«І я б не боявся та ти наступаєш Та ти наступаєш ти на абордаж Мені би мовчати але ти все знаєш Мені би тікати але ж ти не даш Хей і так буже завжди Хей ти від мене не йди.»
«Вище неба». Океан Ельзи
♡
Яркое полуденное солнце беспощадно слепило опухшие глаза. Тело дрожало от мелких судорог, и, с омерзением, Хенджин ощущал смрад многодневного перегара, оккупировавшего все пространство его просторной студии. Большой ортопедический матрас, который мужчина раньше считал едва ли не удобней того, что они все вместе выбирали для их новой совместной спальни, спустя длительное время постоянного использования, казался самой неудобной вещью в мире. Опухшие глаза, полные постыдных, невыплаканных слез, на этот мир смотреть больше не хотели. От самого себя было мерзко. Грязно и отвратно, потому что горькая правда, скрываемая от самого себя долгими годами, рвалась наружу зловонной жижей. Хенджин в Феликса был влюблен. Влюблен в его незаурядный ум, ласковую внешность и горячую улыбку. Непосредственный, искренний и, как оказалось, очень удобный. Сокрушенно признаваясь самому себе, Хенджин осознавал, что вдвоем с братом они его, Феликса, просто использовали. Сэма Хенджин любил. И совсем не той, священной, братской любовью. Он любил его, как того, кто был рядом с ним с самого рождения, кто воплощал в себе истинную опору и безопасность преследующую его с начала начал. Сэм был тем, кому принадлежало все, что имел Хенджин. Именно поэтому последние месяцы он чувствовал себя так мерзко. Скрываемый за масками беззаботности, его внутренний мир рушился на куски. Хенджин знал, что запутался и не хотел топить в этой пучине своих близких людей. Ведь именно Сэм впервые обратил внимание на Феликса в том грязном, громком клубе. Сэм, который кроме него, Хенджина, никогда раньше на других мужчин не смотрел. Сэм, который называл себя би, только из-за странной духовной связи со своим родным братом, похожим на него, как две капли воды. Но факт того, что взор его пал на такого, как Феликс, не казался уж очень шокирующим. Стройный, ласковый и совсем немного манерный. В свете ярких софитов его пухлые губы и пышные ресницы только добавляли схожести к утрированному образу хорошенькой смазливой девчонки. Феликс абсолютно точно был типажом его брата. Совершенно так же, как и его, Хенджина, типажом. Он, в отличии от Сэма, всегда любил нежить в своих руках хрупких, невысоких мальчиков с невинной юной внешностью, которые казались ему лучшими любовниками на всем белом свете. Феликс не был хрупким, не был он также наивным. Просто в жестокой игре Хенджиновой жизни он оказался удобной игрушкой, дарящей желаемое. Хенджин желал Сэма. Истинно и откровенно. Желал брата, с которым делил почти каждую минуту своей жизни. С которым впервые познал истинную любовь и никогда не смог полюбить больше никого другого (никого?). Но истина была в том, что глупые страхи и слепые привязанности оказались сильнее хрупкого огня разумного осознания, который Хенджин отчаянно в себе топил. Хенджин в Феликса был влюблен. В его яркую, горячую (!) улыбку, сладкие губы, нежные руки и бархатный голос, ласкающий слух. Он влюбился в его ум и стойкий характер, в его глупые шутки и теплую заботу. Просыпаясь по утрам в их общей постели он с нетерпением ждал завтрака, за которым его всегда ждали с родной улыбкой и горячими блинами. Феликс стал родным, таким же, как и Сэм (любимым?). Только признаться самому себе в подобной измене было панически страшно. Именно поэтому, из-за глупого страха, Хенджин днями прятался в своей студии, стыдясь своей любви. К Сэму? Или все таки к Феликсу? Хенджину не хотелось думать о том, почему в его глупом сердце ни разу не подняла морду мерзкая тварь под именем ревность. Почему она не скреблась когтями по его грудной клетке, когда он видел, как его влюбленность распадается в руках его (!) искренней любви. Не хотелось думать о том, как своей глупой нерешительностью он рушит то, что любимые ему люди построили собственными руками. То, в чем он принимал непосредственное участие, и то, чем дорожил больше своей собственной жизни. Мерзко и бессовестно он врал самому себе, ища виноватых. Потому что знал, что не влюблен. Не влюблен, потому что любит. Любит двоих. Грязно и извращенно. Или все таки девственно-чисто и правильно? Любит так сильно, что рушится по кускам, осознавая, как подло поступал с Феликсом в