Поздней ночью дьявол соединил наши руки
И никогда, никогда больше не разрывал
“Не в настроении” — слишком скромное описание Чонина в последнее время. Его настолько сильно раздражают люди, что хуже просто быть не может. Любое слишком громкое или тихое слово, цоканье тончайших каблуков очередной посетительницы или посетителя, которые пришли наведать близких, дыхание, их присуствие. Иногда ему кажется, что он сошел с ума намного раньше и серьезней Создателя. Тот просто плачет в сторонке. Ведь таким “богам” как он явно не надо заниматься всей этой волокитой с отчетами, налогами, еще какими-то очень важными документами и надеяться хотя бы на три часа сна в день. Чего он только прячется? Это отвратительное дело, по которому его ищут, потому что нехрен проводить незаконные эксперименты пусть и над трупами, не может ни прикрыться окончательно, ни продолжиться. А так бы этот Создатель вместе со своими людьми-андроидами уже бы купался в деньгах и славе. Закон не на стороне безумных гениев, и иногда это проблемно. Собственный звук шагов бесит до безобразия. Могут ли его кеды не издавать такой глухой звук при соприкосновении с полом? Рядом со вкладкой с отчетами появляется вкладка с поиском “тихих кед” (наука, конечно, сейчас, продвинулась очень далеко, но они вообще существуют???) и вкладка для записи к терапевту (кажется, тут уже давно нужны врачи серьезней, но он до сих пор надеется, что всё не так критично). А этот планшет точно один из самых легких? Тогда почему он весит как полноценный протез ноги? Выходя из лифта, Чонин с весьма некультурными выражениями понимает, что перепутал этажи, а лифт уже уехал. Он трет глаза и читает отчет врача о состоянии той бедной бабушки, которую Чан пару дней назад чуть ли не достал с того света. Надо бы зайти и проверить у нее все лично, а то мало ли… К андроиду-администратору подходит парень и прокашливается так громко, что заставляет обратить на себя внимание. И Чонину натурально хочется плакать. Что ты тут, сука, забыл??? — Ли Минхо! Что-то вы зачастили с походами к нам, — улыбается Чонин, но скоро понимает, что уголки губ подрагивают от нервов. — Доктор Ян, можете не бояться, я снимаю материал для маленькой статьи на заказ о вашем медицинском центре. Всё-таки вы одни из самых известных медиков в стране и вторые гении протезирования. — Вы бы знали, сколько раз я это слышал и слушал… — Услышите и послушаете еще один разок, — Минхо жестом подзывает за собой камеру в виде миленькой головы собаки. Глазки светятся голубым и стараются увидеть все вокруг как можно лучше и с лучших ракурсов. Чонину хочется этот летающий шарик одним ударом впечатать в стену, заодно проверит его качество. — Кстати, а почему вторым гением протезирования? Кто это нас с доктором Баном уже обогнать успел? — косит под дурачка Чонин, понимая всю глупость своего вопроса. — Вам ли не знать! Во всех статьях и на гос каналах конечно вы, но давайте вы хотя бы при мне признаете всю гениальность Создателя. — А, того возомнившего не пойми чего ученого… Ладно, давайте не будем сейчас это обсуждать и начнем интервью, думаю, у вас, как и у меня, есть еще дела помимо прогулки по медцентру. Минхо пожал плечами и двинулся за Чонином, подозвав собачку-камеру за собой. Нини: к нам опять Ли пришел с интервью каким-то я его на себя возьму если хочешь можешь тоже в камеру разок чьей-нибудь будущей ногой помахатьЧан:
хорошо
тебе точно не нужна помощь? всё в порядке?
