Filipéndula

      Оказывается, смелым генерал махаматра был не всегда. Точнее, почти всегда. Это "почти" терялось в кисточках чужих ушей и в лазурно-салатовых радужках, скапливалось на кончиках волос и хвоста.       Проблема была в том, что обычно суровый, мрачный Сайно рядом с учёным мягчел и расплывался, пусть и старался держать марку, но получалось крайне плохо.              Оказывается, генерал махаматра не был и таким бесстрашным, как о нем говорили. В бою он ни секунды не колебался, перед лицом самых свирепых своих соперников не терял холодного самообладания, а стоило фенеку рассерженно нахмурить брови и недовольно махнуть хвостом, как Сайно сразу же виновато потупливал взгляд.       А со своими чувствами у матры всегда был разговор короткий. Голодный – терпи, холодно – терпи, больно – терпи, грустно и отвратительно плохо – молчи и терпи. Со временем Сайно так привык к этой установке, что почти перестал различать свои чувства и ощущения. Что бы ни было на сердце – отбрось вон и просто делай свою работу. Поэтому, как только в голове появлялась мысль, касающаяся чувств, она тут же отправлялась расчетливым матрой куда подальше. Самокопание ни к чему не приведёт.              После недавнего его визита в Гандхарву все будто встало с ног на голову. Короткие сны вот уже месяц подряд занимал учёный с длинными ушами, а сердце невольно ускоряло ритм при мыслях о нем. Сайно не хотел с этим разбираться, поэтому загрузил себя работой по самую макушку, а в свой единственный выходной плотно засел за карты в Караван-рибате.

***

      Стрелы пустынников матра ненавидел больше всего. Он сам был в курсе, как они делаются, но от этого было не легче: острый, как лезвие, наконечник, двойной и трапециевидный, если впивался в кожу, достать его было крайне трудно – только вырывать с мясом, теряя ещё больше крови.       Каким бы ловким Сайно ни был в бою, численное превосходство всегда играло роль последнего слова. И хотя все неугодные закону и матре были схвачены, стрела, торчащая из плеча, представляла собой небольшую помеху, которая стала ещё больше, стоило матре, вопреки его знаниям об этом оружии, избавиться от неё путем резкого рывка.       Тигнари его точно убьёт.              После того случая учёный и вправду стал более лоялен к себе. В пределах допустимого, конечно. Днем чаще спал, ночью выходил на дозоры, свободное время проводил за сбором данных для энциклопедии Авидья, перестал пичкать себя "медикаментами". Но Сайно из головы не выпускал ни на секунду. Ведь прошёл уже месяц с того момента, как он приходил, и после того – ни весточки... Может, он испугался? Того, что между ними было? Ведь это Сайно, и он никогда не скажет о своих переживаниях.       Как ни грустно было это признавать, Тигнари остановился на последнем. Он не будет его искать, в случае чего. Придёт сам.       Фенек знал, о чем говорил. И ни разу не удивился, когда, возвращаясь под вечер с дозора, обнаружил около своего дома махаматру: вопреки всему сердце радостно забилось, а потом болезненно сжалось, когда взгляд учёного остановился на кровоточащей рваной ране на чужом плече.       Тигнари выдыхает и ловит свой хвост, норовящий забиться из стороны в сторону при виде желанного гостя.       – Проходи, – коротко бросает фенек вместо приветствия.       Сайно безмолвно кивает и повинуется.       На самом деле, наблюдать за лисом, когда тот предстаёт не в роли дозорного, а учёного и лекаря, крайне интересно. Как он переодевается, оголяя обычно закрытые руки, как ищет нужные баночки на полках, как закрывает окна и оставляет дымиться благовония...       – Нужно снять, – Тигнари кивает на головной убор матры, но как только тот тянется руками, перебивает их. – Я сам.       