Дымятся крылышки из полиэтилена.
11 апреля 2054 Чуть больше двух месяцев назад сержант пообещал мне, что обязательно нанесет механически несколько ударов кулаком по моему прекрасному лицу, чтобы сделать его еще уродливее, ведь оно и так безобразно с этим дурацким тонким шрамом от лба до челюсти. Прошел довольно объемный отрезок времени для обещания такого содержания, но таково слово солдата — непоколебимое, честное, стальное. Я знатно от него натерпелся: Джеймс до сих пор по случаю извиняется и регулярно осматривает синяки на моем теле, запрещает подолгу ходить и вообще воспроизводить какую-либо физическую активность (впрочем, Элис делает то же самое, однако, помимо всего этого, немного на Джеймса дуется и не приглашает его с собой даже на онлайн-экскурсии). Он считает, что мне так больно, что «просто пиздец, гребанный его насрать», как бы он сам сказал, окажись на моем месте. Хотя и я не пальцем деланный: отбил ему почки и селезенку, почти сломал горбатый нос (если бы я приложил больше силы, перелом в таком случае мог выскочить со смещением, что внешне выглядело бы совершенно non comme il faut) и остался довольный. Короче говоря, опять оказался потерпевшим в ситуации, но как потерпевший не кричу. Спровоцировала этот конфликт одна его неосторожная фраза об одном мистере, так сильно напоминавшем мне Фернандеса. Я все еще не понимаю, был ли это точно он, однако мне все равно стало как-то очень неприятно, что Джеймс так о нем отозвался. Цитировать не буду, (moveton!) а только слова его внезапно ударили по небольшому рычагу внутри меня, и где-то в трахее у меня образовалось странное и очень плохое давящее ощущение. Трудно описать словами, полагаю, это был гнев. Сержант сказал в его отношении кое-что такое, что непременно меня оскорбило, словно бы он говорил обо мне. Но ведь в том-то и ирония, что, если бы он говорил обо мне, я бы нисколько не обиделся и даже мог ядовито пошутить… Очень удивительно, но так оно и есть — я первый начал драку. Монсеньор бы точно не был доволен таким моим резким поведением, однако когда на кону стоят честь и человеческое достоинство, бывает не грехом поправить дело и таким варварским способом. Я не стал долго раздумывать, посмотрел на сержанта зло и вдруг выполнил апперкот. При таком ударе высок риск повредить соединения костей верхней и нижней челюстей, сильно закусить чувствительный язык, подавиться слюной и даже потерять сознание. Я и не старался бить сильно, так что вследствие моего удара Джеймс лишь немного пошатнулся от неожиданности. Мужская и профессиональная гордость была задета: ответ от него последовал в виде очень мощного удара по правой скуле. Удивительно, как я от такой силы не рухнул на пол! Вероятно, Джеймс не захотел, чтобы это случилось, и слегка уменьшил силу тяжести удара. Он подождал секунду, пока я и Элис придем в себя, и тут мы с ним уже оба накинулись друг на друга. Я бил его по туловищу, преимущественно по эпигастральной области и в основном ногами, а он решил использовать исключительно свои кулаки. Я изначально знал, что Джеймса мне не победить, и мое превосходство в росте ничего мне не дает, ведь Джеймс, как ни крути, во много раз сильнее и опытнее. Я не ждал, что он будет давать мне поблажки как человеку хронически больному, уставшему и явно уступающему ему в весовой категории. Вероятно, он и не хотел со мной драться, а бил чисто из принципа чести? Тем не менее мы в тот же день помирились и пропустили вместе по стаканчику виски за его счет. Что бы не думали люди об американцах, а сержант составляет какое-то особое исключение: он ужасно честный и умеет думать о других. В пабе он сказал мне, что несколько впечатлен моими навыками рукопашного боя и точностью ударов, ведь я «просто врач». Разумеется, ведь в эпигастральной области у человека огромное скопление болевых точек, в которые я старался попасть. Помню, Фернандес какое-то время учил меня боевому и артистическому фехтованию. Хорошее было время… Сейчас фехтование является особым видом спорта и иногда используется артистами театра для имитации батальной сцены. Je regrette ce temps… Сейчас мы в Женеве, завтра же с утра отправляемся в Страсбург. В своей полуисторической книжке, которую я, к моему стыду, забыл вернуть в библиотеку, написано вот что: Женева, второй по величине город Швейцарии, столица кантона Женева, находится на пересечении 46 градусов 12 минут северной широты градусов 12 минут восточной долготы и расположена на юго-западе страны, на границе с Францией, у края отрогов Альпийских гор на высоте 410 ярдов. Город стоит на западном берегу озера Леман, у выхода из него реки Роны. Из вод озера вверх на высоту 153 ярдов бьют струи фонтана Жет д’О, являющегося символом города. На левом берегу Роны возвышается исторический центр города с собором Святого Петра и ратушей, правый берег занимает «международная Женева». Собор Святого Петра расположен в самой высокой точке Старого города, на высоте 441.8 ярда над уровнем моря, там, где, возможно, находился римский храм. С XI века внешний вид собора претерпел множество изменений: в 1749–1756 годах портал фасада был заменен на портик с шестью коринфскими колоннами, а каменная колокольня — остроконечной металлической башней. Под собором доступны для осмотра открытые в ходе раскопок останки баптистерия IV века и мозаики V века. Женева — один из старейших городов Европы. Еще в четвертом тысячелетии до н. э. здесь находилось крупное поселение. В I тысячелетии до н. э. гельветы (отсюда одно из названий страны — Гельвеция) выстроили на берегу реки крепость. Примерно в 120 году до н. э. эти места попали под власть Рима и в районе современной Женевы появились вышедшие в отставку римские легионеры. Они укрепили город, защищавший мост через Рону (упоминается в «Записках о Галльской войне» Юлия Цезаря). Во времена римского владычества Женева процветала. Это был настоящий город с дорогами и акведуками. Однако вторгшиеся во II веке на территорию Швейцарии германские племена алеманов, а в следующем веке — бургундов все превратили в руины. Но город возродился. Около 400 года в нем возникла первая христианская община. Женева