самом начале. Пользовался, игрался и с жестоким извращением наблюдал за тем, как довольно ластиться к нему восторженный песик в лице Сэма. За братом хотелось повторять. Идти по следу, подняв хвост трубой. Потому что привычка. Потому что больно. А Феликса он все же любил. Феликса, который уже долгую неделю плакал в их общей кровати, задаваясь бессмысленными вопросами о том, что именно он сделал не так. Вопросы бессмысленные, потому что его вины в происходящем не было ни капли. Из пересказов брата, с которым связывался всего пару раз, он знал, как сильно плачет чужое ласковое сердце, что любит его так же сильно, как и он его. Только гордость и отвращение к себе не позволяли поступать так бессовестно. Феликс заслуживал любви. Настоящей, искренней. Такой, какую Сэм дарил ему ежедневно. Такой, какую мог дарить Хенджин, не связывая себя глупыми страхами. Спрятавшись в объятиях Зефира, ненавидя жизнь, что заставляла мучиться так сильно, Феликс плакал от безысходности. Именно в подобной ситуации от его поступков не зависело полным счетом ничего. Сэм увядал вместе с ним. С болью смотрел за тем, как разрушается его любимый человек и не мог помочь, зная, что хрупкое сердце покоится сейчас в руках Хенджина. — Я больше так не могу, Сэм, понимаешь? Я хочу чтобы Хенджин был рядом. Я хочу видеть его, касаться его тела, слышать его голос. Поговори с ним. Меня он уже давно не слушает. — устал биться в закрытые двери. Привык слышать в трубке звонкий женский голос, говорящий о том, что абонент временно недоступен. Почему получалось так, не мог сказать ни один из них. Феликс страшно тосковал, по ночам прижимаясь к Сэму так сильно, словно пытался компенсировать нехватку еще одного горячего и любимого тела подле себя. Хенджин глупил. Это понимали все они. Но решение проблемы лежало на плечах лишь одного. Лишь от Хенджина зависел финал их яркой истории. В один из таких одиноких вечеров, Сэм не дожидается, когда натянутая струна между ними лопнет, а решает взять все в свои руки. В своем радикальном и ярком стремлении сделать все масштабно, и не позволить Хенджину отпустить ситуацию и в этот раз, Сэм поражает Феликса особенно. Но он соглашается. Соглашается, продолжая лелеять внутри себя мечтающее желание исправить все в лучшую сторону. Именно поэтому они оказываются перед установленной камерой уже спустя жалкие пятнадцать минут, за которые Феликс успевает сбегать в душ и немного подготовиться. Ярко-белоснежный пушистый хвост притягивает его любопытный взгляд и поддаваясь тихим похлопыванием Сэма по бархатному покрывалу, Феликс подходит к нему уверенно, заглядывая с мольбой в глаза сидящего напротив. — Садись, — голос непривычно строгий и похожая на просьбу фраза звучит подобно приказу. Феликс вздрагивает, но с удивлением осознает, что по телу разливается приятное чувство щекочущего предвкушения. — Ты был плохим питомцем, поэтому мне придется тебя наказать. Феликс подыгрывает, чувствует, как холодящее возбуждение отдается дрожью в коленках и сдерживает дикую, истерическую улыбку, подходя к Сэму ближе. Нервный взгляд перескакивает с любимых глаз на красивый пушистый хвост. Туда и обратно. Снова и снова, пока Сэм не скалится с хищной улыбкой, безошибочно считывая все его мысли. — Ты маленькая бесполезная дрянь, — хлесткие слова бьют не хуже пощечины, и лишь осознание сути их общей игры спасает Феликса от позорной мокроты его горящих глаз. — Маленькая дрянь, которая разочаровала своего хозяина. После этих слов Сэм смотрит прямо в камеру. Представляет, какая прекрасно порочная картина вырисовывается только для одного зрителя и кивает, словно говоря: «Это для тебя Хенджин, этот спектакль только твоя заслуга». Феликс в коротком махровом халате на голое тело выглядит греховно беззащитным. Влажный после душа, раскрасневшийся и покорный. Сэм чувствует, как больное возбуждение сковывает его в тиски и гулко сглатывает, представляя дальнейшее развитие событий. — Как ты смеешь смотреть на меня свысока, когда твое место у моих ног? — тон обманчиво спокойный, но глаза горят диким необузданным пламенем. — Ты должен знать свое место, дрянь. — Простите, господин, — Феликс едва ли не разбивает колени о холодный пол. Бухается на паркет с громким стуком и крайней мыслью думает о том, что уже спустя пол часа его колени нальются уродливым багрянцем. — Такая хорошенькая зверюшка, как ты должна