернутся, потом начал злиться на них, но сейчас я думаю, что им без меня было проще жить дальше. Или, может быть, с ними что-то случилось. Я уже давно привык, поэтому почти не думаю об этом. Стараюсь, — Капитано, кажется, хотел что-то сказать, но Панталоне быстро его остановил. Ни движением рук, ни выражением лица, только глазами. И Капитано понял, и продолжил сидеть неподвижно, все также глядя на него снизу вверх. Но Панталоне никак не мог разглядеть в его взгляде жалости, только растущее уважение и... что-то еще. — К счастью, я прожил на улице не слишком много времени, чтобы забыть все, чему меня научили родители. Но я определенно узнал очень много нового об окружающем мире, а потом получил Глаз Бога. Не знаю, за что. Но я оказался достаточно умным, чтобы найти себе новый путь в жизни, хотя и не сразу. Просто... За время, проведенное там, я научился большéму, чем смог бы узнать где-нибудь еще. И... — Хватит, — Капитано снова говорит на грани слышимости, но этого достаточно. Панталоне не понимает, почему его остановили сейчас, когда он уже почти все рассказал. А Капитано медленно-медленно начинает улыбаться, грустно, чуть прикрывая глаза. Он понял, что ему пытался сказать Панталоне, и теперь чувствует, что не может больше ничего от него скрывать. И до этого ведь не хотел. Он стягивает перчатку сначала с одной руки, а потом с другой, и с какой-то странной, запоздалой злостью отбрасывает их куда-то на пол. Но эта вспышка быстро проходит, и он поднимает руки выше, чтобы Панталоне мог увидеть. Только ладони, но и этого досточно. Нетронутых мест практически нет. Всю поверхность рук покрывают давно зажившие ожоги, лежавшие на коже грубыми складками и впадинами, и странными, резко выделяющимися ободранными и зажившими светлыми полосами, и неровными линиями. Ногти были почти черными и так и не отросли нормально, в остались неровными, разной длины. Бугристая кожа выглядела, как оплавленная свеча. Панталоне протянул свою ладонь и аккуратно взял чужую, и на ощупь она оказалась невероятно нежной, а не загрубевшей, как он ожидал. Капитано от прикосновения слегка дернулся, но сжал его руку в своей. — У этого нет интересной истории. Это просто старая ошибка, — голос звучит неожиданно горько, потому что весь его самоконтроль очень быстро разваливается от одного только прикосновения к его руке. Первого за долгие, долгие годы. — Но ошибки на поле боя обычно стоят слишком дорого. — Это тоже ошибка? — пальцы Панталоне быстро перебегают на предплечье, от чего Капитано недовольно морщится. Банкиру хочется сказать что-то важное, значимое, что могло бы Капитано успокоить, но что? Он не знает. — Новая и не такая серьёзная, — Предвестник через силу улыбается, но потом ловит взгляд Панталоне и перестает пытаться. Не стоит. В первый раз Капитано чувствует, что Банкир его насквозь видит, и притворяться бесполезно. Но не так уж это и плохо. — Значит, у тебя все заживёт и даже шрама большого не останется, — Панталоне коротко улыбается ему, пытаясь подбодрить. — Шрамы все равно есть. Или вы думаете, что это ожоги только на ладонях? — Капитано опускает и руки и глаза, переставая смотреть на попытки Панталоне найти аптечку. Ему сейчас было не до того. Банкир так и не сказал ему свое мнение о его руках, и что теперь с этим делать Капитано не знает. Не переспрашивать же? — Я думаю, где у тебя может лежать набор для перевязки, который тебе должен был дать Дотторе, — Панталоне замечает, что его слова звучат резко, хоть он этого и не хотел. Капитано указывает ему на нужное место, и вскоре Банкир садится рядом с ним, открывая небольшую аптечку. Капитано медленно и с большим трудом стягивает с себя рубашку, открывая взгляду Панталоне большие сильные руки и грудь, наполовину покрытую все теми же старыми ожогами. Бинты на правом предплечье пропитались подсохшей потемневшей кровью. Панталоне невольно морщится — он, конечно, утверждал, что он все это уже видел и даже чувствовал, но... Почему-то это ощущается совсем по-другому, когда ранен близкий человек. Панталоне не может не представлять, насколько больно и неудобно было пользоваться рукой, насколько неприятными были перевязки — слишком тугие, ведь Первый, видимо, совсем ничего