находилась под протекторатом Савойи с давних пор, но открытая борьба за независимость началась только с 1519 года. Особенно активно действовала патриотическая организация «Дети Женевы». Один из ее руководителей — Бертелье — был казнен, второй — Франсуа Боннивар — был заключен в Шильонский замок (его страдания послужили сюжетом для поэмы лорда Байрона «Шильонский узник»), третий — Безансон Гюг — бежал в Берн и сумел договориться о союзе против Савойи. И объединенные силы Женевы, соседнего кантона Фрейбург и Берна добились победы: савойский герцог Карл III признал независимость Женевы по договору 1530 года. Установление независимости неизбежно толкало Женеву на принятие Реформации, хотя она и была окружена католическими кантонами и странами. Это было необходимо для дальнейшего развития города. Еще в XIV веке новое учение начали распространять немецкие купцы, потом пришли проповедники из Франции. И в мае 1636 года народ Женевы заявил о своей готовности жить «в соответствии со святым евангельским законом и словом Божиим». А через два месяца в роде появился молодой пикардиец Жан Кальвин, который, не занимая никакого государственного поста, стал фактически духовным и светским правителем Женевы. Вплоть до начала XX века город называли «протестантским Римом». Так, благодаря Реформации, маленькая Женева приобрела репутацию города международного значения. Жан Кальвин первоначально готовился стать католическим священнослужителем, для чего изучал богословие и право в Парижском университете, где в 1532 году получил докторскую степень. Но упадок церковных нравов и знакомство с идеями основателя протестантизма Лютера привели Кальвина к решительному разрыву с умеренно-реформистской традицией, а затем и с католицизмом вообще. В 1537 году он перебрался в Женеву и стал основателем одного из мощных религиозных течений в рамках Реформации — кальвинизма. Когда в 1815 году Венский конгресс европейских держав объявил Швейцарию «вечно нейтральной страной», Женева была избрана местом проведения международных встреч. В 1830 году в городе было создано Общество мира, призванное урегулировать внутригосударственные и международные конфликты. Девяносто лет спустя те же функции были возложены на Лигу Наций, прекратившую свое существование с началом Второй мировой войны (в то время действовало только общество Красного Креста). После завершения войны международный дух Женевы возродился: с 1966 года в этом городе находится европейское отделение ООН. Тем не менее после различных волнений и обстрелов город перестал быть таким блистательным, как пишут в книгах и как показывали на туристических сайтах. После пары дней массовой истерии внешний вид города стал выглядеть non comme il faut. Мы шли и удивлялись: все улицы были устланы трупами и словно создавали некий коридор смерти. Бывшие дома превратились в старые обломки и развалины с большими полуразрушенными стенами. Черная копоть покрывала руины зданий. В нескольких местах догорали трупы и деревья, искусственно посаженные в чьем-то саду. Теперь сады состояли лишь из веток и обугленных стволов некогда великолепных и древних растений. Это просто большой, очень-очень большой морг, только без ножей и холодильников, вот и все. Морг, в котором нет санитаров и никто не подаст тебе скальпель. Когда-то тут был заповедник. Но теперь интересные звери вымерли, остались одни насекомые. Все больше болот, деревья гниют и сохнут. Редких пород почти не найти. Мой взгляд зацепило одно тело: на мертвой женщине, кожа на лице и конечностях которой полностью обгорела в страшном пожаре и даже почернела, как от гангрены, было грязное рваное желтое платье, со временем потускневшее и пропахшее гнилью. Из глазниц, ноздрей и рта лениво выползали черви — личинки мясной мухи. Ее сухие и сгнившие, как плесень, руки стальной хваткой сжимали тело ребенка, которое почти не пострадало — на краешке когда-то белого платьица в голубой горошек отпечатался лишь черный пепел, но тем не менее, девочка была, бесспорно, мертва. Инфаркт. Это был один из разоренных районов. В центре все не так. Огонь — это совсем не страшно, и смерть тоже. Умереть не страшно. Страшно — это ощущение запаха жареной человеческой плоти. Когда перед глазами маячит неизвестное ужасное существо, а за каждое сказанное тобой слово ты можешь поплатиться собственной жизнью; когда отчаянно пытаешься спасти нескольких обычных людей, таких же, как и ты, чтобы они просто жили и были счастливы; когда ты не знаешь, куда идти, не знаешь, что делать, а просто бежишь наугад. Страшна не смерть; страшна безысходность. Покурил. Что-то я отвлекся. В последнее время я волнуюсь за Великобританию. После процедуры брексита Ирландия все-таки глотнула свой северо-восточный кусок обратно, как и предсказывалось. Стремительно теряется наш контроль над Шотландией, Уэльс готов вот-вот устроить переворот. Об Австралии и других более мелких островах и говорить нечего. А я где? Я в Англии? В Шотландии? В Уэльсе? Как дурак прохлаждаюсь в Женеве, провожая девочку в Москву… Я заметил, что наши тоже из Британии повалили: встречаю в Европе своих земляков. Спрашиваю: куда, сэр (или мадам), направляетесь? Он (или она): «В Германскую республику», «В Австрийскую республику», «В Норвежскую республику», «В Финляндскую республику», etc. — «А вам куда?» — «А я, сэр, в Москву…» — «Что-о?!.» Не любят Москву в последнее время, да и никогда особо не любили. Коммунисты же. А мы кто? Капиталисты? Фашисты? Да где там… Болото мы, никогда ничего решить не можем: ищем компромиссы, лавируем на весах — рабочие или предприниматели? — то тем реформу подкинем, то этим ее сунем… Оттого и стачки везде, что людям за тысячу лет надоело. Мне тоже. Но где я? Разве могу я писать о том, как люблю Великобританию, находясь в Женеве? Из Парижа и Россию можно любить — а вы бы на Родине попытались… Я обещал самому себе, что едва Элис устроится в Союзе, я полечу обратно. Но я не вспомнил, сколько времени это может занять. Я романтизировал, как романтизируют абитуриенты медицинских университетов: они думают, что будут препарировать людей, присутствовать на реальных операциях, изучать