только молчать и повиноваться. Откроешь рот тогда, когда я тебе прикажу. И только для того, чтобы взять в него член хозяина. Ты меня понял? — ласковая ладонь на голове обманчиво нежно гладит по волосам, в следующую секунду сменяя заботливые касания на грубую хватку у темных корней. — Открой рот. Феликс не успевает даже пискнуть, когда его лицо впечатывают в твердую ширинку. Он чувствует заметную выпуклость под щекой, трется о нее беззастенчиво и смотрит в глаза Сэма умоляющим взглядом. Эта экзекуция ему нравится. Он представляет как эта картина выглядит со стороны. Между широко разведенных ног Сэма он смотрится совсем крошечным и бесполезным. Разрушенный и униженный, хотя мужчина едва успел прикоснуться к нему несколько раз. Слабый стон, удивительно похожий на скулеж, вырывается бесконтрольно. И пока в жесткой хватке одной руки Сэм продолжает удерживать его влажные волосы, вторая беззастенчиво перемещается на белоснежный хвост, играясь с мягким пушистым мехом. Феликсу удается извернуться немного, чтобы, упираясь подбородком в твердый член, заглядывать Сэму прямо в глаза, подчиняясь. Мужчина урчит что-то довольное, поглаживает его макушку и взглядом кивает в сторону игрушки: — Справишься самостоятельно, котенок? Сможешь удовлетворить хотя бы одного хозяина? Феликс чувствует, как горячее возбуждение разливается внутри него, заставляя дрожать уже все тело и только согласно моргает, не доверяя сейчас языку, что кажется жутко большим и неповоротливым за кромкой его судорожно сжатых зубов. Он немного растянут и чист. Трясущимися руками сбрасывает халат с покатых плеч, ежится от того, как неприятно холодный воздух лижет горящую кожу на груди, и позволяет себе отодвинуться лишь на жалкие миллиметры, принимая из рук Сэма игрушку. Он знает, не может не думать, что на камере хорошо заметно, какой он влажный и растянутый там, внизу. Представляет с каким чувством Хенджин будет смотреть на все это, пожирая взглядом его медовую веснушчатую кожу. Становится грустно, когда он вспоминает о том, как давно вторая пара любимых рук не касалась его тела. Сэм не дает уйти глубоко в свои мысли. Сжимает подбородок сильнее, дергая его голову на себя до громкого хруста шейных позвонков. Феликса вытягивает, как струну. Он чувствует приятную дрожь напряженного тела и вставляет холодный металлический кончик порочно белого хвоста не спеша. Приятное растяжение чувствительных мышц пускает стаю мелких мурашек по позвоночнику и Феликс знает, что маленькие волоски на теле встали дыбом. Сэм смотрит на него ласково, снова гладит по макушке и одобряюще улыбается, уже знакомым движением утыкая Феликса лицом в свою ширинку. — Поработай ртом, малыш. Никаких рук, не разочаруй нас и покажи, что ты умеешь, — он снова бросает взгляд в камеру. Хищно вздергивает бровь и чувствует жуткую злость. Брата не хватает даже ему. Привык к его рукам и бедрам, что вечно оказываются рядом. Что обжигают касаниями и незримо напоминают об их врожденной связи. Где-то на периферии сознания он слышит, как вжикает молния на его джинсах и он тут же опускает взгляд, чтобы посмотреть на то, как ловко пухлые губки справляются со своей задачей. Сэм знает, что Феликс наслаждается происходящем. Знает, что Феликс позволил этой игре произойти, потому что действительно желал быть наказанным. Потому что действительно чувствовал себя виноватым. Сэм злится на Хенджина. На то, что тот поддался страху и позволил их любимому человеку страдать. Поэтому сейчас пришло время помучиться именно ему. Не теряя времени, Феликс хватается зубами за кромку белья, оттягивая резинку и зарываясь носом прямо в пах. Жесткая ткань неприятно впивается в нежную кожу на подбородке, но Феликс не обращает на это внимания, прослеживая губами дорожку из жестких темных волос. Он не видит, но чувствует, как жадный взгляд прожигает его затылок, ощущает, как мокнет его щека из-за липкой смазки, которой истекает головка его любимого члена. Рот непроизвольно наполняется слюной. Феликс гулко сглатывает, поднимает взгляд на Сэма и ждет, пока тот окончательно стянет с себя мешающую им одежду. В следующую минуту он насаживается на член одним слитым движением. Пропускает крупную головку прямо в горло и крепко сжимает губы, получая в ответ заслуженный поощрительный стон. Сэм подается бедрами вперед, помогает ладонью на макушке, контролируя темп и не может насмотреться