Нини: да всё в норме я справлюсь если что переплавим эту его камеру в протез пальца Чонин тихо хихикает со своей же шутки, ловя непонимающий взгляд Минхо, поэтому снова становится “вторым гением протезирования доктором Яном” и ведет его за собой через лабиринты разросшегося центра. Тот еле плетется за ним, однако успевает подмечать то, как тщательно здесь следят за всем, сколько сил эта парочка медиков отдала этому центру, наверное, как минимум душу. Речь про все преимущества восстановления именно у них Чонин знает наизусть и рассказывает ее без единой запинки с первого кадра. Показывает пустые палаты, демонстративно здоровается со всеми сотрудниками, даже если этот медбрат проходит мимо уже раз третий. Запах медицинских препаратов бьет в нос и остается неприятным осадком, но для Чонина он стал кислородом. Минхо крутится во все стороны, чтобы разглядеть каждую детальку, невольно вспоминая этих навечно застывших из-за серьезного технического сбоя андроидов уборщиков в своей районной поликлинике, и поражается всему. Как маленький мальчик впервые в театре, честное слово. Он даже не слушает, о чем там говорит доктор Ян, знает, что ничего нового там не услышит. К сожалению, они оба это понимают, однако не могут отказаться от этого задания. — А можно ли снять пару кадров в вашем кабинете? Чонин закатывает глаза, благо, что стоит спиной. — Да, конечно, пройдемте сюда. Собачка-камера наматывает круги по небольшой комнате, успевая при этом снимать крупным планом Чонина, а тот всё говорит и говорит, сам уже не знает, про что, но вроде звучит серьезно. Краем глаза замечает, как Минхо рассматривает распечатанные для украшения скучной белой стены фотографии, и фыркает. Пришел наконец-то дело сделать хорошее, и всё равно отвлекается. — Что ж, спасибо, сказанного вами хватит для хронометража. Могу я уже лично поинтересоваться, что это за снимки на стене? Чонин прищуривается как лис: — Это фотографии еще со студенчества. Мы тогда с доктором Баном и познакомились. — Интересно, а кто это третий с вами на фотографии? — Минхо указывает на фото с выпускного и по случайной команде к нему подлетает собачка, чтобы еще и сохранить этот момент. Чонин также подходит к ней с резким желанием сдать ее в переработку, потому что фотографии своей молодости хуже этой он никогда не видел. Святые просветители, насколько его портили эти брекеты! Теперь понятно, откуда ноги растут у прозвища Зубастик. Фотография сделана сразу после получения диплома Чонином. Если память ему не изменяет, то ее делал Феликс со словами “будущие гении медицины”. Что ж угадал. Чонин прячется в объятиях Чана, (“видимо, они всегда были такими крепкими, судя по моему бледному лицу”), а бывший одногруппник мужа и их общий знакомый мило треплет его черные волосы. — Да так, один наш знакомый с факультета… — А не помните, как его зовут? Просто лицо такое знакомое. Чонин напрягается. Догадался, что от него хотят, и не хочет сразу показывать все скрытые в памяти файлы. — Нет, к сожалению не скажу. Минхо смеется. Не тупой. — Доктор Ян, как зовут этого человека? Чонин сглатывает, видя у Минхо в руках планшет со всем, что вполне возможно убьет их дело жизни. Одного взгляда на первые строки хватает, чтобы сердце застучало в ушах, заглушая все остальные звуки и ехидный голос этого засранца, зачитывающего вслух все написанное. Ему снова страшно, он снова не может постоять не только за себя, но и за их медцентр, отчего становится еще больнее, а грудь сдавливают невидимые демоны. А у них всегда в кабинете нечем было дышать? Страшно, страшно, страшно… Черт, где сейчас пропадает Чан?***