сложные патогены и патологии — а им суют анатомию, латынь, биохимию и биоинформатику. Скука да и только! Но лишь наступает шестой год… Были, конечно, среди наших и те, кто отправился в Ленинград, Курск или Смоленск. Мало, но были. Я обрадовался: если их пускают, то и у нас есть шансы легально пересечь границу. Легально или нет, а я видел, как в метро продают дипломы. Мой, в общем-то оттуда же, только из английского метро: кто у меня, по-вашему, будет принимать экзамен, если университеты все закрылись? Дорогое все безумно. Один умник (явно не здешний, вроде даже не европеец) решил ограбить ювелирный. Я ему говорю: зачем? Пошли лучше в банк. А он, дурачок, послушал меня, приняв англицкую иронию за чистую монету. Элис ему: вы его не поняли… он имел в виду… э-э… назад… да. К счастью, сзади того ювелирного было какое-то место, охраняемое не так хорошо, как женевские банки. Что-то вроде бедного квартала. Там зато конкурентов хоть отбавляй. Обчистили с ним на троих несколько квартирок. Ни следов, ни улик: я же тот еще проходимец — он меня поблагодарил и дал где-то сорок процентов от награбленного. Заставил Элис вернуть все как было (она не хотела, ведь там была такая изящная брошка-лиса), и мы поспешили уехать. Ну это к черту. Просто с недавних пор мне чаще стали сниться сны. До сих пор их вообще не было: после завершения периода моего детства мне перестало что-либо сниться, и ночь (тогда я еще спал ночью) проходила мигом. Но буквально вчера я видел кое-что интересное и пугающее. Механика воспроизведения снов до сих пор известна медикам не до конца. По новейшим данным, которыми я могу располагать, люди чаще всего видят сны во время БДГ-фазы, которая наступает примерно каждые 90 минут и важна для укоренения воспоминаний (или, по мнению Фрэнсиса Крика, отбрасывания «ненужной» информации). Остальные фазы традиционно разделяют еще на четыре. Впрочем, есть десятипроцентная вероятность, что сны можно видеть и во время фазы медленного сна. Наличие снов зависит от работы вентромедиального ядра гипоталамуса. Таламус располагается под складками коры головного мозга, ниже полостей мозговых желудочков и представляет собой пару соединенных ячеек с серым веществом. Функция его заключается в передаче сенсорной информации коре головного мозга (все, что человек трогает, видит, слышит и пробует). Обеспечивают эту передачу синапсы таламуса. Когда человек засыпает, ионы калия проходят через мембраны клеток таламуса и попадают во внеклеточную жидкость: каналы K2P изменяют свою структуру и открывают сдвоенные поры. При пробуждении процесс имеет обратное действие: каналы сужаются, заряд нейронов таламуса увеличивается, и снова начинается передача информации об окружающем мире. Зрительная информация проходит через затылочную долю головного мозга и обрабатывается на пару дюймов выше шейных костей; слуховая расходится паутиной и обрабатывается под самими ушами (примечательно, что звуки, услышанные правым ухом, обрабатываются под левым и наоборот); осязательная информация воспринимается в ленте коры, огибающей мозг, а обонятельная и вкусовая сразу поступает в ту область, где находятся эмоциональные центры. Вот и все, что известно о наших снах. Каждый раз, когда мне приходилось засыпать, я видел что-то странное. Иногда мне мерещатся вещи, которых просто не может быть. Я порой вижу на небе новые звезды. Но я не отмечаю это в рапортах и архивах. Просто депрессия… Или, может быть, я даже болен. Несмотря на то, что я видел это много раз, я до сих пор помню смутно. Отпечаток оставили только образы графов. Гниющие, разлагающиеся: личинки мясной мухи обрабатывали их лица и выглядели, как тухлая паста. Тела их лежали в футляре из обглоданных ребер крупного парнокопытного (отчего-то я знал, что это козел), и грязные белые крысы носились туда-сюда, перескакивая с ребра на ребро, с носка ботинка Фернандеса на его скукоженный живот. Пустой глаз монсеньора холодно и жутко смотрел на зрителя, словно укорял за бездействие и безвестность. «Птицы, птицы, собирайтесь вокруг мраморного гнезда!» — тихонько слышалось отовсюду голосом Фернандеса, а потом еще более тихим и тонким эхом: «Кто вырывает?» — будто бы это я сказал, а не кто-то другой. От этих снов я пробуждаюсь в ужасе и не хочу засыпать снова. Я почти перестал спать и отдыхаю по три-четыре часа в день. Этого не хватает. Я потерял бдительность и работоспособность, не вижу очевидных вещей, стал генерировать фальшивые воспоминания — всякие церебральные нарушения. Я очень от этого устал… В последний раз проспал пятнадцать часов: Элис заставила и пообещала, что будет рядом, если я вдруг опять проснусь. Номерок у нас был тихий и просторный: Фернандес ничего не пожалел и щедро одарил нас финансовой поддержкой, чтобы красотка Нелл уж точно была в комфорте и не бедствовала. Этот отель был едва не последним оплотом для несчастных застрявших туристов, не считая всяких хостелов и разоренных заведений для бездомных. Деньги все еще были в приоритете, и проблем с жильем не возникло. Я лег с трудом, потому что поясничные мышцы свело от долгого поддержания тонуса, и потом долго не мог расслабиться. Положил руку на ее талию (мне показалось, или же она (в смысле рука) сливалась с простыней). Удивительно, но меня долго не могли добудиться, так что мы немного опоздали. Да и снов я никаких не видел. Просто заснул густым и мутным сном, как будто умер. Пишу в дороге. Следующий город на нашем пути — Страсбург.Ни горести и тяготы войны,