на яркие распухшие губы цвета малины. Сэм понимает, что подобное видео станет настоящей пыткой для его брата, потому что он, Хенджин, как никто другой знает насколько хорош этот большой болтливый рот. Феликс умеет делать хорошо, знает, как доставить удовольствие своим близнецам, потому что именно с ними он пробовал и учился всему, что превратилось сейчас в шедевральное умение хорошо ублажать. Так хорошо, словно через член он пытался высосать всю душу. Феликс немного давится, отстраняется на секунду, чтобы засветить Сэму свою довольную красную моську с потеками слюны и смазки на щеках. Потом снова опускается вниз, но не заглатывает глубоко, перекатывая бордовую головку на языке, играясь с дырочкой уретры, надрачивая основание члена ладонью. Сэм знает, что Феликс действительно любит минет. Знает, что он любит наблюдать за тем, как медленно разрушается его партнер, как он тает под его ласковыми касаниями и как хочет еще, но не позволяет себе. Потому что с Феликсом так нельзя. Потому что Феликс заслуживает всей нежности этого мира. А Феликс — хитрая маленькая лиса, пользуется этими знаниями. Пускает в ход зубки, покусывая нежную кожу и подмахивает бедрами, вздрагивая, когда металлическая пробка внутри него приходит в движение. — Сюрприз, милашка, — удивленное веснушчатое лицо заставляет Сэма лишь умилительно улыбнуться. После секундного ступора Феликс переходит поцелуями на напряженную мошонку, вслед облизывая пах, твердый пресс и четко очерченные грудные мышцы. Он почти ложится на Сэма, опираясь руками о его покатые плечи, дрожа от нетерпения и мелкой дразнящей стимуляции изнутри. Мужчина смотрит на него жадно, впитывает в себя его стоны и мягко придерживает за талию. Потому что они оба не доверяют его веснушчатым коленкам, что дрожат сейчас от удовольствия. — Хороший мальчик. Моя очаровашка. Помаши хвостиком перед вторым хозяином. Может тогда он поймет, что наша зверушка исправилась, и вернется? — провоцирует Хенджина словами. Знает, что когда брат будет смотреть это, не сможет пропустить ни единого вздоха, извращенно наслаждаясь каждой секундой происходящего. Феликс может только позорно скулить. Он тычется в чужие губы, мягко вылизывает горячий рот и урчит довольно, когда Сэм ласково шлепает его по ягодицам несколько раз после того, как он выполняет его приказ. — А теперь закончи начатое. Покажи каким послушным ты можешь быть, очаровашка. Юноша опускается на колени беспрекословно, безупречным мягким движением скользит обратно между крепких бедер, позволяя Сэму снова запустить грубую ладонь в свои пушистые волосы. Он отдает бразды правления в чужие руки, облизывает головку и чувствует давление ладони, поддаваясь чужому напору. Член толкается сразу в горло, вызывает приступ неприятного удушья, но Феликс давится, продолжая подмахивать головой, сжимая стенки горла сильнее. Из Сэма хочется выжать все до конца, выдоить без остатка этот огромный член и получить в конце драгоценную похвалу. Мужчина становится немного грубее, жилистые руки тянут за волосы сильнее и Феликс громко стонет, пуская вибрации по горячей плоти, чувствуя, как горькая сперма заливает глотку, вытекая из уголка раскрасневшихся губ. Сэм смотрит на его разрушенное лицо довольно, горделиво урчит похвалу и поднимает за мягкие бедра обратно к себе на колени, поглаживая гибкую поясницу, что не прекращает дрожать. Игрушка внутри вибрирует чуть сильнее, но Сэм только укладывает Феликса на кровать, прямо среди вороха подушек, направляясь в сторону камеры, чтобы выключить ту именно сейчас. На большее Хенджин не заслуживал. Сэм знал, что и подобного видео будет достаточно для того, чтобы брат примчался домой в считанные часы, вымаливая прощение перед Феликсом на коленях. Хенджин не смог бы стерпеть мук чужого горячего сердца, не смог бы отсиживаться за баррикадами, когда Феликс разрушает себя несуществующей виной, позволяя наказывать себя так грязно. А он возвращается в кровать. К дорогому человеку, который ради них двоих готов на многое. Который своим горячим сердцем раскрыл ему глаза на истинную любовь. Который сейчас изнывает от желания и отсутствия ласки, в которой нуждается так сильно. Сэм воздаст ему сполна. Отдаст за двоих и попросит прощения тоже. Потому что он и Хенджин виноваты оба. Потому что оба заставляют страдать невинную душу, созданную чтобы любить безвозмездно. Первый секс