И аккуратно снимает с парня шлем, откладывая в сторону. Следом идут непослушные белые волосы, которые кругом лезут. Фенек оглядывается в поисках ещё одной резинки (первая уже держит его собственные волосы за ушами), находит, снова приближается к Сайно, почти вплотную. Наклоняется, бережно собирает в ладонь местами сбившиеся белые волосы, зачесывает их вверх, несколько раз поправляя, перекладывая из руки в руку, обвязывает резинкой, мягко перекручивает, заправляет в подобранный пучок – в последнее время матре некогда было следить за длиной волос. Сайно внимательно следит за каждым действием фенека. Когда тот собирает его волосы, по задней стороне шеи и спине проходится волна мурашек, отчего парень слегка вздрагивает и ловит на себе вопросительный взгляд, в ответ на который лишь качает головой.       – У меня нет нужного обезболивающего, выпей пока это, – Тигнари протягивает матре только что налитый из какой-то колбы раствор странного цвета и запаха, однако Сайно принимает пиалу без разговоров. – Все равно будет больно, придётся терпеть.       – Мне не впервой, – хмыкает матра, наблюдая за тем, как учёный готовит инструменты.       Фенек не врал – было больно. Обработка раны каким-то сильно щиплющим лекарством была половиной дела. Каждый раз, как игла входила в кожу, Сайно морщился и закусывал губу, отворачиваясь к окну, где на подоконнике курильница источала терпкий вязкий запах. Он был знаком матре: пары этого эфирного масла успокаивали разум и расслабляли тело. Частый гость "лазарета" Тигнари, он привык к этому аромату.       – Последний, – предупреждает учёный, завязывая очередной узел.       Сайно кивает и поднимает взгляд на фенека, который обычно ругал его, матру, за то, что он снова неаккуратен, что не щадит себя, что все лекарства уходят на него одного, но сейчас молчит, словно воды в рот набрал.       – Всё, – Тигнари заканчивает перевязку и осматривает свою работу. – Никаких резких движений. Побудешь пару дней у меня.              Матра не спорит – бесполезно.       – Идём со мной, тебе нужно помыться, – фенек окидывает взглядом пятна крови и грязи на теле друга.       – Я сам, – Сайно пытается отвертеться, но и это у него не удаётся.       – Да, да, конечно, – выдыхает Тигнари, словно разговаривая с ребёнком, который собрался самостоятельно делать то, что ему не под силу. По крайней мере, сейчас принять душ Сайно и правда не мог – по медицинским показаниям.       Они выходят из дома, и по ногам стелется вечерняя прохлада. Фенек улавливает тонкий запах жареных грибов и бульона в воздухе: в Гандхарве время ужина. Им бы тоже пора поесть.       – Раздевайся и садись сюда, я нагрею воду, – Тигнари указывает на стул в его импровизированной душевой позади дома.       Сайно снимает с себя одежду без капли стеснения. Человеческое тело по своей природе устроено одинаково, чего там кто не видел? Тем более Тигнари, который латал его в разных местах раз, наверное, двести. Он смотрит на длинный шрам на своём бедре с аккуратными точками вдоль него – результат неосторожности матры и кропотливой работы лекаря. Тогда они ещё недостаточно хорошо знали друг друга, и Сайно приходилось отворачиваться, чтобы не видеть, как близко находится лицо Тигнари к его интимному месту.       Из воспоминаний матру выдергивает слегка недовольный голос учёного.       – Так оставляю я тебе волосы или нет? – видимо, Сайно слишком задумался и пропустил первый вопрос.       – А, как хочешь, – отвечает матра, которому все равно, длинные у него волосы или короткие, однако знает решение Тигнари наперед: тот всегда слишком жалел белые пряди, поэтому уже долго не брал в руки ножниц.       – Генерал, где ваша обыкновенная настойчивость, – в шутку говорит фенек, даже не вопросительно, и Сайно слышит улыбку в чужом голосе. Внутри сразу становится теплее. Он любит его улыбку.       Гребень мягко скользит по волосам, иногда все же впутываясь в колтуны, образовавшиеся из-за набившегося в пряди песка. Тигнари разбирает их руками, расчесывая каждую отдельно, стараясь делать это максимально аккуратно. Он слишком влюблен в пыльный шёлк чужих волос.       