13 апреля 2054 Почувствовал, наконец, что есть такое стокгольмский синдром, на практике. Знаете эту историю? Я бы рассказал, да времени не так много. Мы были в канаде. Не в той Канаде, а в «канадской» бургерной. Уютное место, находилось в каком-то торговом центре. Элис позвала меня отвлечься от всей этой геополитической суеты и поесть. Пили кофе с содовой, она вспоминала детство, как Фрай играл ей в свободное время на флейте, как я строил ей карточные домики, как она искала меня, играя в прятки. Вдруг — лампа позади нас лопается из-за пули. Я приказываю ей ложиться и не двигаться, пока не разрешат. Ни в полицию, ни Джеймсу не звонить. Сержант в это время улаживал какие-то свои англо-американские вопросы — военная тайна. Говорю: «Нас не убьют, если будем делать что говорят». Были это какие-то психически неуравновешенные люди. Все террористы такие: в масках и перчатках, никого не разобрать. Какие-то литопедиоиды. Она дрожала — в один момент мне захотелось ударить ее по голове, чтобы она потеряла сознание и не привлекала напрасного внимания, — я тронул ее плечо и легко сжал, давая понять, что нужно замереть совсем. Я… вспомнил Беслан. Вспомнил цитаты. Портреты. Рассказы о том, как ученикам средней школы (совсем крохи!) приходилось употреблять собственную урину, чтобы не умереть от обезвоживания, сидеть неподвижно часами, почти не спать — все это пока незнакомые дяди с оружием сменяли друг друга на карауле. Мог ли я переместиться не в 2047, а в август 2004, как-то предотвратить это преступление, рассказать, чтобы к школе подъехали спецслужбы, да хоть просто убить самих террористов, отдав одну свою жизнь в обмен на три с лишним сотни? Наверное, мог. И так бы поступил не только истинный врач, а любой уважающий себя человек. Но откуда ж мне было знать? Сложно, очень сложно… Я отбросил мысли о Беслане и стал думать, как нас спасти. Прозвучал приказ всем заложникам собраться в центре фуд-корта. Мы сели в ожидании каких-то действий от спецслужб. Кто-то позволял себе истерить, возмущаться, что эти нелюди без спросу берут их оставленную еду, рыдать, бежать или снимать что-то на телефон — этих быстро ликвидировали. Трупы, фаст-фуд и порох в одном месте — просто отлично. Меня едва не стошнило. Остальные держались робко, скованно и зашуганно — оно и понятно. Я и несколько человек в целом вели себя спокойно и по всем правилам личной безопасности в подобной ситуации: исполняли все приказы, старались не фиксировать зрительный контакт с террористами, не просили позвонить родным, вообще не доставали телефоны и не предлагали торг за наши жизни. Я не знаю, что им было надо. Переговоров я не слышал: это позже стало известно, что что-то по поводу войны — короче, явно внешнеполитическое. Тогда меня это волновало слабо. Все равно я бы не смог дать им то, чего они требовали. Меня удивило поведение моей Элис. Она… вела себя просто мастерски. Нам приходилось сидеть там несколько дней… около трех. Со временем они смягчились и разрешили трогать объедки со столиков. Она пыталась меня накормить: я жевал сухую картошку, доедал чей-то цезарь и пил содовую, но от всяких роллов, пицц и бургеров предпочел отказаться: ну его к черту, склад холестерина. Между тем в куче около магазинчика с вьетнамской едой лежала кучка тел. Ходить в уборную разрешали, но по одному и с сопровождением: все равно единственный вход лежит через зал, а окна там отсутствуют. Я молчал, оставался почти неподвижным и даже прикорнул с интенцией спать. Все равно никому я был не нужен. Элис с чего-то вдруг поняла, что с ними можно кокетничать. Она как будто забыла о существовании Джеймса (между прочим сержант был первым, кто понял, где именно мы находимся, и срочно сообщил в локальную полицию) и стала с ними как бы легонечко флиртовать. Я боялся за нее: мало ли что было в их больных головах? Ее ведь легко могли на глазах у всех изнасиловать, а за любые мои попытки предотвратить это надругательство — застрелить. Но этого вроде не было. Они были очень деликатны с ней и с женщинами в принципе, говорили с ней на пространные темы, о брендах Sussex Royal, о Kèddo, Marks & Spencer, Calvin Klein… Они были британцами, и наше с ней received pronunciation их изумило. С одним из них (он все еще выглядел угрожающе с автоматом, в маске и бронежилете) мы отошли на нижний этаж, переговорили, и он согласился отпустить нас обоих при условии, что никто об этом не узнает — иначе их ребята расстреляют нас и снаружи. Элис кивнула ему, улыбнулась, взяла меня за мизинец, и он провел нас через черный ход. Я не понимал, почему это происходило. Я хотел рвануть к спецназу и в срочном порядке рассказать о количестве заложников, условиях и локализации их задержания и предполагаемом происхождении террористов — но я то ли не мог, то ли вовсе не хотел… Я испугался какой-то безумной и легкой симпатии, которую мог испытывать по отношению к собственным мучителям, и мысль о том, что я в крысу сбежал с места преступления, ничем не помог, а из-за меня кто-то мог и вовсе погибнуть, не давала мне покоя. К счастью, никто не умер. Но мой трусливый побег останется тяжелым бременем на моей совести. Джеймс встретил нас сразу же: крепко обхватил Элис, справился у нее, употребляли ли мы какие-нибудь калории, не хотим ли отдохнуть. Она нажаловалась ему, что я, такой плохой и вредный, почистил только несколько пакетиков фри, салат из цезаря и помидорки черри, относительно свежие. Он обозлился, но я вовремя вспомнил, что хочу спать: благодаря этому экзекуции в виде насильного введения килокалорий не последовало. Это был настоящий стокгольмский синдром… Сейчас нахожусь в состоянии экзальтации. Больше моей голой руке ничто не угрожает, она надежно сокрыта от чужих злых глаз. Джеймс был в восторге, а Элис сильно удивлена, что я решился на это снова. Говорят, что такие вещи обычно лишь привлекают внимание, но теперь в наш век и наши годы я чувствую себя более защищенным, чем раньше, и секрета в этом никакого нет. Было немного больно, особенно на локте — пока даже не говорил, что болевой порог у меня пониженный, так что, вероятно, нужно было употребить какой-нибудь мощный анальгетик. Перед процедурой необходимо помыться, хорошо поесть и быть, разумеется, в нормальном состоянии. Третьего, да и второго не вышло, выполнил только первый пункт. Все было не так страшно, как многие себе представляют. Игла, смоченная пигментом, проникает через базальную мембрану и заносит краску в дермальный слой (а в идеале — между эпидермальным и сосочковым слоем). В процессе заживления вокруг частиц пигмента образуется слой клеток соединительной ткани. При этом репарируется и эпидермальный слой поверх слоя с красителем. Любое инородное тело при попадании в ткани организма начинает обрастать клетками соединительной ткани. Таким