лишь вдвоем, с осознанием того, что Хенджин не с ними даже в мыслях, заканчивается горько-сладко. Порочно и красиво так же сильно, как и больно. Пушистой макушкой Феликс щекочет его шею, водя кончиками холодных пальцев по чернильных рисунках. Голые тела и души. Сэм мягко хихикает от приятных касаний, целует горячее место в уголке губ и слушает, зная, что Феликс уже давно хочет что-то спросить. — Ты так и не рассказал мне значение своих татуировок. А я знаю, что это очень важно. — Я говорил тебе о хризантемах, помнишь? — Как я мог забыть? — Я знаю, милашка, никогда в тебе не сомневался. Видишь вот эти цветы на плече? — он терпеливо ждет, пока лохматая макушка поднимется, чтобы взглянуть на то место, на котором Феликс лежал только что, слышит тихое угуканье и неторопливо продолжает. — Когда мы были подростками мой характер очень изменился и временами я был просто… невыносимым. Мы с Хенджином часто ссорились, но я никогда не переставал считать его самым близким человеком в своей жизни. Поэтому после очередной такой ссоры я пошел в тату-салон и сделал там свою первую татуировку. Представляешь, я просто выбрал один из эскизов мастера и только потом узнал значение этого цветка. Акация. Скрытая или платоническая любовь. Только недавно я понял весь смысл. Малыш, я не знаю… Не представляю даже, как сложно тебе понять, что именно я чувствую, но я люблю его. Люблю Хенджина. Так же сильно как тебя. Люблю, как человека, что разделил со мной самые важные моменты в наших жизнях. Люблю безвозмездно и неправильно. Понимаешь? Соленые слезы капают на увековеченные на коже лепестки. Грустный, плачущий и страдающий Феликс навсегда останется для Сэма главной слабостью. Он прижимает его к себе сильнее, позволяет горячему телу заползти на него почти полностью, и ласково целует лохматую макушку. — Ты не видел еще кое-что. — в укромном месте возле ключицы уже несколько недель прячется кое-что более сокровенное. Феликс подпрыгивает на месте, залазит на узкие бедра, ерзая, чтобы устроиться удобней и ждет. Молчаливо и послушно, успокоившись почти вмиг. Невероятный. Странный. Особенный. И такой родной. Сэм убьет Хенджина за то, что эта глупая псина позволила их мальчику страдать. Откусит член и заставить сожрать собственное дерьмо. Потопчется по его самооценке и достоинстве, а потом подаст Феликсу в виде готового блюда с яблоком впихнутым тому прямо в рот. Словно свинью на вертеле. Потому что заслужил, потому что не имел права обижать их самое сокровенное. Потому что обидел еще и его, Сэма, решив, что они не достойны его доверия. Недостаточно хороши, чтобы помочь Хенджину решить его страдания совместно. Тихое бормотание не дает потоку гнилых мыслей продолжаться: — Это… это мы? Котенок и хаски? Но где же ты? Тебя не хватает! — Я бы предпочел не бить на себе рисунок этой тупой псины, но все же люблю этого идиота. Себя я не добавил просто потому, что не знал достоин ли… Нужен ли я здесь? — говорит то, что вертелось на языке уже давно. С тяжестью признает и собственную слабость, зная, что Феликс только прижмет ласково к своей груди, позволяя вслушаться в его любящее сердце. Сэм слушает и слышит. Думает записать этот звук, чтобы прослушивать его в самые трудные минуты, но решает, что от записи подобного эффекта не будет. В реанимации поможет только живое горящее сердце, спрятанное за хрупкими ребрами и мягкой веснушчатой кожей. Феликс — их лучшее лекарство. От смерти, от грусти и от глупых мыслей, которым никогда не стать правдой. У каждого свои тараканы. Феликс это понимает. И принимает. Молчит о том, что чувствует, всего-лишь на мгновение, но все же чувствует (!), себя лишним в этой истории. Ненужное звено в хорошо слаженном механизме. В истории двух сердец, что связаны по крови. Связаны с рождения. Братьям суждено было пройти весь путь вместе и Феликс не уверен стоит ли ему вмешиваться. Но видя, как Сэм жмется к нему, словно ища защиты. Как ласково урчит в его медовую кожу, покусывая ключицы. Как открыто выставляет на показ новую татуировку. Все понимает. Понимает и отметает все глупые мысли, зная лишь, что невероятно сильно полюбил двоих глупых наивных щенков, что привязались к нему навечно. Позже Сэм показывает компас, который набил почти сразу после акации. Говорит, что хотел напомнить сам себе, что у каждого свой путь и своя судьба. Хотел верить, что он поможет ему не