Феликс больше не смеется над Хенджином, потому что сам сейчас реагирует лишь на голоса ученых, с которыми его отправляют, и господина Пака. А ученые эти те еще палки в механизме. Что-то вечно кричат, вечно недовольны ни условиями, ни помощниками. А Феликс только рядом как собачка крутится и сверяет все их циферки в таблицах, приносит кофе и передает какие-то сообщения, потому что у них даже на пару нажатий в планшете времени нет. Как-то он на минуточку закрывает глаза, чтобы представить весь список проверок, тестов и других заданий на день и просыпается от того, что его трясут и будто вот-вот об стенку головой приложат, если он не проснется. А мозг ощущает всё с такой тяжестью, что открывать глаза вовсе и не хочется. В мире снов ему нравится куда больше. — Феликс, если ты сейчас же не проснешься, то отвертку в зад вставят не только тебе. Что ж ты такой ничтожный… — Ну тебе может полезно будет для общего развития с инородным телом в заднице походить. — Охренел? Феликс распахивает глаза, тупо глядя на инженера Хвана, у которого на лице написано, как он сейчас хочет разве что запереться в каком-нибудь одиноком подвале и не выходить оттуда месяца так три, а не будить всяких Ли Феликсов, возомнивших из себя непонятно что и теперь тонувших в своих проблемах. — Завтра отлет, а ты прохладаешься тут. А ну собрал весь свой металлолом и пошел в триста пятый. Феликс со стоном поднялся и молча ушел от инженера Хвана. Тот только на нервы сильнее действует. Он достает свой планшет, чтобы сообщить о своем небольшом опоздании, но тот выскальзывает из руки обратно в сумку. Пальцы протеза отпускают его не в силах поднять такую тяжесть. Не с первой и не с третьей попытки он всё-таки достает его и не может сфокусировать свой взгляд на маленьких буковках. Рука трясется так, что мама не горюй. Получив выговор за опоздание, ему отправляют на планшет сотый инструктаж для ознакомления. Приходится поставить планшет на столик перед собой, руки не перестает потряхивать даже в расслабленном состоянии, а правая рука еще и начинает ныть от напряжения, переходящего в боль. Но даже так строки разбегаются перед глазами, он просто не может на них сконцентрироваться. Наушник с аудиоверсией в помощь, Феликс бежит на общее собрание перед отлетом. Два ученых смотрят на него с неким отвращением, когда он садится напротив них. Здесь сидят все сотрудники, так или иначе задействованные в этом задании, среди них Феликс находит господина Пака, пробирающегося к своему месту для речи, и инженера Хвана, критично осматривающего всех вокруг. “Небось уже назвал всех необразованным стадом баранов, пока меня не было, — думает Феликс, но потом замечает, что по проценту отвращения в глазах инженер Хван побил все рекорды, глядя на приглашенных ученых, — а нет. Видимо, ему не дали раскрыть рот.” Феликс бы с интересом посмотрел на перебранку этих змеюк и впервые бы поставил на проигрыш Хенджина. Потому что эти очень серьезные дядьки в большинстве своем молчат, открывая рот разве что для очередного оскорбления, однако их преимущество перед Хваном во-первых, в статусе, во-вторых, Феликс поклянется, что видел, как с их зубов при редкой и весьма жуткой улыбке маньяка капает яд. Тяжелый вздох. Придется их терпеть и уворачиваться от укусов, если он хочет исполнить свою мечту. А кто сказал, что будет просто? Господин Пак прожевывает каждую крупицу информации в своей речи так, что всем сидящим кажется, что они маленькие школьники, а это учитель учит их цифрам от одного до десяти. Феликс думает, это вентиляция не справляется и здесь душно из-за такого количества людей в одном помещении, или ему становится плохо. Он хочет почесать шею, но рука, лежащая на ноге слишком долго, вдруг отдает такой резкой болью, что не болят разве что ногти, а трясти ее начинает еще сильнее, даже на глазах выступают слезы. Феликс еле сдерживается, чтобы не зашипеть и не выдать не самую культурную тираду о видах внезапной боли перед такими важными шишками. Однако даже в полной беззвучности его состояние замечает инженер Хван. У него на лбу нет маленького проектора с