heatdeath

звонок в дверь раздаётся в пятницу, и это так до жути непривычно, что у паши голова кругом идёт, а голоса в голове, которые хоть и стали немного тише, но настойчивость свою не убавили, приказывали содрать к чертям собачьим тот календарь на стене и оставить бессмысленной кучкой пепла на полу. парень взволнованно трёт ладошки, любопытство теснит своими размерами панику, а поэтому он практически на цыпочках подходит к двери, упорно сгоняя чертёнка и ангелочка с плеч. звонок звучит повторно, с большей настойчивостью, фраер, может быть, немного безалаберно не смотрит в глазок, распахивает вход с наигранной смелостью. там, конечно же, саша, улыбается смущенно, поправляя соскальзывающее с рыжего свитера лямки рюкзака.        — с днем рождения, паш.  а у паши сердце тут же взрывается в бешеной аритмии, зрачки расширяются в счастливых и одновременно испуганных звездочках, он неосознанно отходит в сторону, пропуская незваного [но долгожданного] гостя внутрь. день рождения — не тот праздник, который фраер любит или хочет отмечать, будем честны, его неуклюжесть вперемешку с перфекционизмом вынуждали запоминать дни недели, но стирать из памяти числа.         — спасибо, я просто.. — парень смущается лилово осознанно, потому что обычно, он хоть немного, но готовится к приходу психиатра, — немного.. потрёпанный.  он смеется кротко и сдавленно, на голове не прическа, а птичье гнездо, клетчатые штаны все в кляксах от ручки и краски, а топик, который доживал прошлую жизнь в виде футболки, был грубо обрезан по нижнему краю, и теперь простодушно демонстрировала кусочек впалого живота. блаженский от таких мелочей только отмахивается, не будет же он признавать, что паша таким ему нравится даже больше?        — не переживай, ты и так чудесно выглядишь. — молчание не то чтобы неловкое, но определенно душащее, — а вообще давай на ‘ты’, я же к тебе пришёл не как доктор, а как друг.  фраер краснеет пропорционально тому, как открыто вырастают изумрудные вены на чужих руках, теряется в чужом взгляде и даже не знает, следует ли говорить что-то сейчас. саша тоже не знает, но добродушно взваливает всю ответственность за этот диалог на собственные плечи:       — извини, что я не особо официально, не успел купить ни упаковку, ни пакет.  усмехается как-то отчужденно, пока собеседник улетает в прострацию, покорять потоки бытия, открывает наполненный чем-то портфель, достаёт шампанское, сок, что-то ещё, что парень не может разглядеть из-за развившейся катаракты потерянности.        — не знаю, что ты пьёшь, поэтому так купил, — только сейчас думается, что это, наверное, плохая идея — покупать алкоголь, — шампанское я если что заберу.  блаженскому самому до жути неловко, а поэтому подарок он протягивает в последнюю очередь, на выработанных профессиональных инстинктах отмечая, как фраер отстраняется на несколько неощутимых сантиметров.        — это тебе. в руках простенький скетчбук, с какой-то акварельной абстракцией на обложке, блистает всеми неподвластными гранями, будто шевелится, но это скорее всего лишь новые игры разума, потому что в голове тут же просыпаются, как по щелчку.        — не стоит брать дары из рук бога.        — страницы мышьяком пропитаны, я отсюда чую.        — саш, ну не стоило.. — но паша противоречит своим словам, подходит ближе, ибо любопытство прет изнутри живительным ключом, а в чужих глазах только блесточки радости, потому что и без того видно, что парню подарок понравился, и психиатр явно не прогадал. мужчина не отвечает, только улыбается с греющим теплом в ямочках. это приятно, видеть пашу настолько домашним, настолько доверившимся кому-то, а ещё приятнее, что этот ‘кто-то’ — ты сам. фраер скетчбук уклончиво принимает, с дрожащим сердцем и ручками, прижимает его к себе крепко, почти обнимает, будто его готовы вот-вот отнять те самые демоны из головы. благо во время прихода саши они не появлялись. у блаженского в голове блаженная пустота заливается дурно пахнущим керосином, потому что весь план разговора утекает одновременно с тем, как пауза становится неприлично долгой.        — а к тебе, ну, — рыжик себя чувствует сейчас как нелепый влюблённый подросток, — придёт кто-нибудь?  паша только наивно глазками хлопает, расширяя их до размеров, вызывающих умиление, будто не догадывается, к чему так упорно сейчас ведёт мужчина.        — да мне некого звать, а родители уже с утра поздравили. — разговор двух смущенных дурачков продолжился.  саша уже мысленно скачет от переполняющего счастья, пускает в голове праздничные салюты, но виду старается не подавать, как никак, красный диплом это вам не подставка под чай [ну, почти].        — могу я тогда остаться? я бы хотел провести этот день с тобой. — но голос все равно предательски выдаёт бликующими нотами несдержанность, ломается со звучным треском человейников на окраине города. а фраер, наверное, один из них, ибо надламывается он с таким же звучным сладким хрустом:       — правда?  и светится весь от радости, уже предвкушая ванильное послевкусие сегодняшнего вечера, потому что с сашей уютно, с сашей комфортно, с сашей не страшно, с сашей дом становится настоящим домом, а не убежищем собственных жутких фантазий.        — а как же пациенты?        — я перенесу их на другой день, там ничего особо страшного.  рыжик врет, но краснеет только волосами, ибо сегодняшние приемы он перенёс на выходные ещё с утра. паша улыбается светло до волн мурашек по загривку, которые хотелось смахнуть рукой или объятиями, и блаженский без раздумий выбирает второе.  наверное, убедить сашу приготовить что-нибудь вместе было не очень хорошей идеей, ибо он в готовке полный нуль, а вкупе с неуклюжестью паши он создавал не привычную пустоту, а бардак по всей кухне и отпечатки муки на всех горизонтальных и не очень поверхностях. в любом случае, их выбор пал на печенья, как самое привлекающее и слюневызывающее. перед этим они, конечно же, перекусили каким-то очередным салатом с морепродуктами, который паша обозвал ‘простеньким салатиком за пять минут’, а блаженский возвёл до ранга ‘это самое вкусное, что я ел за последнее время’. оба, в любом случае, остались довольны и рыжик, несмотря на то, что всевозможные ингредиенты уже успели прилипнуть к фартуку, добродушно одолженному фраером, с довольной в абсолюте мордашкой замешивал тесто.        — а, напомни, сколько там яиц должно было быть? — невзначай напоминает о своём присутствии саша, пока собеседник пытался вспомнить, как включается духовка, и что означают эти странные маленькие символы на ней. он сразу же испуганно дергает плечами, клишировано медленно понимая, что этот голос, вообще-то, не из головы.         — два вроде как.  блаженский непонятливо хлопает глазами, осматривая скрючившуюся фигуру, сидящую на корточках, и виноватым тоном заключает:       — я три закинул.        — блять.. — шёпотом матерится паша, когда вдобавок к лишнему ингредиенту так и не может выбрать режим духовки. он только через несколько секунд в полной мере осознаёт смысл того слова, что случайным образом вылетело из его рта, оборачивается с мордашкой испуганного и уже полумертвого опоссума, показательно прикрывая рот рукой, на что рыжик только усмехается по-доброму. это смешит и умиляет одновременно.        — извините..        — забей, да и, — усталым движением руки размазывает следы муки по лицу, — мы на ‘ты’ перешли.         — и за это извини. — фраер улыбается солнечно, все ещё напряжённо немного, поднимается на ноги, с интересом подходя ближе к повару категории б. оценивает лишь взглядом ту мешанину, что получилась немного липкой и более тягучей, чем должна была быть, но оба рады и такому результату, да и сам процесс привлекал намного больше, чем конечный результат.        — а по начинке у нас как? — уклончиво интересуется саша, благодарно кивая, когда парень двигает к нему пакет с мукой. паша бессовестно, но объяснимо залипает на картину увлечённого процессом блаженского, который сосредоточенно сдвигал брови к переносице и закусывал нижнюю губу, в тщетных попытках не облажаться. это что-то новое для отформатированных извилин мозга, ибо лицо психиатра обычно не выражало каких-либо ярких эмоций, кроме, конечно, взволнованности, счастья и удивления, но все это настолько редкие явления, что юноша старался ухватиться за каждое и отложить его в особые уголочки памяти, до которых демон ещё не успел [а теперь вряд ли сможет] добраться. у саши рыжесть волос перекрывается съедобным тальком, его патлы теперь схожи с облачным солнышком или пончиками в сахарной пудре или заиндевелыми осенними листьями или с медовыми шариками с молоком, и фраер может придумать ещё миллиард сравнений, но собеседник прерывает его поток фантазии выразительно вопросительным взглядом из-под очков. лучи из окна на них бликуют и врезаются нежными зайчиками в глаза.        — паш?  парень тут же выныривает из глубин сознания, вздрагивает от лопнувших струн собственных мечтаний и лепечет:       — ну, у меня где-то джем клубничный был, и шоколад оставался вроде.        — шикарно, только главное, чтобы тесто нормальным получилось. — блаженский вздыхает облегчённо, когда тесто, вроде как, перестаёт липнуть к рукам, смотрит на все ещё отходящего от революции сознания фраера, а внутри сразу вспыхивает яркими летними красками осознание всей ситуации. они вдвоём, готовят на кухне эти трижды проклятые печенья, оба измазаны в муке с ног до головы, паша домашний и смущенный, в потрёпанной одежде, саша открытый, без лишних фамильярностей, за окном свежий ветер, перед окном приятная терпкость и молочный воздух, а ещё они вдвоём. и эта очевидность со всей дури жмёт на рычаг, активирует покалывающие мурашки по всему телу, заставляет улыбнуться от такого мягкого, укрывающего белоснежной вуалью счастья и обхватить ладонями чужие скулы. у блаженского руки как отдельное произведение искусства, нежные и аккуратные, хоть и сейчас оставляют на лице липкие отпечатки и муки и теста, и паренёк жмётся ближе, задерживает дыхание по привычке, чтобы не дать сердцу проскандировать свой бешеный ритм куда-то дальше грудной клетки.        — паш, ты красивый. — и комплимент будто невзначай вливается идеально в окружающую атмосферу, подстраивается под колючие частички воздуха, которые пушистым покрывалом мандаринового цвета укутывают в себя, параллельно с тем, как мужчина опускается ниже, оставляя на чужих губах невинный поцелуй. отстраняется быстрее, чем паша успевает сообразить произошедшее, но не быстрее того, как пальцы заходятся в неравномерной ледяной дрожи. он растерян, даже моргнуть сейчас не в состоянии, потому что это нечто большее, чем то, что было между ними раньше. это ближе, мягче и интимнее в несколько раз и от этого на душе почему-то радостно и свободно, даже привычный бубнёж на периферии сознания замолкает, даже хочется пожить ещё хотя бы несколько минут, хочется повторить это волшебное ощущение, но на умоляющий взгляд снизу саша только хитро улыбается. руки пока не отпускает, и фраер этим пользуется, накрывая одну из них своей. натурально ластиться, вправду как котёнок, двигается ближе, липнет к чужим прикосновениям, которых так боялся раньше и без которых сейчас спокойно дышать не может, тянется навстречу сам, не уводя взгляд от чужих губ, припорошенных мукой. блаженский ладони все равно отцепляет, лишь для того, чтобы обхватить чужие плечи и мягко, но настойчиво отстранить от себя. он пока абсолютно трезв, если не считать опьянения чужим красочным смущением