потеряться в бушующем океане несправедливо жестокой жизни. Показывает клинок, и Феликс сам угадывает, что тот — напоминание о силе, которую каждый человек хранит внутри души и сердца. Дальше птица — потому что всегда мечтал научиться летать, дракон — потому что мудрость всегда принадлежала не ему, а брату и крошечные носки с лапками — еще одно воспоминание о Феликсе. Душу греет черноволосая макушка и мысль, что все наладится. Обязательно наладится. Потому что спустя час в квартиру врывается заросший щетиной Хенджин. Лохматый, встревоженный и очень виноватый. Все происходит как-то сумбурно, потому что уснувшего в родных объятиях Феликса будить не хочет никто. Зефир, облюбовавший место у его ног, даже ухом не ведет на тихое шуршание чужой одежды, подползая к хозяину поближе, когда Сэм освобождает ему свое нагретое место. Все тот же десятый этаж, огромные панорамные окна и горящий закат, припрятанный за стальными колонами многоэтажек. Место все то же, но они теперь совсем другие. — То, что ты прислал… Я… Ты… Феликс… — не может сказать ни слова, давится воздухом и буквами, замолкает и смотрит так кричаще, что любая речь кажется лишней. — Ты обидел меня. Заставил его грустить. Он не будет прощать тебя. Потому что изначально не считал виноватым. Но ради моего прощения тебе придется постараться. Насмотрелся? Понравилось шоу? Нужно было поиздеваться над каждым из нас, чтобы ты все-таки понял, кого любишь? В ответ тишина. В ответ громкие объятия в которые Сэм падает с огромным желанием. Хенджин прячется в его шее, тихо всхлипывает, сжимает плечи до хруста костей и наконец-то расслабляется. Костным пеплом оседает на паркете, разрешая себе возродится. Словно пламенный феникс восстать из горячей золы и ошметков перьев. Обновленный, осмысленный. Повзрослевший. Потому что любить сложно. Любить — это интересно и скучно, грустно и весело, тихо и громко. Это вместе и порознь. Хенджину хватило. Горьких грез, глупых страхов и бессмысленных тревог. В его руках — половина его сердца. В их общей кровати — вторая. Вырванное из его грудной клетки, оно никогда ему не принадлежало. Потому что предначертано было для них.♡
— Вот так ты пытаешься извиниться, да? — Долго думал? — добивает Сэм. — Не драматизируйте. — Хенджин, ты действительно хочешь, чтобы голый зад нашей очаровашки увидел каждый посетитель твоей выставки? — Она не моя. Я всего лишь один из участников. И голых задниц будет две. Твоя тоже. Но разве ты не понимаешь? Это будет что-то невероятное. Услышав идею я смог думать лишь об этом. — О том, как мы потрахаемся на камеру? — О том, как сильно я люблю вас обоих. И насколько красиво у меня получится передать это через линзу камеры. — Хенджин вздыхает тяжело. Знает, что выглядит словно свихнувшийся гений, помешанный на своей идее. Молча устанавливает свет, раскидывает белоснежные простыни и прислушивается к тихому шороху одежд. Раздеваются. — Ты знаешь, что я тебе доверяю во всем, — голос Феликса звучит немного приглушенно, пока он через голову стягивает черную водолазку. — Я, конечно, не в восторге от этой идеи, но мысль о том, что на нас с Сэмом будет смотреть так много людей… будоражит. Действительно не видит в этом ничего пошлого. Щепотка искренности, немного эротики и обнаженные чувства. Искусство. Именно в этом Хенджину нет равных. — Вот поэтому милашка мой самый любимый парень из вас двоих. — Да что ты говоришь? — Сэм вздергивает бровь, иронично усмехается и берется за шнурки спортивных штанов. — Будто ты думаешь как-то иначе, — в ответ — молчание. Потому что сложно возразить истинным фактам. Особенно, когда возражать по сути и не хочется. И невозможно отвести взгляд от сцены перед собой. Хенджин любуется хорошо знакомыми ему телами. Урчит, когда видит красивую медовую кожу с россыпью веснушек на ней. Довольно прослеживает глазами за перекатывающейся сталью мышц на широкой спине. Вздыхает довольно и уже знает, что его работы произведут истинный фурор. Потому что они — истинный «Эрос». И никто не попробует оспорить этот факт. Хенджин замечает, что Феликсу действительно неловко. Он растягивает время, снимая штаны очень медленно, трясется словно осиновый лист и лихорадочно поглядывает то на воодушевленного Хенджина, то на спокойного Сэма. Пытается зарядиться их чувствами. Но пока что получается очень плохо. Мужчина не хотел, чтобы для Феликса это стало подобием