образом, частицы пигмента изолируются как от эпидермального слоя, который постоянно обновляется, так и от ближайших капилляров, минимизируя рассеивание пигмента между клетками. Если какое-либо инородное тело попадает в дермальный слой, то оно остается там навсегда. Процесс заживления проходит через три стадии. Во время фазы репарации игла повреждает все структурные компоненты кожи: эпидермис, кровеносные сосуды, расположенные в поверхностном сосудистом сплетении дермы, клетки и волокна соединительной ткани. В ответ на повреждение кожа отвечает универсальной местной защитной сосудисто-стромальной реакцией: краснеет, отекает, может наблюдаться местное повышение температуры, а также боль, возникающая из-за травмирования нервных окончаний. Воспалительная реакция вокруг повреждения состоит из нескольких этапов: сначала происходит вазодилатация кровеносных сосудов и увеличение объема циркулирующей крови, а значит, возрастает внутрисосудистое давление. Это приводит к истончению сосудистых стенок, в которых открываются дополнительные поры. Далее процесс переходит в стадию экссудации: через истонченную стенку и расширенные поры начинает вытекать наиболее жидкий компонент крови — плазма, которая просачивается в близлежащие ткани. В результате увеличивается внутритканевое давление, что приводит к отеку. Вслед за плазмой крови примерно через 2-4 часа после нанесения пигмента к области повреждения подходят лейкоциты. Они создают вокруг этой зоны инфильтрационный лейкоцитарный вал. Эти клеточные элементы осуществляют фагоцитоз разрушенных клеток. Таким образом, в поврежденной ткани происходит некролиз. В месте повреждения кожи кровь и лимфа выходят на поверхность и, подсыхая, образуют струп. На время заживления раны струп предохраняет место повреждения. Фаза пролиферации начинается на второй-третий день. По краям раны происходит усиленное деление клеток, из которых формируются трубковидные образования. Они растут по направлению друг к другу и, соединяясь между собой, образуют капиллярные сосудистые петли, которые, в свою очередь, начинают ветвиться до тех пор, пока не найдут выход в более крупный сосуд. Таким образом, в зоне повреждения восстанавливается кровеносная система, которая начинает усиленно снабжать пораженное место кислородом и питательными веществами, стимулируя процессы заживления и регенерации. Примерно на четвертый день в прилегающих тканях начинается усиленная миграция фибробластов, которые формируют грануляционную ткань, прикрывающую рану. Этот тончайший слой новых клеток служит основой для последующей эпителизации раневой поверхности. Фибробласты участвуют также в синтезе коллагеновых волокон, которые придают прочность и эластичность восполняемой ткани, а также в репродукции протеогликанов, образующих желеобразное вещество внеклеточного пространства. В процессе пролиферации увеличивается количество нуклеопротеидов, гликозаминогликанов, гиалуроновой кислоты. Растет число клеток соединительной ткани, которые содержат в своей цитоплазме гистамин и гепарин. Их количество максимально увеличивается на пятые-седьмые сутки. Регенерацию тканей можно стимулировать, используя соответствующие препараты (например, солкосерил) или мази, содержащие женьшень, китайский лимонник и другие биологически активные вещества, способствующие восстановлению тканей. Фаза же эпителизации начинается сразу после процедуры и усиливается на третий-четвертый день. В дерме эпителизация завершает процесс заживления. Клетки базального слоя эпидермиса начинают интенсивно делиться и формируют базальную мембрану, тем самым заполняя образовавшийся в ней дефект. От периферии к центру раны на молодую соединительную ткань надвигается регенерированный эпителий. Этот процесс будет идти, до тех пор пока кожа не восстановится полностью. Ороговение в новых клетках сначала будет замедлено, но к концу заживления может стать даже избыточным. При завершении эпителизации грануляционная ткань постепенно превращается в соединительную. После отторжения струпа на третий-пятый день края раны начинают усиленно шелушиться, появляется большое количество роговых чешуек, потом этот процесс затухает. Клиентам настоятельно рекомендуется не снимать корочку, даже если она будет зудеть, принося беспокойство. Размачивать образовавшуюся корочку тоже не следует, поскольку это может привести к ее преждевременному отторжению, и тогда лишенные прикрытия ткани будут совершенно беззащитны перед инфекцией. Заживление тканей под корочкой идет параллельно с затухающим процессом воспаления, который обычно заканчивается на пятые-седьмые сутки. Вскоре после восстановления тканей татуировка немного бледнеет, поскольку вокруг кристаллов пигмента, которые остались в сетчатом и сосочковом слоях кожи, формируется небольшая вуаль из коллагеновых волокон. Они оплетают буквально каждую частицу пигмента, заключая ее в тоненькую капсулу, которая делает эти кристаллы недоступными для иммунной системы. Таким образом, этот процесс предотвращает различные аутоиммунные заболевания и риск получения инфекции. Теперь на страже моей правой руки верно стоят каракурты. Это одни из самых опасных для человека ядовитых пауков, относятся они к семейству черных вдов. На верхней стороне брюшка они имеют тринадцать точек или пятен, о чем и говорит их латинское название. Они небольшого размера и обитают преимущественно на востоке, там, где тепло. Яд типичного latrodectus tredecimguttatus опасен тем, что в его состав входят нейротоксины белковой природы (преимущественно альфа-латротоксин, пресинаптический токсин, о нем сейчас напишу, но были замечены и бета-латротоксины). Наблюдаются там и ферменты: гиалуронидаза, фосфодиэстераза, холинэстераза и кининаза. Дело в том, что способность альфа-латротоксина индуцировать проницаемость биомембран для двухвалентных катионов приводит к избыточному высвобождению нейромедиаторов: при температуре 98.6 градусов нейротоксин образует прочную связь с рецептором и каналы для катионов кальция, а они в свою очередь запускают процесс высвобождения нейромедиаторов, более чем в тысячу раз превышающий норму. Синаптические везикулы