трансляцией мыслей, но на нем бы сейчас сто процентов было бы написано “смотри не подохни”. Жар охватывает всё тело. Он скрещивает руки на груди, и цвет лица меняется с красного на белый. Протез левой руки нагрелся. Этого не происходило никогда. — На сегодня можете быть свободны. Феликс встает из-за стола последним и плетется по пустующим коридорам научного центра с надеждой, что не потеряет сознание где-нибудь за углом. От отчаяния по щеке скатывается первая слеза. Завтра отлет, а у него трясутся руки и всё тело горит. Это провал. Он останавливается и смотрит куда-то в даль. Последняя мысль бьет набатом в голову, перехватывая дыхание и погружая во всепоглощающий страх. Слеза теперь не одна. Феликс до боли закусывает правую руку, чтобы всхлипы не отражались эхом от стен. Внезапно кто-то разворачивает его на себя и хватает за руки. — И ты с таким состоянием хотел завтра подвести всю команду? — голос инженера Хвана звучит на удивление не злобно, а напугано. Все-таки его вклад в это исследование тоже имеет значение, — ладно, не важно. Пошли. — Куда ты меня тащишь?! — Феликс еле поспевает за огромными шагами Хенджина, а тот еще и тянет за руку так, что, судя по вспыхнувшей боли, сейчас она отвалится, — ты... Но Хенджин не отвечает, заталкивая его в пустой медпункт и сажая в кресло перед столом. — Руку давай и прекрати реветь, не помогаешь делу. Он копается в своих шкафчиках, в большинстве своем закрытых на отпечаток пальца. Но не находит там ничего нужного, вылетая из кабинета: — Надеюсь, инженер Со меня поймет и примет. К его возвращению Феликс успокаивается, и вздрагивает от стука тяжелой коробки с инструментами рядом. Паника вновь бьется в груди. — Ты больной? У тебя даже образования на это нет! В ответ уже на него смотрят как на больного и приподнимают бровь. — А у тебя уже нет возможности обратиться за помощью к кому-то другому, — Хенджин заглядывает в его лицо с такой уверенностью в своих действиях, что приходится чуть приглушить свое возмущение. — эти идиоты “профессора медицины” даже открыть этот бедный протез не смогли, кто бы тебе помог, — на протезе левой руки он делает несколько быстрых нажатий, открывая его. — Откуда ты… — Будешь задавать много вопросов, мы не успеем. Все действия инженера Хвана были настолько уверенными, что Феликс стал сомневаться в своих словах и вообще в своем мнении о нем. Даже Чан при малейших недочетах медленно сходит с ума, пока все исправляет, потому что боится навредить или испортить. А этому хоть бы хны. Осматривает, крутит, вытаскивает, вставляет, будто лично каждую гайку закручивал. — Небольшой сбой, ничего страшного, сейчас всё исправим, — через несколько секунд тишины в голову инженера Хвана приходит осознание, — погоди, ты ж неделю назад за другую руку хватался? — Ну-у, — Феликс почувствовал себя маленьким мальчиком, которого упрекают за сокрытие проблемы, — сегодня я еле планшет из сумки достал. Эта тоже не на все сигналы реагирует. И он жалеет, что сказал это. Потому что настолько унижающего и превращающего с мусор взгляда он не видел ни разу в жизни. Хенджин закатывает глаза и снова принимается на починку. — И ты серьезно хотел скрывать это? А если бы я не заметил, так и полетел бы? Да от тебя бы толку было меньше чем от простейшего андроида, у того хоть руки держат. С ногами хоть я надеюсь проблем нет? — А про ноги-то откуда хоть узнал? — Это не я в шортах во время тренировок щеголял. Так что с ногами? — Нет проблем. — Ну и прекрасно. Небольшая пауза в разговоре знаменуется желанием Феликса сгореть здесь же. И непонятно от чего, от своего буквально детского поведения или слишком близкого нахождения инженера Хвана рядом. Того можно сравнить с великими художниками или программистами, которые погружаются в процесс создания как в совершенно другой мир, не реагируя на ничего не понимающий взгляд рядом. Его