испытания на смелость. Предлагая эту авантюру, он мог думать лишь о том, какой результат получит в итоге. Какие эмоции сможет подарить себе и своим любимым людям. Пока что получилось только заставить Феликса нервничать. — Слушайте… Я думаю, я погорячился. Если вам не нравится эта идея, то вы же знаете, что я не буду настаивать. Я придумаю что-то другое. Срочно начну искать модель и… В общем, использовать вас в своих интересах я не буду. — Хенджин, — Сэм говорит строго и кратко. Хмурится в непонятках и подходит ближе к нему, оставаясь в одних боксерах. — Заткнись. И начнем, наконец. Я тут не молодею. А очаровашка мерзнет, между прочим. Его срочно нужно согреть. — Согреть, да, — мужчина кивает словно глупая игрушечная собака установленная на приборной панели автомобиля. Феликс расслабляется, тихо хихикает и сносит последние баррикады — снимает голубое кружево нижнего белья. — Видишь, наш малыш готов. Так что говори, что нам нужно делать. — Просто любите друг друга. А я понаблюдаю. В прошлый раз вы хорошо работали на камеру, — говорит без капли обиды, вспоминая, как сломя голову несся домой, желая лишь вымолить прощение. Никогда не испытывал таких эмоций после просмотра откровенного порно. Но с этими двумя у него, кажется, многое впервые. Расслабиться получается не сразу. Хенджин прячется за камерой, стараясь не отвлекать своими глупыми комментариями, которые так и хотят вывалиться из его болтливого рта. Сэм расслаблен настолько, что Хенджин даже обижается, думая, что брата эта идея не будоражит так же сильно, как и его самого. Но младшего из близнецов в действительности эта фотосессия воодушевляет так сильно, что он лишь надеется, что трусящиеся от предвкушения руки не будут сильно заметны в кадре. Феликс поддается охотно. Немного зажимается, очаровательно стесняется и восхитительно краснеет, пока Сэм покусывает его ключицы, нахваливая крохотную родинку, что спряталась в изгибе лебединой шеи. Хенджин фокусируется на мурашках, что появляются у Феликса на коже. Ловит в кадре его поднятую в глубоком вдохе грудь, розовые покусанные соски и хрупкую клетку ребер, за которыми спряталось заполошно бьющееся сердце. Сэм успевает добраться своим ртом до судорожно поджатого живота, оставляя горящие метки и мокрый слюнявый след. Его ровный прямой нос прячется во впадинке пупка и Феликс с тихим вздохом зарывается в его темные взъерошенные волосы, распадаясь под большим телом на осколки хрупкого хрусталя. Хенджин жадно ловит каждый их вздох, тяжело сглатывает от предвкушения и судорожно выдыхает, когда Сэм рычит совсем по-звериному, чувствуя чужие бедра на своих ребрах. Феликс обхватывает его стройными ногами, скрещивает хрупкие щиколотки на напряженной спине и прижимает еще ближе к себе. На фотографиях сохраняется острая линия позвонков — незыблемый горный хребет с обрывом у поясницы. Обманчиво хрупкие кости под броней натруженных тяжелой работой мышц. Хенджин фотографирует беспрерывно. Шустро настраивает новое освещение, когда все происходящее смещается немного в сторону и постоянно изменяет позы, иногда ложась на пол, чтобы поймать действительно выгодный ракурс. Прямо как сейчас, когда все тот же ровный нос брата утыкается в место прямо над чувствительной тазовой косточкой, упираясь и соблазнительно морщась от напора с которым Сэм давит на тонкую кожу, оставляя на ней алеющий след от зубов. Никто из них совсем не спешит, Феликс медленно тает в родных руках, чувствуя, как что-то горячее и хорошо знакомое раздирает когтями изнутри его грудную клетку, желая вырваться, выбраться наружу. Дышать становится до невозможности тяжело. Феликс думает, что стоит Хенджину сделать несколько готовых фотографий размытыми, затуманенными словно возбужденный взгляд, и запотевшими, прямо как та культовая сцена из Титаника. И их корабль тоже идет ко дну. Потому что Феликс топится и задыхается в лавине чувств. Уходит под воду и не слышит уже ничего вокруг, впадая в хорошо знакомое состояние. Состояние, когда он становится послушной куклой в чужих руках, которую можно крутить и вертеть, как душе будет угодно. Феликс даже не замечает, как длинные узловатые пальцы проникают внутрь, как шершавые подушечки давят прямо на комок нервов, заставляя онемевшие холодные пальцы на ногах поджиматься от обжигающих волн удовольствия. Хенджин замечает все это, сохраняет на пленке фотокамеры и в своей