клеток во время второй фазы действия почти полностью исчезают. Примерно через десять минут после укуса человек начинает чувствовать острое недомогание. Спасти может новокаин, введенный внутривенно. И все же лучше все равно провериться. Мало ли что? Повторюсь, что Элис была удивлена. Она не думала, что я вдруг захочу ощутить эту адскую боль снова, особенно на локте, ведь там находится кость. Я же испытал эйфорию, пока мастер издевался над моей бедной рукой, и мне даже захотелось подвергнуть такому истязанию и левую. В таких вещах, конечно, лучше не спешить, так что от извращений над второй, девственно белой рукой я воздержался. Мне действительно стало легче. Пауки меня успокаивают. Впрочем, в Страсбурге каракурты не обитают. Вы же наверняка знаете, что он не Стрáсбург, а Страсбýрг? Старинный город во Франции, историческая столица Эльзаса и префектура департамента Нижний Рейн, находящийся на пересечении 48 градусов 35 минут северной широты и 7 градусов 45 минут восточной долготы, расположен на реке Иль в 1.8 мили западнее Рейна, на границе с Германией, напротив немецкого города Кель. Исторический центр Страсбурга занимает остров Гранд-Иль, образованный рекой Иль и каналом Фоседю-Фо-Рампар. Главная достопримечательность — кафедральный собор — находится в южной части острова. Первые свидетельства о существовании кельтского поселения на реке Иль относятся к раннему бронзовому веку. В 12 году до нашей эры захватившие эти места римляне основали город Аргенторатум, который дважды, в 352 и в 451 годах, был полностью разрушен: сначала варварами, а затем алеманами и гуннами. В 496 году король франков Хлодвиг разгромил алеманов и присоединил Аргенторатум к Франции, переименовав его в Стратебургум — «город у дороги» или «город дорог»: здесь, в долине Рейна, пересекались торговые пути, связывавшие север и юг, запад и восток континента. Город начал быстро развиваться. Его порт был вторым по значимости после парижского. B 974 году в Страсбурге начали чеканить собственную монету. К началу XII века город, освобожденный от королевских налогов, проявил свой независимый характер: в нем появилось местное самоуправление. До XIII века власть, впрочем, принадлежала епископам: при них началось строительство кафедрального собора и была утверждена городская печать с изображением Богоматери с распростертыми руками. Однако с течением времени жизнью города стали управлять представители ремесленных гильдий, а в 1332 году был создан городской совет и принята конституция, действовавшая до Великой Французской революции. В XVI веке Страсбург принял Реформацию, чему способствовали экономическая и политическая независимость, а также довольно высокий уровень образования (с 1538 года в городе действовала Высшая школа). Протестанты, впрочем, мирно уживались с католиками: в кафедральном соборе служили мессу, но в 1618 году началась религиозная Тридцатилетняя война, в ходе которой французские войска взяли Страсбург штурмом. Город лишился независимости, но сумел отстоять свои конституцию, самоуправление, свободу вероисповедания и право не платить королю налоги. Поэтому следующее столетие стало вторым золотым веком. В 1870 году началась франко-прусская война, и после трехдневного артиллерийского обстрела немецкие войска захватили Страсбург. Поражение Франции привело к тому, что город был аннексирован Германией вместе со всем Эльзасом и Лотарингией. Страсбург стал столицей отвоеванного региона, в нем появился типично немецкий район с широкими бульварами и массивными зданиями в неоклассическом стиле. Однако, несмотря на то что немцы способствовали введению новых, зачастую весьма полезных порядков (например, в области социального страхования) и способствовали развитию инфраструктуры города, жители Страсбурга считали себя в первую очередь эльзасцами, во вторую — французами и только в третью — немцами. И когда в результате поражения Германии в Первой Мировой войне 11 ноября 1918 года французские войска вошли в него, их встречали как освободителей. Период между двумя войнами был отмечен серьезным политическим и экономическим кризисом, а также подготовкой к возможной очередной оккупации. Французские власти приняли нетривиальное решение: в сентябре 1939 года жители Страсбурга были эвакуированы на юг, в Перигор. Поэтому, когда 19 июня 1940 года в Страсбург вошли гитлеровские войска, им никто не оказывал сопротивления. Со времен окончания Второй Мировой войны Страсбург остается французским городом, но в нем помнят всех его сыновей: и немцев, и французов, хотя не всегда отношения между ними складывались гладко. В 1949 году по предложению сэра Уинстона Черчилля в Страсбурге разместилась штаб-квартира Совета Европы. Таким образом, город стал символом примирения не только Франции и Германии, но и всех европейских народов. В последнее время я иногда наблюдаю в городе странное, быть может, закономерное появление белых крыс. Они начинают мигрировать, когда в Страсбурге теряются дети — преимущественно девочки европейской внешности. Во время низшей стадии кризиса это нормально. Быть может, стоит помочь? Аккуратно заговорить, взять за ручку и отвести домой? Понести на руках, как это делал монсеньор. Дети же очень легкие. Что они весят? Одиннадцать процентов костных тканей; органические и неорганические вещества… Я очень давно не общался с детьми (разговоры с самим собой не считаются): ощущение, будто они меня боятся. Но я же хороший? Все это так… странно.Ни кабала английского народа —
