heatdeath

саша замечает эти изменения в поведении паши как только переступает порог чужой квартиры. да, он все еще слабо улыбается при виде психиатра, с немым восторгом посматривает на новый утонченный наряд со строгим обтягивающим жилетом и ярко-красным галстуком и доброжелательно предлагает чаю, но то ли руки его дрожат больше обычного, то ли слишком уж испуганно бегает его взгляд по сторонам, то ли круги под и без того темными глазами увеличились в несколько раз, в общем, что-то определенно было не так.       — ты выглядишь уставшим, — мягко начинает блаженский, внимательно наблюдая за тем, как фраер нервно теребит очередную подвеску на шее (сгибать руки тяжело, вчерашние порезы покрылись корочкой и стягивали любое движение), — ты пьешь те таблетки, что я тебе дал? — там, среди нейролептиков и седативных, определенно должно было быть снотворное. паренек от такого вопроса испуганно вздрагивает, состраивает виноватое личико с такой же виноватой улыбой и еле слышимо отвечает:       — понимаете.. я бы очень хотел, но он сказал мне выкинуть их.. александр только вымученно выдыхает и педантично поправляет очки. та же песня. опять.       — почему он так сказал?       — он сказал, что Вы тоже моя галлюцинация и тоже пропадете если я начну их пить, — паша сжимается еще сильнее, хоть и так выглядел до умиления миниатюрно, снова подчеркивает насколько ему велик этот черно-красный свитер с непропорционально длинными рукавами, — а я не хочу, чтобы Вы пропадали, понимаете? блаженский ласково улыбается ему в ответ, кивает сдержанно и отвлекается на пару секунд, чтобы оставить несколько невеселых строчек в собственной тетради.       — паш, ну я же настоящий. — звучит не с укором, но так, словно мужчина пытается донести до ребенка простые истины. фраер замечает эти изменения в чужом голосе и печально свешивает голову. ему стыдно за то, что он приносит психиатру столько неудобств, но ничего с собой поделать не может.       — паш, — саша наклоняется немного, чтобы поймать чужой, все еще теплый взгляд, — ты же не можешь трогать свои видения, правильно? парень только кивает.       — ну тогда дотронься до меня, — чужая рука уже вытянута над столом, по-красивому расслабленная, с набухшими плотными венами, легко уловимыми из-за жары, — убедишься, что я живой и не пропаду. паша сомневается, тушуется весь, неуверенно собирается с мыслями, пряча собственные ладони глубже в волнах кофты, и произносит, словно давно выученное и отточенное до идеала:       — мне нельзя порочить Бога мирскими греховными касаниями. блаженский аж замирает от такого высказывания. где только этот мальчуган таких слов набрался? библию тут где-то припрятал что ли?       — но тебе станет легче, если сделаешь это, — терпеливо настаивает он, не опуская свою руку, замирает в прилипчивом ожидании, — не бойся. у фраера явно сейчас внутри все чувства вступают в противоборство друг с другом, грызут глотки, пускают кровь на холодный кафель и пытаются вытянуть победу тонкой струйкой из-под мечевидного отростка. в этом маленьком тельце столько всего, что оно просто неспособно удержать в себе столько, но паша, честно, старается. голос чистого разума, видимо, побеждает, ибо подросток доверчиво вытягивает правую руку вперед, слегка скидывая плотную завесу в виде свитера, скрывающую ее. останавливает у края стола, старается унять противную, поднявшуюся к самому горлу дрожь и сосредотачивается на одном лишь этом движении на долгую минуту. александр не подгоняет, он давно проработал свое терпение, без него в такой профессии долго не удержишься. а паша милый и открытый, тянет свою ладошку навстречу с детской неуверенностью и липкой доверчивостью, тянет медленно, постепенно оголяет бледную кожу полностью и блаженский вдруг замечает небольшую отметину на тыльной стороне ладони, которая заставляет его глаза испуганно округлиться, а легкие сбить свой ритм. самостигматизация — это процесс, когда негативные стереотипы принимаются самими людьми или их близкими и становятся частью их собственной психологической идентичности. но здесь, прямо сейчас — в буквальном смысле, и от осознания этого хочется только нервно усмехнуться или захлебнуться в слезах непробиваемой жалости. саша плюет на собственноручно созданные аксиомы в голове, на моральные и совсем простые правила поведения и крепко перехватывает чужое запястье, панически разворачивая раскрытую ладонь. да, как он и думал, здесь рана намного больше, кое-где еще даже продолжает кровоточить, видимо, сквозная, раз жидкость смогла проступить и на тыльной части. от этого осознания противный могильный холод пробегает по холке и заставляет задержать дыхание на короткое мгновение. фраер теряется в ощущениях, выпрямляется ровно по струнке, как забитый котенок, и не понимает: стоит ли беспардонно выдернуть свою ладонь или все же понаслаждаться коротким мигом касания к Божеству. первое — неприлично, второе — граничит с безумием, или даже наоборот.       — зачем ты сделал это? — тихо шепчет саша, осторожными прикосновениями обводя место вокруг явно необработанной раны.       — я.. точней, он сказал, что только так я могу стать для Вас избранным и стереть печать антихриста, — отвечает паша, звуча и выглядя, как абсолютно сумасшедший, — она была у меня на правой руке, я не мог поступить иначе. блаженский молчит, внутри куча мыслей смешиваются в одну непроходимую чащу. фраер тоже молчит, но в мыслях только освобождающая пустота.       — когда?       — примерно за час до Вашего прихода. в голове пугающим пазлом складывается, наконец-то, полноценная картинка происходящего, но от этого ни на кварк не легче, только новая волна ужаса захватывает мужчину в свою пучину с головой, заставляет громко сглотнуть, увлажняя пересохшее враз горло. улыбки паши, его тягучая приветливость и доброжелательность. всего спустя час после.. такого? саша не верит, хотя должен, саша утягивает парня вслед за собой в ванну, хотя явно не должен. собственные устои рушатся с каждым легким сопротивлением, с каждым истерично брошенным взглядом, с каждой молчаливой мольбой, нет, не о помощи, скорее о самопомощи, но психиатр все это умело игнорирует. может ли он после этого всего вообще называть себя психиатром? очень и очень навряд ли. для фраера это запрещенная и неприлично долгая близость, которая заставляет внутренних демонов проснуться, как по будильнику (хотя никто из них двоих сегодня не спал) и буквально выцарапать живительный кислород из легких. парню хочется заплакать, но он упорно не может понять почему. может потому что блаженский слишком заботливо держит его руку, может потому что он слишком заботливо настраивает в кране холодную воду, дабы кровь могла окончательно остановиться, может потому что заботливого тактильного контакта становится слишком много, когда мужчина прижимает его своим телом со спины к раковине и, осторожно перегибаясь через чужое свернувшиеся в калачик тело, ласково дует на рану, дабы щипало не так сильно. в любом случае паше хочется разрыдаться прямо здесь и сейчас, и даже он сам не знает, что его останавливает от этого. александр обходится с ним чересчур нежно, почти любовно утирает лишнюю кровь, касается совсем невесомо, боится доставить даже малейшую боль, а сам готов разорваться в переживаниях. ему этого нельзя, он профессионал, надо держать себя в руках, он не должен, блять, не должен, но им обоим это сейчас до дрожи в коленках необходимо и оба идут по лезвию ножа, только если у одного это скальпель, то у другого — атам. самая неправильная обработка, которая только могла быть совершена врачом, закончена, кран вновь оказывается закрытым, но блаженский не спешит отстраняться. он дышит тяжело и потеряно, не сдерживается /вновь/ и обнимает чужое обмякшее под его руками тело. вдыхает этот запах, зарывается носом в чужие волосы, понимает в какой-то момент, что роднее этого мальчишки у него никого нет и быть не может. плевать на правила, он правда хочет помочь, а глупыми формальностями тут не обойтись. мужчина лишь на пробу, поглядывая за своими движениями одним глазом, чуть сильнее приподнимает чужую кофту к предплечью, хотя будто изначально знает, что встретит там. кресты. много маленьких красных рубцов, которые выжигают глаза в непереносимой пытке сознания. для паши это последний шаг перед рубиконом, слезы тут же прорываются наружу, прочерчивают себе быстротечные дорожки вниз и капают на керамическую поверхность раковины с единственным громким звуком в помещении. фраер почти освобожден, но стыд маленькими угольками прожигает все внутренности, заставляет вывернуться наизнанку и сильнее прижаться к чужому телу в поисках долгожданного тепла. блаженский только выдыхает, не раздраженно, но устало, обводит легкими касаниями засохшие порезы, не осуждающе, но взволнованно и перехватывает чужую еле теплую ладонь. сжимает сильно, гранича с болевыми ощущениями в онемевших пальцах и лишь увеличивает град слез, которые с нескрываемым удовольствием облизывают теперь и чужую плоть.       — простите меня.. — паша выдавливает это из себя с трудом, боится потеряться в собственном чувстве беспомощности и гниющего одиночества.       — саш, — переход на "ты" еще никогда не был настолько нужен этим двоим, — саш, прости меня, пожалуйста, я.. соленая вода душит почти физически, не дает закончить предложение, да и к тому же мужчина тихо и успокаивающие шикает. слова не нужны, не сейчас, когда весь момент построен на бархатной неосознанности. александр только вновь зарывается в чужие патлы, оставляет кучу нежных поцелуев везде, куда только может дотянуться, чувствует, как фраер плавится и дрожит под его ласками и шепчет, обдавая теплым выдохом:       — пашенька, пожалуйста.. — мальчишка жалостливо всхлипывает. блаженский жмурится от почти физической боли и продолжает, вкладывая в тон голоса столько заботы и любви, сколько тот может вместить и растягивает слоги:       — пашенька, ты мое солнышко, — теплое прозвище само соскакивает с языка, но никто этому не противится, — никогда больше не трогай свои ручки, хорошо? паша молчит, жмурится, закусывает губы до липкой крови, но находит в себе силы слабо кивнуть. саша выдыхает в этот раз расслабленно. они стоят так еще несколько сладких минут в обнимку, со сцепленными ладонями и ленивыми укрывающими поцелуями по всей поверхности бледных щек и скул. после блаженский находит в аптечке бинты и перекись, аккуратно перематывает чужие раны, заботливо глядя на светлую искреннюю улыбку. оставшийся день они проводят вместе, паша, смущенно запинаясь, просит не отпускать его ладонь, а саша не смеет ему отказать.