Лис засматривается на чужие плечи. Смуглая кожа, испещренная старыми шрамами и мелкими царапинами, скрывает под собой сильные мышцы, которые таят в себе запечатанную Божественным проклятием нечеловеческую мощь. Каждая клеточка его тела служит синонимом бесконечным битвам, и даже несчастное хрупкое сердце отдано на служение и суд. А что остаётся Тигнари?       Он бы забрал Сайно у всех богов, вырвал из лап Бездны, вместо него бы окунулся в зыбучие пески беспощадной Пустыни, что угодно, лишь бы...       – Нет, я не буду слушать очередной твой глупый анекдот, – Тигнари отвлекается от собственных мыслей, как только слышит "приходят как-то...".       Фенек проверяет температуру воды, которую смешивает в фаянсовой чаше.       – Наклони голову назад.       Непослушная чёлка убирается с глаз заботливыми руками, и белые волосы впитывают в себя серебро, намокая. Тигнари аккуратно втирает в них ароматное розовое мыло, которое варит сам; проходится пальцами по коже головы, мягко её массирует и наблюдает за Сайно, который только что не урчит от удовольствия – фенек это чувствует.       Тогда почему, дорогой Сайно, ты снова пахнешь чужими?       Лис принимается за отмывание грязи и крови то ладонью, то мягкой губкой, осторожно обходя место перевязки.       – Дальше сам, – Тигнари отстраняется, когда вымыть остаётся только места, которых он не вправе касаться.       Через пару минут он выносит полотенце, помогая матре вытереться и обвязать его вокруг бёдер. В доме Тигнари усаживает его на кровать и смазывает чужие волосы репейным маслом, которым обычно пользуется для своих волос.       – Пока я твою одежду постираю, возьмешь мою, – фенек роется в сундуке, выуживая оттуда брюки, которые почему-то давно не носит. Ах, точно, они уродские. – Верх я тебе не дам, чтобы не раздражать рану.       Благо, Сайно молчал, пока Тигнари готовил ужин. Издалека слышался весёлый смех, где-то играли на лире, и на душе у фенека становилось спокойнее. Но потом его мысли вновь обращались к беловолосому недоразумению, которое сидело сейчас на его кровати, и в голове вновь взметались переживания.       Кто они друг другу? Что изменилось после того случая?       Тигнари выдыхает и поднимает взгляд в сумеречное небо. Ради Архонтов, Сайно – идиот.       Две тарелки с ароматным тахчином опускаются на обеденный стол. У матры порция больше, у лиса – меньше; так повелось давно.       – Нари, ты просто чудо, – Сайно комментирует сразу же, как кладёт в рот первую ложку любимой еды. Ему нечасто доводилось есть полноценно, что уже говорить о еде, которую готовил фенек. Но когда матра все же гостил у друга и угощался его стряпней, то ни разу не пропускал восторженных комментариев. – Это восхитительно!       Тигнари ничего не отвечает, только прячет смущенную улыбку за опущенными волосами. Ему приятно слышать. И знать, что Сайно сегодня нормально ест, а не перебивается чем попало.       Однако фенеку и кусок в рот не лезет. Он бесцельно ковыряет уже остывший рис вилкой, погрузившись в мысли. Задавать вопросы сейчас как-то неловко. Да и... стоит ли задавать их вообще? Тигнари только внешне казался всезнающим и уверенным; внутри же он весь состоял из сомнений и противоречий, и был, наверное, не таким сильным, как о нем говорили. Но он обижен. Обижен на Сайно, который, ответив на его чувства, сейчас делает вид, будто ничего не произошло. Он ведь не настолько глуп? Лис поджимает уши – злится. Эти мысли выводят из себя, этот... Сайно выводит из себя.       – Тигнари? – матра наклоняет голову, заглядывая в глаза напротив, наблюдая, как кончики прижатых ушей подрагивают, что говорит о том, что фенек сильно напряжен и отвечает за это то, что так занимает его голову сейчас.       – Что? – спрашивает ученый в ответ, "по инерции" звуча грубо и раздражённо.       – Хочешь партию в призыв? – осторожно спрашивает Сайно, будто заискивает.       – Нет, – фенек звучит бескомпромиссно, так, что матре приходится мысленно поднять руки белым флагом. – Я иду спать. И ты тоже.              – Как скажете, мастер Тигнари, – парень снова предпринимает попытку облегчить разговор шуткой, но на лиса сегодня ничего не действует.       – Ложись в доме, я посплю на улице, – бросает вслед, и пушистый хвост скрывается в дверном проёме раньше, чем Сайно успевает открыть рот.       Матра застывает посередине комнаты. Что так сильно разозлило Тигнари? Обычно он всегда рассказывал, жаловался и ругался на "виновных", когда что-то шло не так. Сегодня он и слова лишнего не проронил.       Что-то удерживает Сайно от того, чтобы пойти за фенеком. Будь у него длинные уши – они были бы поджаты ещё с того момента, как он увидел Тигнари сегодня. Матра решает не спорить и потихоньку устраивается на полу, разыскивая самую жёсткую подушку – ту, на которой обычно спал. Станешь спать на мягком и в тепле – потеряешь бдительность. Нужно каждую секунду быть начеку – не важно, где ты находишься.       Вскоре фенек сам показывается на пороге, видимо, чтобы забрать из сундука у двери белье, но недовольно воззряется на "постель" друга и упирает руки в бока. Молчит.       – Что? – наконец спрашивает Сайно, осторожно, не выдерживая чужого взгляда.       – Да так, ничего, – отмахивается фенек, а хвост почти стелется по полу, когда кончик мечется из стороны в сторону. – Смотрю, как один идиот собрался спать на полу, чтобы застудить себе рану и остаться совсем без руки. Я и сказал тебе, дубина, оставаться в доме, чтобы ты лёг на мягком, – разочарованный выдох в тишине звучит громко. – Коллеи умнее, видят Архонты.       – А сам пошёл мёрзнуть на улицу?              – Не спорь со мной, – взгляд Тигнари настолько пронзителен, что Сайно и правда передумывает пререкаться. Почти.       – Тогда ультиматум: либо я сплю на полу, либо ты спишь здесь, вместе со мной.       Брови фенека медленно ползут наверх. Вроде бы, он не в таком положении, чтобы ставить условия? Но это Сайно, Генерал-каждой-бочке-затычка-Махаматра. Поэтому ради сбережения своих же нервов Тигнари молча соглашается на последнее, закрывая дверь на крючок.       Матра стаскивает любезно предоставленные ему брюки, потому как плотно обтягивающая ноги ткань очень мешает расслабиться, и на теле из скрывающих кожу участков остаётся лишь бинт на плече.       – Тебя не смутит, если я буду вот так?       Тигнари приходится обернуться, чтобы посмотреть, как это – "вот так". Щеки мгновенно рдеют, и лис с такой же скоростью отворачивается, закусывая губу. Нет, он не должен реагировать, ведь столько раз уже видел Сайно абсолютно без всего, последний раз – час назад; но воспринимается все совершенно по-другому, не со стороны врача, для которого пациент – феномен творения природы и чистая наука в каждой клеточке тела, а со стороны... его, Тигнари, интереса. Романтического, Бездна его дери, интереса, и фенек ничего не может с собой поделать.       – Нет, – нагло врет и другу, и самому себе. Ведь вся краска прилила к щекам, температура будто подскочила, а хвост распушился – Тигнари спешно пытается его пригладить, но никакой гребень не может исправить беспорядок внутри.       – Ты врешь, – Сайно усаживается на другой край кровати и скользит взглядом по чужой оголенной спине, считая торчащие позвонки. Откуда столько силы в таком щуплом на вид теле?       Ах, Тигнари уже и забыл, что матра не всегда глупый.       – С чего ты так решил? – фенек откладывает гребень в сторону и теребит кончик хвоста: это маленькое действие не уходит от взгляда пустынника.       – Язык твоего тела достаточно красноречив.       Тигнари замирает. Не знает, что ответить.       – Нари?       И это осторожное вопросительное обращение становится последней каплей для взвинченного своей же ревностью и влюблённостью лиса.              – Кто я для тебя? – Тигнари бьёт в лоб, но не оборачивается, потому что щеки все ещё красные, а неловкость с каждым вдохом заполняет легкие.       Молчание повисает тяжёлое, мрачное. Фенек уже начинает жалеть, что задал этот вопрос – но на попятную идти поздно.       – Я не знаю, – отвечает Сайно почти шёпотом, и голос его хрипнет, от этого звуча ещё более неуверенно.       Прекрасно, генерал махаматра.       – Нет, не в том смысле, что... – парень осекается, видимо, все же уловив витающее в воздухе напряжение. – Ты мой друг, но... Я не знаю, может ли это быть чем-то большим.              – То есть тот поцелуй для тебя ничего не значил? – Тигнари разворачивается: брови нахмурены, уши разведены в стороны, губы поджаты.       Сайно отводит взгляд. Тигнари ему точно не безразличен.       – Я так и знал, – фенек хмыкает, пропуская безрадостный смешок. – Ты и слова не сказал об этом, будто ничего не произошло. Зачем ты тогда вообще это себе позволил? Шёл бы и развлекался с другими, как обычно это делаешь, зачем было давать мне какие-то шансы?       Глаза пощипывает, и лис ненавидит себя за это. Естественное желание – спрятаться.       – Стой, – матра хватает собирающегося встать фенека за запястье. – Позволь мне сказать.              – Я слушаю, Сайно, – чуть ли не шёпотом. Возьми себя в руки, глупый лисенок!       – Мне тяжело понять свои чувства, но, кажется, ты мне нравишься.       – Может, тебе просто кажется? – Тигнари скептически поднимает бровь, но неугомонное влюбленное сердце заходится волной ускоренного пульса от трёх простых слов.       – Нет, – отрезает матра. – Если, например.. ты упал и разбил коленку, приложил лёд, и вот, она больше не болит, но это ведь не значит, что рана зажила.       Тигнари смотрит вопросительно: ждёт объяснений. Конечно, Сайно, твои шутки требуют детального разбора, а здесь – догадайся, мол, сам?       – Я имею в виду... если даже я отрицаю какое-то чувство, это не значит, что оно не живёт внутри меня, – парень запинается через слово, видно, что говорить о таких вещах ему тяжело. – Я постоянно думаю о тебе, и ты мне снишься, и... думаю, ты мне нравишься.       – Давно?       – Думаю, да?       Фенеку льстят эти слова, однако ревность в нем продолжает говорить.       – Тогда почему ты каждый раз выбираешь не меня, а кого-то другого? Я не глупый, Сайно, я ведь все чувствую. Почему ты настолько боишься своих чувств, что мучаешь и себя, и меня? – Тигнари заглядывает в глаза напротив, надеясь найти в них ответ, и, о, Архонты, он находит.       В рубиновых радужках плещется влюблённость, доверие, сомнение – самое светлое; много, очень много неуверенности: кто бы мог подумать, что самый грозный матра будет во власти таких чувств перед всего-то учёным из Авидьи.       – Я и правда не такой смелый, как все думают, – хмыкает Сайно, потупливая взгляд.              Фенек улыбается – снисходительно, себе под нос, ведь простил матру уже сотню раз, и простит ещё один прямо сейчас. Он не вправе обвинять парня в том, что тот запутался и не знает, как теперь поступить. Рука Тигнари ложится поверх руки Сайно; она кажется прохладной из-за того, что кожа фенека всегда горячая по сравнению с кожей любого другого человека: температура тела в тридцать восемь градусов для его вида – норма. Матру же будто прошибает током от этого нехитрого действия. Под кожей проходится волна жара, отпечатываясь – как назло – румянцем на щеках, который парень пытается скрыть, отворачиваясь.       – Не обязательно всем знать о твоей слабости, – Тигнари коротко хихикает, проводя подушечками пальцев по тыльной стороне чужой ладони. – Оставь её для нас двоих, Сайно.       Фенеку всегда нравилось это имя. Оно звучало резко, но протяжно и заунывно, как хабуб, как песни пустынников, перекликалось с древними преданиями, слетало клинописью с обветшавших свитков. Сайно. Сай-но. Это имя приятно было смаковать на языке, словно вяжущий алый красноплодник, который матра часто приносил ему из пустыни.       Пока Тигнари, опустив взгляд на их ладони, перебирает буквы чужого имени, Сайно продолжает собирать все кусочки неизведанного доселе чувства из дальних уголков внутренней эфемерной материи, соединяя их в единое полотно, именуемое Влюбленностью.       