16 апреля 2054 Сержант склонил меня на еще одну большую татуировку! Я начинаю втягиваться в это. Боль совершенно не страшная, я бы сказал, что даже приятная. Пока была возможность, попросили змеиный скелет (отдел с ребрами, без черепа). Мастер почему-то долго не хотел соглашаться, но в конце концов сдался и оказал услугу. Престранный человек. Оно и неудивительно: он работает собственной рукой, ему не нужно удерживать инструмент пальцами, потому что сама кисть его и есть инструмент. После волны истерии и этот город частично разорился, и клиентов до этого момента у него не было. Отказаться он не мог, в конце концов я единственный в этом городе, кто будет готов заплатить ему, чтобы он мог раздобыть где-то еду или даже оружие. Удивительно, что деньги до сих пор имеют какую-то ценность. Сержант говорит, что давно бы брал плату за свои услуги провиантом, боеприпасами или какими-нибудь механическими деталями, и я с ним полностью согласен: здешний мир погрузился в апокалипсис, что теперь есть деньги? Мятая бумага. Разве только устаревшая их форма, монеты, может как-то пригодиться в это нелегкое для всех время. Татуировка сама по себе в разных кругах значит разное: паутина с пауками, которая уже сторожит мою правую руку, среди преступных группировок означает наркотическую зависимость. Череп традиционно воспринимается как символ смерти, роза — изящность и неприступность. Еще большое значение имеет в каком ухе вы носите серьгу. Если в правом, то это значит, что вы желаете подчеркнуть неординарность своей сексуальной ориентации, а если в левом — совершили морское кругосветное путешествие. Главное не перепутать! Во время работы господин оформитель рассказал мне пару трогательных историй, связанных с его работой. Они весьма лаконичные, с неожиданным концом, но они показались мне настолько же занимательными, насколько они неоднозначны. Вероятно, в этом и заключается сила его повествования — в неоднозначности и открытости. Люблю такие произведения. Он рассказал мне хокку (или, если угодно, 俳句, то есть хайку). Это такой литературный жанр традиционной лирической поэзии вака. Самым известным хайдзином до сих пор остается древний поэт Мацуо Басе, чьи произведения датируются годами второй половины семнадцатого века. Оригинальный, так сказать канонический размер хокку составляет всего семнадцать слогов, хотя часто встречаются отклонения от нормы, особенно на других языках: к примеру английское хокку гораздо меньше японского, а русское наоборот. Текст хокку разделяется кирэдзи в отношении двенадцати к пяти. В классическом хокку центральный аспект занимает определенное время года, на которое обычно указывает киго. Грамматическая форма глаголов обязательно должна выражаться в настоящем времени. Откуда ж бельгийскому татуировщику знать хокку, спросил бы я? Об этом господин оформитель мне не говорил. Он вспомнил несколько древних строк: Вот все, чем богат я! Легкая, словно жизнь моя, Тыква-горлянка. И еще вот эти: Как хорошо, Когда без гроша за душою чахнешь с тоски — И случайно зашедший знакомый Вдруг подбросит немного деньжонок. Первое хокку принадлежит перу уже упомянутому выше Мацуо Басе, а второе — Татибану Акэми. Этот поэт умер в один год с моим дедом и в день моего рождения, прожив пятьдесят шесть лет. Эпоха Эдо, Наполеоновских войн, Колониальная эпоха в Австралии под покровительством британской короны, извержение вулкана Тамбора в Индонезии… Что-то я увлекся. Сейчас мы в Брюсселе. Город расположен на берегах реки Сенна и является столицей Бельгии и Брюссельского столичного округа, находящейся в точке 50 градусов 48 минут северной широты и 4 градусов 21 минуты восточной долготы. Северная часть Брюсселя включает район Дакен, где расположены несколько королевских резиденций. Историческое ядро города образует пятиугольник бульваров, проложенных на месте бывших оборонительных сооружений. По легенде, Брюссель (название которого означает «селение на болоте») был основан в VI веке святым Гориком. Произошло это в эпоху правления франкской династии Меровингов, а причиной основания послужило выгодное положение: здесь пересекались торговые пути, связывавшие Германию и Францию с побережьем Северного моря в районе Ла-Манша. Достоверная же история Брюсселя началась в 977 году: император Оттон II предоставил во владение Карлу, потомку императора Карла Великого, герцогство Нижняя Лотарингия, для защиты которого от набегов викингов было решено возвести на реке Сенна укрепление. Это и был Брюссель. 4 сентября 1576 года жители Брюсселя арестовали правительство Нидерландов. Власть перешла к Генеральным штатам. С этого времени и почти на 250 лет Брюссель становится центром борьбы за независимость. В вооруженной борьбе северные районы Нидерландов добились независимости еще в 1581 году, южным повезло меньше: они остались под властью испанской короны. Брюссель получил значительные экономические послабления, но мощь Испании ослабевала, и это привело к серьезным негативным последствиям. Огромный удар по экономике Брюсселя принесло поражение в Тридцатилетней войне, а последовавшие затем войны едва не погубили город, воспрявший только после присоединения бельгийских земель к Австрии в 1713 году. Десятилетия мира возродили Брюссель. Однако стремление императора Иосифа II ликвидировать самоуправление в бельгийских землях привело к взрыву недовольства. В 1788 году брюссельцы отказались платить налоги, а год спустя вспыхнуло восстание; в 1790 году в Брюсселе было объявлено об образовании Соединенных Бельгийских Штатов. Молодое государство просуществовало считанные недели и вновь попало под протекторат Австрии, но ненадолго: в октябре 1795 года Бельгия вошла в состав Франции. Наполеон I содействовал развитию промышленности в Брюсселе, отменив средневековые цехи и внутренние таможни. Бельгийские товары вновь стали поступать на рынки континентальной Европы. С Французским господством было окончено в 1815 году после поражения наполеоновских войск в битве при Ватерлоо, который находится в 9.3 мили к югу от Брюсселя. После этого на Венском конгрессе было принято решение об объединении Нидерландов. Однако король Нидерландов не захотел предоставлять обеим частям своей страны равные права, отдавая предпочтение Голландии. И в 1830 году Бельгию в очередной раз охватило восстание. В ноябре Национальный конгресс, собравшийся в Брюсселе, провозгласил декларацию независимости и принял решение о создании конституционной монархии. 