Притворись, что это не больно

      Любимый аромат Уэнсдей складывался из компонентов трупного разложения, не полностью перекрытый бальзамирующим веществом, хлорамином и хлорной известью.       Руки Тайлера, в пытливой попытке взметнуться в отчаянном жесте, так и застыли в положение, предполагавшей мольбу или молитву, скрепленные цепью. Его лицо исказилось в мучительной гримасе, пока мысли в хаотичном порядке жужжали роем пчел в его голове: подходящие слова нашлись, однако его фраза так и не сдвинулась с места, а язык даже не пошевелился.       Его лицо и мимика позволяли читать его, как открытую книгу. Зеленые глаза больше не отвлекали своим теплом, они застыли прочным льдом, как айсберг, хранившие в себе еще больше холода, чем выставленные на демонстрацию для Уэнсдей.       — Зачем ты пришла? Снова.       Она пыталась расставить в логической последовательности те факты, которые воспроизводились её памятью. Но подходящие слова не находились. Рисуемые воображением аргументы казались бессвязным бредом, стоило только её дернуть уголками губ, и рассеивались на языке горьким послевкусием беспомощности. Мир вокруг исчезал, а сама она оставалась в агонии внутреннего шума.       Тайлер Галпин дернул уголками губ в жалкой попытке улыбнуться, наблюдая, как на его глазах несгибаемая Уэнсдей Аддамс превращалась в статую скорби. Он сумел задеть её: пробравшись могильными жуками под кожу, застряв внутри так глубоко, что ребра не сумели защитить мрачный черный уголек, именуемый сердцем, только вместо приятного покалывания и спокойствия она ощущала, как жуки внутри дохнут, отравленные ложью, что Тайлер скармливал ей добротными порциями, подмешивая в её любимый эспрессо четырьмя шотами.       — Пришла узнать, давно ли тебе разрешили писать письма.       Тайлер неосознанно дергает бровью. Сознание заполнило чувство удивления: внезапное и острое, такое же острое, как чертово безразличие Уэнсдей Аддамс — протяни руку и порежешься.       — Понятия не имею, о чем ты говоришь.       Её нежелание что-либо объяснять, говорит ему всё, что он хотел знать, и Тайлер хочет рассмеяться. Надо же, у них здесь снова игра «кажется, мы это уже проходили», и впервые, за все время нахождения в этой больнице, он чувствует заинтересованность.       Вещь, покорно сидевший на коленях Аддамс, юркает в её сумку, лежавшую на столе, пока Тайлер и Уэнсдей играли в гляделки. Даже звук молнии, раздавшейся глумлённо в этой напыщенной тишине, не отвлек Тайлера от созерцания двух червоточин, вместо глаз, в жалкой попытке отыскать там хоть намек на чувства, а Вещь тем временем разложил, прихваченную с собой с Академии, газету и нетерпеливо постучал пальцем по нужной заметке, намекая на его причастность.       Тайлера раздражал посторонний шум. Он, сведя вместе брови, взглянул на заметку, заставившую Уэнсдей второпях притащиться к нему в палату, и ощутил заинтересованность, заставившую его, на мгновение, почувствовать себя кем-то больше, чем Хайдом, лишенного и матери, и хозяйки.       — Это писал не я.       — Ну еще бы, — Уэнсдей позволила себе усмехнуться. — Твоим словам же можно верить.       Тайлеру хочется обозвать Аддамс глупой, взбалмошной девчонкой, вечно сующей нос не в своё дело, но вместо этого он лишь раздраженно выдыхает, выпуская вместе с ненавистью все несказанные оскорбления.       — Если бы я мог — я бы написал тебе лично. Ну или пробрался бы в твою комнату.       Вещь осуждающе перебирает пальцами. Иногда он становился невыносим настолько, что Уэнсдей готова была начать уродовать его идеальный маникюр, срывая ногтевую пластину, заботливо поддевая их иголками, пока он сходил бы от боли с ума, но Вещь, увы, был одним из тех, к кому она была привязана чем-то большим, чем отсутствием желания убить.       Аддамс встает резко, не распыляясь на прощания, и, позволив Вещи торопливо юркнуть в сумку, перекидывает её через плечо и планирует убраться прочь из лечебницы.       — К тому же, — слова Тайлера настигают её у двери. — Я бы избавил мертвеца от головы, а не от органов. Это слишком монотонно, не находишь?!       Уэнсдей замирает.       Такие точечные детали не упоминались в газете, она сама лишь смогла узнать обо всем поверхностно, когда Вещь стащил для неё отчет патологоанатома.       Тот самый отчет, который новый патологоанатом успел переслать шерифу, подробно излагая собственные теории о том, кто так скрупулёзно мог удалить внутренности. И шериф Галпин детально изучал его.        Донован избегал кафе Флюгель. Слишком сильно его волновало это место: сперва напоминаниями о сыне, затем о мертвом мэре и их привычкам кропотливо трудиться за пирогом из бойзеновой ягоды, запивая пивом. Это напоминало ему о времени, когда единственным, что тревожило его — было посещение сыном мозгоправа, сейчас всё было иначе: сын заперт, а по Джерико бродит новый психопат.       Шериф вытащил из бумажного пакета пирог, заказанный им на вынос, и достал из холодильника пару бутылок пива. Воспоминания, за которые он хватался трясущимися пальцами, было всё, что у него осталось, а из близких только старый пес Элвис, бродящий на заднем дворе, отзываясь скулежом даже на почтальона. Он все еще ждет возвращения Тайлера.       Донован не вытаскивает пирог даже из контейнера, садится за стол и принимается перебирать бумаги. Наблюдения, с места преступления, заключение патологоанатома, биография на мертвого бедолагу — всё это было разбросанно по столу в хаотичном порядке, не наводя шерифа ни на какие мысли. Это полная бессвязная путаница кружит ему голову, возвращая его мысли к сыну.        Он откидывает голову назад, с шумом выдыхая. Сосредоточенность — это, определенно, то, что ему сейчас не хватало, и даже бутылка любимого пива не спасает ситуацию, напоминания ему о его потере.       На заднем дворе скулеж Элвиса превращается в громкий лай, громче и громче, так, что игнорировать становится весьма проблематично. Шериф хмурится, и, ворчав о том, что кто-то снова дразнит полицейского пса, тащится в коридор, чтобы накинуть куртку и прогнать детвору, но едва ли он открывает дверь, как впадает в оцепенение, совсем сбитый с толку внезапным гостем на его пороге.        — Не может быть.        К такому же заключению Уэнсдей пришла в своей комнате в Неверморе. Там, в палате Тайлера, она посмотрела на него без интереса, тряхнув косичками, избавляясь от наваждения. Наверняка, навещая сына, шериф Галпин рассказал о новом психе, гулящему по Джерико, вот только, его доктор упомянул, что Уэнсдей единственная, кто навещает Тайлера.        Это не могло не озадачить.