действия настолько уверены и чисты, что остается только придерживать челюсть свободной рукой. А еще инженер Хван похож на художника, который после снятия гипса с рабочей руки впервые взял стилус в руки. Лицо расслабленно, и в нем нет ничего, кроме спокойствия и интереса к работе с точки зрения… профессионала? Феликс ловит себя на мысли, что может рассматривать такого Хенджина вечно, поэтому отводит взгляд в сторону. Щеки заливает румянец, или у него температура? Нет, он совершенно здоров. Пока тело на починке, его ломают мысли. Слишком много мыслей. Они и странные, и пугающие, и увлекающие за собой в таинственную пучину из человеческих чувств и восприятий мира вокруг. А в пучине темно, остается лишь идти на ощупь, чтобы рано или поздно понять, что это замкнутый круг, только теперь ты знаешь, какой тупик или острый угол тебя ждет. И Феликс словно приближается к огромной стене с одним выходом где-то вдалеке, он знает о ней, но не может обойти. Абсолютно всё ведет к ней. Совсем скоро и… — И какого это… — разрезает неловкую тишину Хенджин. Говорит совсем тихо, кажется, что сам себе, но Феликс всё слышит, — …жить второй раз в одном и том же теле? Понимать, что ты буквально вернулся с того света? Быть единственным вернувшимся… “Звучит как тронувшийся умом,” — думает Феликс, однако вопросом остается крайне заинтересован. А вот и та самая огромная стена. Длинная, высокая, с острыми камнями в совершенно случайных местах. Он пробирается вслепую, на ощупь избегая все шипы. — Как-то я об этом не задумывался если честно, — отвечает, ловя на себе удивленный взгляд и замечая его покрасневшие щеки, — иногда кажется, что я совершенно другой человек, ведь я совершенно ничего не помню от прошлого себя. Да и есть ли какая-то связь между прошлым мной и нынешним, если мост памяти разрушен? Его оставшиеся на берегах столбики разве что сравнимы со снами, где вокруг мелькают странные образы. Откуда им быть, если не из прошлого? Но кроме них ничего нет. Да, я всё-таки совершенно другой человек. Возможно, у нас были схожи амбиции и мечты, мы работали на одной работе, но, так или иначе, я нынешний всё равно другой. Я не погибал из-за взрыва, в прошлом не задумывался о том, что вообще-то заслуживаю к себе такого же отношения как и другие, а не как к тупой железке. Я даже чисто теоретически не могу быть той же личностью, что был до этого, но и называться второй личностью совсем уж бред. Ведь, так? — Разные люди, говоришь, когда чуть снова не умер от технической неисправности. Эти мелкие сбои еще немного и переросли бы в полный отказ конечностей, — голос Хенджина подрагивает от раздражения, — судьбы не существует, однако тебе суждено умереть от чьей-то ошибки. — Прости, инженер Хван, но ты все больше похож на сумасшедшего. Ты собрал целое бинго! Веришь в перерождение души, в жизнь после смерти, в судьбу… Да даже писатели уже о таком не размышляют! Все рождаются, строят свою жизнь и умирают единожды. Я удивлен, что кто-то в это еще верит! Хенджин хмыкает, поднимая глаза. Бездонные и с легкой печалью. — Не в первый и не в последний раз это слышу, Феликс. Тебе и многим другим, если не всем, это и правда видится бредом, но мне некоторые вещи дали совсем другие выводы. Длинные пальцы с наверняка огрубевшими подушечками пальцев проводили по металлу так аккуратно, будто одно неверное движение, и всё разобьется. Хотя на его протезах хоть прыгай, ничего даже не помнется, просто протри потом от грязи. Феликсу стало интересно ощутить эти прикосновения кожей. Иногда до воя обидно, что металлические конечности не чувствуют вообще ничего, ни холода, ни жары, ни прикосновений, ни царапин. Иногда хотелось простого, чтобы чья-нибудь пугливая кошка поцарапала его, а он бы зашипел от боли громче нее и стал обрабатывать ранку, убирая проступившие капельки крови. Заклеил бы пластырем со смешными