и вожделением, а поэтому понимает, что если все это продолжится, то остановиться будет очень и очень трудно. саша усмехается нелепо, не сдерживаясь из-за поникшего враз взгляда напротив, и шепчет прямиком в чужие губы:       — печенья, паш, сначала печенья. на диване в гостиной, среди потухающего света от летнего заката, который лениво скрывался за крышами домов, уютно. ещё уютнее лежать на чужой груди, окружённый нежностью от аккуратных объятий и легкими поцелуями, которые оставляли тёплый отпечаток не только на макушке, но и где-то в глубине черепной коробочки. на фоне телевизор шумит бесполезным ситкомом, разбавляет устойчивую тишину, на столе печенья, нетронутые абсолютно, просто кто-то излишне долго возился в ванне, пытаясь отмыться, и параллельно кидая шаловливые не только взгляды, но и брызги воды. пришлось заказывать пиццу, но настроение из-за этого не ухудшилось, а, скорее, наоборот, все равно одним сладким они бы не наелись, а тут хоть что-то приближенное к настоящей пище. блаженский придерживает пашу за талию, потому что тот практически плавился, невзначай растекаясь терпкой патокой по чужому телу, оглаживает тонкими пальцами в этот раз почти целиком оголенный живот. импровизированный топик мужчине нравится и, возможно, когда-нибудь, он сможет признаться в этом не только себе. а сам фраер теряется в пространстве и ощущениях, ему так хорошо не было ещё никогда, он такого не испытывал ни разу за свою короткую девятнадцатилетнюю жизнь, а оттого от теряется, не знает, как себя вести, но действует чисто по наитию откуда-то свыше.        — паш.. — шёпотом начинает саша, загадочно наклоняясь вплотную к чужому уху, — а повернись ко мне.  паше два раза повторять не надо, паша послушный и умный мальчик, он в голове уже сопоставил две параллели — пройденный опыт и шипение игристых пузырьков в чужом голосе. он разворачивается резво, миниатюрность сейчас только на руку, смотрит с хризолитовым терпением и ожиданием, но сам первый не двигается, потому что портить тягучую плавность момента не нужно, да и не хочется. а блаженскому самому уже невтерпёж, потому он времени не тратит, ему всего паши целиком и то мало будет. рыжик двигается ближе, находит рукой место на чужой шее, притягивает сам, несколько лопнувших секунд наслаждаясь видом подрагивающих ресниц на закрытых темных глазах, а потом чмокает легонько в губы, взрываясь тёплой нежностью сразу по всей поверхности. оба отстраняются, но только саша может по достоинству оценить результат своей работы, то бишь щеки цвета распустившегося мака и влажный выдох в собственную шею. но блаженского уже не остановить, он оставляет ещё несколько таких ванильных до самых косточек поцелуев, пока у паши сердце разрывается на мириады карамельных осколков. свободной рукой, которая сейчас не удерживала чужое лицо в вертикальном положении, мужчина забирается под топик, [чуть] глубже, чем дозволено обычным психиатрам и легкими прикосновениями изучает напряженную поясницу, перебирая каждый остроконечный позвонок.        — паш, я говорил что ты красивый?  саша говорил, но готов ещё кучу раз повторить это, лишь бы видеть смущенную улыбку на чужом лице, которую мужчина тут же стирает, не со зла, конечно, путём поцелуя. не такого, как раньше, более интимного, более доверительного, потому что чужие губы несмело раскрываются под настойчивым напором и дают возможность оценить их мягкость и сухость на практическом опыте. это укрывает по новой, это запаковывает в плотный пузырь истинного вакуума, в которым не только дышать, но и существовать было проблематичной задачей. рыжик останавливается, позволяя переварить пареньку только что произошедшее, но тот загорается чем-то опьяняющим до мурашек на затылке, делает пару глубоких вдохов и утягивает в новый поцелуй.  и лучше дня рождения у него ещё не было.