об этом не знал, насколько тяжело просто жить с постоянной болью. У Капитано усталый вид и темнота под глазами, значит, настолько больно, что было сложно спать. Панталоне ужасно хочет это как-то исправить, и ужасно хочет сказать Капитано простое «все будет хорошо», но знает, что Предвестник не примет жалости. Он бы и сам не принял. Но почему? Почему все эти чувства такие сильные, когда ранен близкий человек? Дотторе много раз был ранен, но почему он не вызывал у Панталоне таких чувств? У него не уходит много времени, чтобы обработать рану и аккуратно перевязать, и это время они молчат. А когда Панталоне заканчивает, он понимает, что сделал все механически быстро и не успел подумать, что он мог бы сказать. Он поднимает глаза и понимает, что Капитано просто наблюдал за ним эти несколько минут, и... Панталоне еще никогда не видел такого взгляда. Как можно наблюдать за тем, как кто-то перевязывает твою рану с такой... любовью? Капитано быстро отводит глаза, и все становится слишком очевидно. Но Панталоне кажется, что если он сейчас начнет думать еще и о чувствах, у него голова взорвется. Он хочет объяснить Капитано что-то, что не может сам сформулировать. Но уже нужно. — Ты боялся показать мне свои руки, потому что думал, что мне станет неприятно, — Панталоне хочет поймать чужой взгляд, но Предвестник старательно отводит глаза. Нет, так не пойдет. Ему нужно понять, как его слова повлияют на Капитано, он только для этого и говорит. Он тянется к чужой ладони, берет ее в свою и медленно тянет поближе у себе, сжимая совсем мягко, но настойчиво. — Ты думал также, когда боялся показать мне свое лицо. Я задумался об недавно, может быть, стоило раньше. Но я в любом случае должен сказать, что ничего в тебе не может быть мне неприятно. Неважно, если то, что случилось с твоими руками — ошибка. Даже так, я все равно считаю их красивыми. А потом он подносит ладонь Капитано совсем близко к себе и быстро целует костяшки пальцев. Предвестник сразу же оборачивается к нему, отдергивает руку, словно боясь, что этот поцелуй Банкира как-то запачкает, но бесполезно. Панталоне снова берет его ладонь в свою и теперь уже просто держит. И наконец-то встречается с Капитано взглядом, как и хотел. В чужих темных глазах, как и всегда, можно разглядеть все эмоции. Всю старую горечь, весь не до конца прошедший страх, все тихие-тихие надежды, всю недоверчивую теплую радость. Но медленно это исчезает, растворяется в чём-то другом. Панталоне и раньше видел это, но не мог понять и не придавал значения. Сейчас же он неожиданно понял, что он видел в глазах Капитано с тех пор, как тот впервые снял перед ним маску, и что слышал в его улыбках и в его словах множество раз до этого. То, о чем он побоялся задуматься еще пару минут назад. Может быть до сих пор боится, но уже никак не может игнорировать. Во многом потому, что Капитано, глядя на него, видит то же самое в его глазах. Панталоне чуть сильнее сжимает чужую ладонь в своей. Капитано внезапно понимает, что безмолвный ответ на его чувство словно тянет его вниз, ближе к Панталоне настолько, насколько он еще никогда не осмеливался. Ближе, ближе, и еще немного ближе, пока он не начинает видеть отражение своих глаз в чужих. А потом он случайно переводит взгляд на тонкие, бледные губы. И Панталоне тоже не смотрит ему в глаза, и тянется чуть выше, и Капитано чувствует одну из его рук на своем плече и шее, и сам хочет наклониться еще совсем немного, чтобы... — А почему у тебя дверь открыта? Панталоне за долю секунды успевает отодвинуться и убрать руки из всех мест, где они не совсем должны находиться. Капитано медленнее, но выпрямляется и непонимающим взглядом смотрит в сторону дверного проема. — Вы чего тут как сидите? Или ты забыл, что сам меня позвал? Точно. Капитано позвал к себе Дотторе, чтобы поговорить с ним... О чем? И совсем забыл запереть дверь, только прикрыл ее. Он же ожидал короткого разговора. Панталоне быстро извиняется и уходит, пока Дотторе пытается понять, почему он такой красный, а Капитано просто надеется, что с его цветом кожи Доктор не поймет, что он тоже ужасно смущен. Он решает, что в следующий раз он десять замков на дверь повесит. Если следующий раз будет.