heatdeath

когда в воскресенье саша вновь приходит, паша мгновенно отмечает отсутствие очков на чужом лице, которое лишь еще больше вытягивало его лицо и оттеняло невыраженные скулы.       — вы выглядите.. — фраер запинается, с неприкрытым восторгом осматривая чужое тело вдоль и поперек, — чудесно. на блаженском сегодня немного растянутый ржавый свитер, который терпко подчеркивает цвет слегка растрепанных волос. создается ощущение торопливости сборки, паше, честно, плевать, он просто невероятно рад вновь увидеть мужчину, особенно после всего того, что им удалось пережить вместе. саша смотрит на него в ответ с ласковый улыбкой, а потом чуть внимательнее присматривается к чужому лицу, подсознанием чувствуя, что что-то, определенно, изменилось. погодите, это что септум? мужчина невнятно приподнимает брови, опускается на один уровень с пареньком и внимательно рассматривает блестящую висюльку, преспокойно болтающуюся в чужом носу. фраер только улыбается смущенно, одаривая озорными искорками безумия в глазах и спрашивает первый, не желая отвечать на шепчущие в голове вопросы:       — а где очки?       — дома забыл, — ловко отбивает подачу блаженский, не желая почему-то говорить сейчас о наличии линз, которые иногда он предпочитал носить, — а что с твоим носом?       — Вы запретили трогать мне руки, но про нос ничего ведь не говорили, — озорство в глазах пропадает, его мгновенно сменяет тягучая вина, — а какое у Вас зрение? — паша, видимо, так просто сдаваться не собирается.       — минус полтора. это он тебе сказал сделать это? — саша, видимо, тоже.        — Вам разве не нравится? я сниму если Вам не нравится.. — торопливо лепечет фраер, уже бог знает что накрутив у себя в голове, и невинно хлопая глазками, прикрывает рукой нижнюю половину лица. той самой рукой, которая была сейчас замотана от ладони и до самого предплечья. это деталь впивается в мозг как гигантская арматура, чудом обводящая мозжечок и не ранящая важные отделы, но глаза все-таки цепляет, и оттого мужчина только виновато вздыхает.        — мне все нравится, пашенька, — мягко начинает он, легким движением уводя чужую руку, прикрывающую нос, в сторону, — тебе очень идёт, просто.. - вновь потерянный вздох - не знаю, будем это как-то обсуждать вместе, хорошо? у паши при слове "вместе" сразу улыбка от уха до уха, в животе противные опарыши резвятся во всю, а ангел вопит что-то восторженное на ухо.       — да, хорошо.. — может только мало внятно прошептать он в ответ, нервно закручивая пальцами подол бежево-белой кофты. полосы — это последняя стабильность, за которую фраер старается цепляться.       — да они после.. тогдашнего случая успокоились, особо никто не возникал, ну, по крайней мере, по отношению ко мне. — слова паша подбирает с титаническим трудом, лицо напротив без очков выглядит непривычно и какие-то внутренние инстинкты отвергают его нахождение тут, стараются пририсовать нужный элемент, но парень только отмахивается от их лишних действий. александр и без очков красивый в абсолюте, с этим спорить не было никакой нужды.       — хорошо, — все так же сдержанно кивает блаженский, по привычке тянется к собственному носу, но вовремя себя одергивает, — тогда постарайся принимать таблетки вовремя, я могу напоминать тебе если что.       — думаю, в этом нет необходимости. — необходимость есть, но фраеру и так нестерпимо стыдно, поэтому он открещивается от такой нужной заботы.       — паш, меня не затруднит, — затруднит, ибо саша сам живет по часам и от пациента к пациенту, но этот паренек уже нашел себе место и в распорядке дня и в сердце, так зачем открещиваться, — мне важно, чтобы ты их принимал, и принимал вовремя. фраер замолкает, стесненно роняет взгляд на пол, пытается оттуда же собрать себя по частичкам, соскрести внутренние чувства, выдать из липкого рта хоть что-то похожее на благодарность, но может только прошептать:       — хотите котиков покажу? я недавно по набережной гулял. блаженский только усмехается в ответ, ему все и так понятно, нет нужды углубляться в лишние слова, которые могут все попортить, поэтому он легко кивает. паша сразу расцветает на глазах, стеснение уходит и он восторженно начинает рыскать в телефоне, после по привычке вытягиваю руку над столом. тут-то и сыграет ставка про отсутствие очков и эфемерное отсутствие линз, не зря ружьё было старательно подвешено под потолком. александр только вздыхает, показательно жмурится, будто старается разглядеть что-то на экране, хотя даже отсюда прекрасно видит фигуру очередного котенка, рыжего в этот раз, и якобы непринужденно просит:       — можешь ко мне сесть? я без очков и тебя с трудом разглядеть могу.       — конечно, без проблем! — у фраера голос звенит детской радостью, он поднимается, окрыленный каким-то странным вдохновением и подходит ближе. блаженский раздвигает ноги, не тая за душой злых умыслов, и паша доверчиво плюхается на диван, облокачиваясь спиной на чужой торс, не замечая того, как удовлетворенно выдохнул мужчина на этом моменте. да, возможно врать ради собственных целей не очень хорошо, но разве фраеру сейчас неуютно? по его восторженному торопливому лепету так не скажешь, а поэтому пока он интенсивно пролистывает фотографии в галерее, саша только пригревает руки на чужом животе, не преодолевая границ культурного поведения и одежды. в чужих объятьях находиться приятно и трепетно, интимно почти так же, как чувствовать запах сигарет на чужой одежде, но все эти красные лампочки в голове парня загорались лишь на самом горизонте событий и пока не лезли надоедливыми мушками в глаза. но фотки кончаются стремительно, а чужая голова на макушке начинает ощущаться более отчетливо, чем за минуту до этого. такое не напрягает, скорее наоборот, лишь больше заставляет расслабиться все тело, исключая, конечно, сердце, которое взволнованно бьется о грудную клетку, рискуя изогнуть ложные ребра наружу в форме крыльев. саша, как только паша, наконец-таки, откладывает телефон в сторону, утыкается в чужую шею, ближе к кадыку, ласкает ее лишь теплыми выдохами и продолжает мягкие поглаживания чужого живота. это комфортно, это заставляет все нутро плавится в долгожданной нежности, руки трясутся слегка, не находя себе места, но фраер, правда, честно-честно, счастлив, а оттого улыбается смущенно, отклоняя голову в противоположный от ласк бок.       — пашенька, — тихонько шепчет психиатр, оставляя мягкий сухой поцелуй на до ужаса бледной коже, — ты такой прекрасный. а пашу только с одного этого трепетного "пашенька" захлестывает волна терпкой влюбленности, заставляющей все тело перегреваться в предельных значениях, а мысли переноситься по нервным волокном быстрее скорости их обдумывания. парень не понимает, чем заслужил такие слова и такую заботу, он не понимает, но от этого лишь приятнее. осознавать себя как что-то цельное, как что-то, непосильная для него задача. тактильных касаний, которых он менее недели назад боялся до тряски в щиколотках и отвергал любыми возможными и невозможными способами теперь приносит лишь тягучее удовольствие, которое хотелось продлить настолько, насколько вообще позволяет ситуация. блаженский поднимается выше, целует в висок, потом в макушку и зарывается в чужих темных волосах, крепче сжимая обмякшее тело (над)под собой, словно боясь, что оно может раствориться прямо здесь, в его руках. посмотрел бы кто-нибудь из его коллег со стороны на эту ситуацию, его диплом бы был сожжен на ритуальном огне во благо человечества.       — а ты.. ой, Вы.. можете взять меня за руку? — у фраера шепот срывающийся, перегружен различными оттенками смущенного стеснения, но искренний до тучки мурашек на холке. ему это сейчас необходимо, как кислород, а поэтому саша отвечает не словами, но действием, подхватывает левую ладошку, чтобы не дай бог еще больше не травмировать правую, зажимает в своих тисках с чувственным усилием, не собирается оставлять ее нетронутой в потоке чувств, поднимает ближе к собственному лицу и зацеловывает каждую костяшку, каждый холодный и дрожащий сантиметр.       — ты чудесный. они молчат ещё несколько долгих бархатных минут, которые до краев наполнены безмолвным взаимопониманием и легким дрожанием чужого тела.       — как ты думаешь, — мягко начинает блаженский, аккуратно вправляя непослушные чёрные пряди за ухо, — они ненавидят друг друга? имена или клички называть не приходится, паша и так все понимает, поэтому смысла в этом было не больше чем от настежь открытого окна, которое и так не охлаждало.       — мне кажется нет, — парень взволнованно крутит украшением в носу, вынуждая себя испытывать тупую освежающую боль; все-таки прокол ещё не до конца зажил, — они делают вид, это же их работа. легкий смешок непроизвольно вырывается наружу.       — он недавно притащил откуда-то мертвого белого крысёныша, совсем маленького.. а другой, ну.. оживил его. ваня осторожно проводит своей рукой по белоснежной шерстке маленького зверька, улыбается, щуря глаза в праведном удовольствии. предыдущих дней для него как будто бы не существовало, как будто кто-то заботливо потёр ему память. фраер готовит что-то у плиты, напевая под нос только что выдуманную мелодию, пока андрей курит в стороне, с удовольствием наблюдая за разворачивающейся картиной. милашка же? милашка, подтверждает без привычного укора. как тут не согласиться, когда в чужих глазах столько радостных блёсточек? подходит через несколько минут ближе, крысёныша не касается, боится, наверное, что снова сделает что-то не так и расстроит солнечно счастливого ангела. смотрит с криозотной медовой нежность, да ласково неспешно поглаживает кудрявую макушку.       — то есть, — саша потерянно ёрзает на месте, сдерживая желание прикусить чужую холку, — все стало лучше? фраер только жмёт плечами. откуда ему знать, когда лучше, а когда хуже? все может измениться в одну секунду, если вдруг что-то пойдёт не так.       — а что-то ещё интересное было?       — было. у андрея чёртик пляшет ритуальный танец в глазах, изо рта вылетают очередные мелочные аргументы, которые заставляют оппонента злостно пыхтеть, скрестив руки на груди. опять спорят о чем-то, вроде ‘почему нельзя ходить по рельсам в наушниках и с завязанными глазами’, не столь важна цель, важен процесс, который всегда был до боли красочным. вымученная вечная сигарета в холодной ладони показательно отодвигается в сторону, как раз в тот момент, когда ваня решает возмущённо махнуть руками. пляска солнца, крючок за спиной, атам по руке — ангел обжигается случайно, взвизгивает, как подбитый котенок, прижимает к себе обожженное запястье, как мертворожденного ребёнка, и слёзы на глазах блестят. слёзы ангелов это вкусно, это как кровь и вино в одном флаконе, демон об этом знает, но, видя такого ни за что пострадавшего ваню, его пробивает глупая дрожь. извини, извини, пожалуйста, я не хотел, правда, это случайность. не перекидывает вину на других, почти чудотворно. ничего, все хорошо, божьи слуги по глупому жертвенны и альтруистичны, но взгляд у них такой обиженно щенячий, что хочется рога с корнями вырвать. андрей выхватывает чужую ладонь из благосклонного плена, гладит поражённый участок и дует мягко, стараясь унять колющую жгучую боль. это чувственное удовольствие и недосягаемое счастье — видеть его таким. блаженский сосредоточенно кивает, оглаживает чужие ломанные под идеальным углом плечи и молчит некоторое время. молчит и паша, не зная, куда себя деть.       — можешь развернуться ко мне? — у саши голос низкий, скрипит нотками вожделения от громоподобного напряжения, — мне нужно видеть твое лицо. у фраера сразу маковый румянец разгуливается по всей бледной поверхности впалых щёк, он поджимает руки к себе, снова начинает нервничать, хотя только-только расслабился:       — могу..наверное.. он выполняет просьбу, пусть это и до абсурдности странно, старается доставить своим и без того миниатюрным тельцем как можно меньше неудобств, все равно умудряется каким-то чудом придавить чужую руку. ойкает, извиняется в глупой тянущей тривиальности, блаженский только усмехается на такую испанскую ранимость, аккуратно подхватывает собеседника под рёбра, заставляя того замереть и притвориться мёртвым, усаживает на собственных коленках так, чтобы видеть каждый сантиметр чужого лица и уточняет:       — все хорошо? тебе удобно? паша тушуется, не отрывая руки от измятого целиком и полностью ворота:       — да.. я в порядке. уводит взгляд в левый нижний угол, не знает куда деть эти чертовы руки, хочется отсечь их, но перед этим заботливо выкрутить глаза саморезами.       — извини, что перебил, продолжай. вообще, покупая диван, фраер не планировал видеть на нем еще двух (недо)людей, но в тесноте, да не в обиде, тем более эти двое сейчас излучают не привычное, искрящееся красками соперничество, а тягучую умиротворённость. они читают то ли евангелие, то ли апокалипсис, парень не вслушивается, не всматривается и не встревает диалог, незачем, да и рушить их определенную атмосферу не хотелось. ваня с умным видом цитирует вслух какие-то фразы, лёжа на чужой груди, а андрей только хмыкает, переодически вставляя свои короткие острые замечания. возрождённый в не совсем реальную жизнь инь-ян — капелька хорошего в абсолютном плохом, и капелька плохого в абсолютно хорошем. баланс и равновесие, что удивительно для них. демон не вслушивается, дымит из-под длинных ресниц, путая выдох в чужих кудрях и нимбе, который на мгновение покрывался корочкой коррозии, но тут же, будто по волшебству, оттаивал и продолжал сверкать праведным божественным предназначением. это все бред, да а ты как будто что-то в этом понимаешь. андрей смеётся над чужой надуто обиженной мордашкой, не видит ее, но знает, что она там есть, искрится душным непониманием. хвост черта мягко облепляет чужую вытянутую ногу, неприятно укалывает икру, на что ангел только цокает, поджимает губы и старается сосредоточится над распростертым внизу текстом, что получается теперь плохо. дай же мне дочитать спокойно, ну уж нет, сатанинскую библию ты мне запрещаешь читать, а я тебя, значит, выслушивать должен? должен, дорогой демон, должен. андрея не задевает, он бурчит лишь для того, чтобы побурчать, для самого процесса. целует чужую макушку смазано и зарывается в неё руками, больно укалываясь колючками цепляющего нутро света. паша фыркает, поглядывая на этих двоих с приевшейся недавно завистью.       — так значит, — александр укладывает свои руки на чужой талии, поглаживает большим пальцем где-то в районе напряженной косой мышцы, — после того случая они стали относиться друг к другу мягче?       — ну, думаю, у них и до того случая проскакивало такое поведения, просто я не так обращал на это внимание. — у фраера в голове останавливаются все регенерационные процессы, в руках останавливается чужое сердце, от тёплого касания к плечам. блаженский дышит через раз, внутри сосуды организовывают митинг, спазмируются нещадно, отчего кончики пальцев предательски белеют, а паша смотрит так потеряно и доверчиво, что страшно пошевелиться. зачем он вообще вдруг решил устроить все это? и слово, давно потерявшее смысл, вдруг возрождается из пепла, аки феникс — это непрофессионально блять.       — твои галлюцинации могут быть связаны с тем, что происходит в реальной жизни. — скупо констатирует мужчина, опасливо сглатывая, и вычурным движением кладёт ладони на чужие щёки, отчего тело в его руках предательски дергается. фраеру нечего на это сказать, он охватывается лапищами противной плегии, божественные касания на своём теле будто перемещают в криокамеру, заставляют время вокруг деспотично встать на месте.       — ты бы хотел.. — блаженский сам себя боится, своих мыслей и желаний по отношению к этому хрупкому пареньку на его коленях, но все равно, противореча голосу здравого смысла, притягивает его ближе к себе, сам двигается навстречу и выковыривает в чужих глазах овражек для собственного океана. фраер дрожит, словно его вот-вот распнут на кресте собственных страхов, будто сам Бог сейчас соизволяет благословить его, а он чувственно открещивается. голоса в голове вопят что-то истеричное, пугающее и одновременно вожделеющее, до звёзд осталось совсем ничего — только руку протяни.       — я не готов. — голос дрожит, ломается, мальчишка в праведном ужасе от всего происходящего, ему пока нельзя, он не заслужил, ну пожалуйста. а саша будто отмирает, что-то внутри греховно трескается напополам, он взмахивает головой, отгоняет мушки сомнений и лепечет:       — пашенька, прости, я.. паше это выслушивать почти физически больно, поэтому он просто обнимает собеседника с бархатной нежностью, шмыгает носом жалостливо, но заплакать прямо сейчас не готов. за то в один день придут на него казни, смерть и плач и голод, и будет сожжен огнем, потому что силен Господь Бог, судящий его.