памяти, действительно наслаждаясь картиной происходящей прямо перед ним. Следующие кадры — это распахнутый в беззвучном крике рот, алые уста и хищный мужской оскал. Размытые, резкие движения. Раскиданные по простыни угольно-черные пряди, ласковый шепот и грубые толчки. Медленные, дразнящие, покоряющие. Сэм что-то бормочет Феликсу на ухо, оглаживает его мокрый от пота лоб и убирает мешающиеся пряди от болтливого рта, пока юноша под ним может лишь хвататься побелевшими пальцами за острые крылья лопаток. Хенджин фотографирует красные разводы царапин, аккуратные округлые ногти, продавливающие тонкую кожу и широкий силуэт мощной спины — хищник готовящийся к прыжку. Голая кожа, чернильные разводы рисунков на теле, родинки, словно россыпь звезд на ночном небе и пушистые всколоченные волосы. Истинная картина эпохи возрождения. Феликсу хорошо настолько, что аж плохо. Он думает о чем-то отсраненном, устремляет взгляд в белоснежный потолок и стонет совсем как-то жалобно, представляя себя крылатой птицей в бескрайнем небе. Воздуха так много и так мало, что невозможно надышаться. Распухшими губами он хватает спасительный кислород, кричит в мыслях и чувствует, как слезы катятся по веснушчатым щекам. Сэм совсем рядом, держит (нет, ловит!) его падающее сердце, вытравливая из души любые сомнения. Как же, чертовски, хорошо. Сэм забывает где он и для чего они затеяли всю эту вакханалию. Он думает о том, что брату пора бы присоединиться. Думает, что Феликс наверняка готовился очень хорошо, потому что нутро его — растянутое и горячее, влажное и ждущее. Думает, что Феликс — очень-очень хитрая лиса, покусившаяся сразу на два больших члена. Фотографии выйдут фееричными. Мужчина без труда ловит горящий взгляд брата, смотрит всего пару секунд, но прицельно в душу. Безмолвный разговор заканчивается согласием. Хенджин сделал столько фотографий, что выставочные работы можно было бы менять ежедневно на протяжении целого года. Каждый кадр — истинный шедевр. Потому что искусство — их любовь. Феликс увлечен настолько, что даже не слышит громкого брязканья пряжки и шороха одежд. Не чувствует, что Сэм отвлекается на кого-то рядом. Не видит, как хищный зверь подкрадывается к нему со спины. Беззащитный. Распятый. Оберегаемый. Такой родной и любимый, что глупое сердце останавливает свой ход, замирая на длительный миг. Хенджин так любит. Так сильно любит свою маленькую семью, что может выразить это лишь горячими губами на округлых плечах. Мягкими руками на стройной талии и тихим дыханием, обжигающим веснушчатое ушко. Феликс даже не вздрагивает. Льнет к широкой груди, тонет в его руках и улыбается так, что сразу становится понятно — не в себе. Провалился так глубоко, утонул в чувствах и ощущениях. — Я вас люблю. Так сильно, — только и может шептать малиновыми устами, пока братья сцеловывают эти слова своими жадными губами. Сэм заглядывает в хорошо знакомые глаза, видит любимые искры в льдистых глазах и утыкается носом в родное плечо, чувствуя, как узкое нутро сжимает его все сильнее, когда второй член проталкивается так же глубоко. Теперь Феликс кричит по-настоящему, рыдает и хватается за все, что попадается под руку, разваливаясь на бесполезные лоскуты кожи и мышц. Хенджин его ловит, страхует и выталкивает обратно на поверхность воды, вдыхая в него кислород вместе с очередным страстным поцелуем. Феликсу почти не больно. Почти не страшно. Почти не одиноко. Внутрення пустота заполняется только двумя близнецами. И не только буквально. Хенджин не знает, осознает ли Феликс происходящее. Помнит ли о том, где они и кто они? Нужно ли ему это? Потому что прямо сейчас он плавится под двумя парами рук, отдаваясь душой и телом. Хенджину очень горячо, он переплетает пальцы в замысловатый узел, гладит косточку у большого пальца, так сильно похожую на ту, что была у него на руке с самого рождения. Он заглядывает Сэму в глаза и видит то же, о чем думает сам прямо сейчас. Им чертовски хорошо. Они все — громадный слаженный механизм, с идеально подходящими друг другу деталями. И как бы сложно, больно и неправильно это не было — отныне и навеки только вместе. Втроем. Последние кадры — порочные белесые разводы на небесном кружеве, увековеченные отпечатки рук на бедрах, отливающие синевой и вкусный поцелуй двух братьев. Потому что любовь — это красиво. Любовь — это история. И каждый пишет ее по-своему.