динозавриками и побежал бы дальше ловить попутное беспилотное такси. — А Чан и Чонин неплохо так работают с твоими протезами, я восхищен ими, — хмыкает Хенджин, не отрываясь от работы. — Прости..? — Феликс не сразу понимает суть сказанного, но откуда инженер Хван знает, что он проходит обследования у них, — а ты откуда знаешь? — Они же тебе уже вроде проболтались, что мы хорошие друзья. Такие качественные переплетения плат и проводков явно принадлежат Чонину. Дай угадаю, а Чан чаще занимается проверками работы всей этой системы в компьютере, но при совсем тяжелых ситуациях активно помогает мелкому? — Да, так и есть. Хенджин улыбается и вновь погружается в работу, оставляя Феликса одного в своем непонимании. Он прожигает взглядом эту вредную черную макушку, однако не получает в ответ ничего. Черты лица инженера Хвана настолько красивы, что непонятно, почему он не пошел в модели. Пухлые губы и глаза с лисьим прищуром, да мечта любого агентства! Еще харизматичный и высокий… Тогда в актеры! Но зачем ему с такой прекрасной головушкой торчать каким-то жалким инженером в научном центре? — А как ты догадался, как открывается протез? — А чего гадать? Или ты думаешь, что я на одном уровне с теми идиотами, что годами не могли даже открыть верхние пластины? Феликс, да это оскорбление! Не надо быть первым гением-протезистом в мире, чтобы проводить такие простые махинации. Вон, доктора Ян и Бан же справляются. — Так они же на первом официально, — Феликс хмурит брови. — Официально да, но есть парочка более правдивых списков, на сайте следовательского комитета например. Наши замечательные друзья на втором месте, а на первом твой Создатель. Феликс поджал губы. — Все так говорят про этого Создателя, а его будто и нет. Он вообще ни разу не появлялся в моей жизни, может и правда меня создал не он, а Чонин с Чаном? — Ну ты хоть их за дураков не держи. Все их исследования проходят официально, представляешь, какие бы им железяки в зад вставили, если бы узнали, что они незаконно забрали труп и сделали из него человека-андроида? Конечно, это огромный рывок в науке, но он совершен не совсем честно. — Не гений-ученый, а преступник наравне с воришками и убийцами получается, — бурчит Феликс, снова натыкаясь на шипы и выпавшие из стены кирпичи под ногами, — однако он наоборот подарил жизнь. Что за дурацкие правила не дают воссоздавать ему добро? — Да, это глупо, Феликс, но от этого никуда не денешься. Радуйся, что тебя вообще не закрывали в какой-нибудь лаборатории на неделю минимум, чтобы полностью изучить как работает твое тело, и что было с ним до пришивания всех этих железяк, даже позволили в космос полететь. — Закрывали… — Феликс чешет затылок, когда в глазах инженера Хвана проскакивает такая ненависть и дикость, что так и хочется убежать с разобранной рукой, — не самые приятные воспоминания. — И после этого Создатель урод, посмевший без согласия умершего издеваться над его телом… После этого Хенджин не говорил, видимо, обдумывая всё немногое сказанное Феликсом. А тот хотел снова рассмотреть его глаза, особенно эту милую родинку под одним. Злость и усталость портят его лицо, как он красив со своей улыбкой или в спокойствии. Жаль, он все равно остается весьма неприятным человеком с проблемами с агрессией. Хочется прикоснуться к его поджатым губам и расправить складку между бровями, успокоить. Небольшой порыв эмоций, и Феликс снова запутался. А выхода на ту сторону стены так и нет. Кажется, он стал от него лишь дальше, или создал новые препятствия на пути к нему. Но отчего-то Феликс уверен, по ту сторону стены его встретит рассвет.***