Мальчик-шуна заинтересовал его давно, пока Сайно ещё не получил высокий чин в Академии, а Тигнари учился в Амурте и проходил практику в Бимарстане. И не из-за ушей и хвоста, которые часто напоминали ему о далёкой родине (ведь валука шуна в прошлом – выходцы из пустыни, он обожал слушать легенды о них в детстве), а из-за чего-то... другого. Сайно не мог понять.       Забота Тигнари, его нежные руки, не раз спасавшие матру от верной смерти, его характер, его ум, харизма, его вечные наставления и замечания, все это делало его таким. Таким, каким он нравился Сайно. И уже давно – не по-дружески. Потому что каждый раз, будучи с кем-то, "снимая стресс", матра представлял вместо временного партнёра Тигнари, но слишком боялся сделать так, чтобы представлять было не нужно. Слишком боялся быть не тем, кого хочет видеть фенек рядом с собой, боялся зря втягивать его в свои проблемы.       Его работа опасная – слишком. Любой день может стать для Сайно последним: он это понимает и принимает; однако, такая жизнь для него одного.       – Я боюсь, Нари, – матра кусает губы, чуть хмурясь: невольно представляет самые плохие исходы.       – Чего, Сайно? – фенек подсаживается ближе к парню, а хвост удобно укладывается рядом с чужим бедром.       – Что однажды не вернусь. И если ты ко мне привяжешься, то...       Тигнари не дослушивает.       – Я уже к тебе привязан, – он обнимает Сайно за предплечье и приближается совсем, кладя голову на плечо. – Понимаешь? Я за тобой и в огонь готов, и в воду, и ты это никак не изменишь. Хоть лбом об стену бейся, я за тобой – куда угодно, потому что...       Фенек запинается: глаза снова щиплет, потому что внутри все трепещет и разрывается, в лёгких внезапно становится слишком мало воздуха; Тигнари закрывает лицо ладонями и объясняется еле слышным "сейчас". Эти чувства – слишком; он переживает настолько сильные ощущения впервые, но спутать не может ни с чем иным.       – Потому что... – ресницы слипаются от влаги, фенек ничего не может с собой поделать. – Я люблю тебя, Сайно, – Тигнари улыбается подрагивающими губами, поднимая взгляд на парня рядом.       Целый шквал чувств взметается внутри пустынника; Сайно уверен, что сам бы расплакался, глядя в блестящие глаза напротив, однако каким-то чудом держится. Тигнари невероятен. Матра не может подобрать слов, которые бы достаточно полно описали его чувства по отношению к парню, да и до слов ли здесь?       Я тоже люблю тебя, Нари.       Сайно медленно, будто молча спрашивая разрешения, поднимает лицо фенека за подбородок на себя; взгляд вбок на долю секунды – хвост мечется из стороны в сторону, более чем хорошо отражая эмоции хозяина. Матра мягко улыбается и приближается к чужому лицу. Длинные уши медленно прячутся за макушкой; Сайно отмечает это действие завороженно: это слабое место не только Тигнари, но и его самого.       Фенек же готов запищать, слиться с воздухом и провалиться под землю, ведь его щеки сейчас чуть ли не пунцовые. Он наблюдает за живым, светящимся нежностью взглядом Сайно, и сам придвигается ещё ближе, и ещё немного, пока их губы не встречаются.       Тигнари еле сдерживает внезапный вздох от переполняющих эмоций. Подвластный этому же импульсу, он прижимается к парню почти вплотную, кладёт ладони на чужие щёки и тут же ощущает, как его обнимают за талию. Это действует на фенека, словно спусковой крючок. Он так долго мечтал о Сайно, так долго был "просто другом" и врачом, у которого можно было бы подлатать телесные и душевные раны, но ещё никогда не был кем-то бóльшим. Ни для кого, если честно, а для Сайно – в особенности.       Внезапная мысль прошибает колючим электрическим разрядом.       – Мы ведь... – Тигнари запинается и поджимает уши, когда на несколько секунд отстраняется от желанных губ. – Мы ведь правда делаем это осознанно, да?       Круглые глаза с салатово-небесной радужкой смотрят на Сайно доверчиво, завороженно – в ожидании.       – Да, – отвечает парень и вновь притягивает фенека к себе.