Лежать в объятиях любимого хотелось бы всю жизнь. Чан вырисовывал на его груди непонятные узоры и проводил носом по шее. Такая тишина вовсе не вызывала смущения, если они и без слов могли понять друг друга. Сейчас, например, их общей мыслью было “лежать так до последней секунды до перерыва, а потом снова одиноко вздыхать в разных концах больницы”. Белые халаты стали им второй кожей, хотя Чан всё порывался разрисовать хотя бы карманы забавными монстрами и купить медицинские маски с лягушатами. Стук в дверь. Когда-нибудь им перестанут мешать? Чонин со вздохом сползает с мужа, оставляя короткий поцелуй на кончике носа, и приоткрывает дверь, тут же захлопнув ее обратно. В глазах было слишком много видов страха и шока. Он уставился на Чана, ожидая его действий, а тот вообще не понимал, кто же такой страшный может стоять за дверью, даже на Ли Минхо реакция была другая. К тому же он навещал их совсем недавно. Или наконец-то пришел с работниками правоохранительных органов? После угроз пришлось тщательнее заметать следы и тщательнее проверять абсолютно всех пациентов и посетителей их больницы. Остановились, когда дело дошло до идеи поставить фейсконтроль на входе, тогда это будет уж совсем заметно, что у кого-то из главврачей окончательно поехала крыша. — Йени, единственный выход из этой комнаты помимо двери — это окно, так что даже не строй из себя дурачка. Я знаю, что Чан тоже здесь, — голос дрожит, злость в нем скорее как защитная реакция. Одни глаза, а столько разных оскорблений можно в них прочесть. Однако все они скорее от усталости, нежели от настоящего раздражения. Чан тяжело вздыхает. Здесь и правда так же как от Ли Минхо меньшими потерями не спасешься, потому что они уже есть, и стоят как минимум двух жизней. Чан хотел было открыть дверь и снова разобраться во всем сам, как Чонин машет ему рукой, мол, сам разберусь, и открывает, едва не встретившись с полом из-за вцепившегося в него человека. — Вы-вы… едва снова не лишили его всего… Он мог умереть из-за вашей ошибки! Его руки… они тряслись, а внешний протез давал слишком сильные импульсы. И вы этого даже не заметили?! Почему… — переходы между криком и шепотом настолько резкие, что режут слух. Он мечется из стороны в сторону, не зная, куда деть руки, куда деть свои мысли, — Феликс… — Даже не заводи свою шарманку снова, — ох, если бы спустя столько времени у Чонина осталось хоть немного сочувствия к нему, — Феликс сам не захотел к нам обращаться, да и сейчас мы даже не имеем представления, о каких проблемах с руками ты говоришь. Он не жалуется, а мы не няньки-андроиды, чтобы сидеть над ним и следить за каждым его телодвижением. Да, это мягко говоря полный ужас, что он мог полететь в таком состоянии в космос. Но, к сожалению, мы бы не смогли без него самого отследить такие проблемы. — Это была ваша основная задача, с которой до этого вы замечательно справлялись… — А мы подписывались на это? — Чонин злится, очень злится, что Чан уже подумывает его остановить, — Феликс дорог всем нам и мы рады помогать ему и Джисону, но всё это заварил ты сам. Ты создал себе проблему и отдал ее нам, а сам теперь ходишь и страдаешь. Ты сошел с ума, друг мой, — пугающая улыбка расплылась по его лицу, — и погружаешь в этот мрак других. Признаться честно, я даже рад, что Джисон и Феликс не знают, кто их создал. Это бы их могло напугать или того хуже разочаровать. Видимо, теперь тебе остается разве что наблюдать со стороны и молчать. Ловушка захлопнулась, Создатель. Ты превратился в монстра для самого себя. Молчание слишком затянулось, Чан уже успел запутаться, кто кого хочет убить в этой маленькой комнатке, и кого стоит попридержать от лишних движений. Чонин, догадавшись по опущенной голове, что сейчас его ждут чужие слезы, лишь отошел назад и спокойным голосом сказал: — Мне жаль, но мы уже ничем помочь не можем. — Максимум можем предложить переночевать под успокоительными в свободной палате, если снова боишься идти домой, — Чан протягивает руку, чувствуя крепкую хватку ледяных дрожащих пальцев. По его венам течет страх и боль, но он не может найти выход.