21 июня 1831 года королем Бельгии был избран Леопольд Саксен-Кобургский. Во время мировых войн город дважды захватывала армия Третьего рейха. Оккупация 1914-1918 годов привела к разорению. Послевоенную разруху усугубила Великая Депрессия, и нормализовать положение удалось только к 1935. Вторая оккупация была менее катастрофической. В следующие два десятилетия международное значение Брюсселя значительно возросло, и теперь он является столицей объединенной Европы. Дела здесь идут сейчас скверно. Я долгое время не писал об этом, но еще с марта в этом районе Европы происходит кое-что неприятное: началась эпидемия пока неизвестного человечеству гнойного заболевания. Насколько я понимаю, не являясь при этом гнойным хирургом, патогеном скорее всего является бактерия, тип которой, вероятно, уже давно изучен, поэтому это должно закончиться быстро. У болезни колоссальная летальность, что не позволит ей распространиться слишком широко. Существует довольно высокая вероятность, что мы здесь задержимся: я должен исполнить свой долг врача — добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест. На самом деле все уже паникуют: как бешеные скупают из аптек хирургические маски, резиновые перчатки, жидкие и гелеобразные антисептики, запасаются едой, словно бы наступил конец света. Да, они правы. Конец света действительно подступает все ближе. Но разве покупка тонны крупы или тысячи пар перчаток как-то остановит это? Это даже не спасет. Город, можно сказать, почти рухнул экономически. В аптеках нет никаких СИЗ! Такое, говорят, наблюдалось в начале двадцатых, когда мир захватил вирус со смешной смертностью и колоссальной степенью заразности. SARS-CoV-2 официальное название. Я изучал его, даже какое-то время работал с ним и, как врач, могу сказать, что панический страх тогда не был обоснованным. У кого-то он уже в печенках сидит. У меня тоже. Но эта новая бактерия хуже всякого вируса: спасибо, что хоть мутирует не так стремительно. Антибиотики в кои-то веки не работают, но их продолжают назначать и назначать. Дураки, что ли? Тем не менее ОМСУ решили пока просто ввести перчаточно-масочный режим. В данный момент границы Брюсселя и соседних городов открыты, и мы пока что можем ехать дальше и активно пользуемся этой возможностью: нам нельзя застрять здесь. Непосредственно в купе поезда мы позволили себе снять средства защиты, однако я настоял, чтобы мы обработали руки. Сержант в ответ на это закатывал глаза и вздыхал, но слушался. Разумеется, ему это жутко не нравилось, ведь Джеймс привык носить шлемофон, а не СИЗОД, хотя, полагаю, в военной части его должны были обучить правильно носить противогаз. «Это-то верно, — сказал он в поезде, — я просто охреневаю, как можно не реагировать на смертельную болезнь, которая даже хирургами не лечится», — говорил сержант об эпидемиологической ситуации в Брюсселе. «У них нет свободных денег, — объяснял я. — При такой модели им нельзя терять ни одного шиллинга, иначе капитал потерпит фатальный кризис». «Какой шиллинг?» «Прости, это старые названия нашей валюты. Не могу отвязаться». «Но почему им не объявить хотя бы месячный локдаун?» — спросила вдруг Элис. «Капитал», — коротко пояснял я. Тут Джеймс разозлился. «У тебя во всем капитал виноват, — вспылил он, — предлагаешь все тупо отнять и поделить?» Я не предлагаю «тупо отнять и поделить», как выразился мой дорогой сержант: это какое-то варварство. Я всего-то предлагал комбинированную модель экономики, только и всего, правда же? «Toucher, сержант». «А-а?» — спросил он, à la Коломойский. «Подъеб засчитан», — пояснил я, и мы рассмеялись, как настоящие старые-добрые друзья… Вспоминаю нашу старую бригаду. Где они все сейчас? Миссис Хаммерсмит рассказывала мне в один из перерывов между операциями, что они с мужем планируют улететь в Портленд, штат Орегон, а Фредриксон? Аткинс? Я уехал вместе с Элис и Джеймсом, еще до того как они успели нормально со мной попрощаться… Конечно же, они не стали меня искать: это даже неприлично. Да и мистер Аткинс скорее всего давно догадался, зачем я покинул Англию. Желтый лист в ручье. Просыпайся, цикада, Берег все ближе.Ничто не доказало, как грешны
18 апреля 2054 Я видел в городе парнокопытное. Оно было не особо большим, ростом едва ли как Петр I Романов, и носило старомодный фрак века восемнадцатого. Вóроны и грифы, кажется, обглодали его голову, и без личинок обыкновенных каллифорид здесь не обошлось. Что там делала белая крыса — не знаю. Странно, что кто-то до сих пор держал дома рогатый скот. Зачем? Все равно из-за ненадлежащего ухода животное умерло и заняло свое место в пищевой цепочке падальщиков. Случилось это в Антверпене, где мы находимся и по сей день. Нам удалось совершить еще одну поездку, но в этом месяце она точно последняя. Этот небольшой, в сущности, город следовало бы назвать самым парадоксальным в Европе. Здесь нет месторождений алмазов, но Антверпен — крупнейший в мире центр по торговле ими; до моря почти 6.2 мили, но это второй в Европе морской порт; город делит пополам полноводная река, однако в нем нет ни одного моста. И еще Антверпен славится своими музеями, книжной графикой и тем, что в нем стоит редкий по европейским меркам монумент — памятник российскому императору Петру I. Антверпен — город на севере Бельгии во Фландрии, административный центр провинции Антверпен, находящийся в 56 милях от берега Северного моря на судоходной реке Шельде и канале Альберта в точке с координатами 51 градус 13 минут северной широты и 4 градуса 24 минуты восточной долготы. Исторический центр города расположен на правом берегу реки, вокруг площади Гроте-Маркт с кафедральным собором Богоматери. На левом берегу Шельды находится Новый Антверпен — современный многоэтажный город. Обе части города связаны тоннелями, проложенными под рекой, вдоль берегов которой находится множество причалов для морских судов. Антверпен возник на месте римского поселения на берегу Шельды уже во II–III веках нашей эры. Версий о происхождении названия города три: две — вполне научных, одна, как водится, — основана на легенде. Итак, ученые полагают, что «Антверпен» — это или измененное antwerp, то есть «наносной холм» (рукотворная дамба), или видоизмененное Авен-де Верпен, означающее «место у причалов» и свидетельствующее, что уже в глубокой древности здесь находился порт. Ну а предание, весьма популярное в современном Антверпене, гласит: в давние времена в этих местах жил великан Дрюон Антигон, отрубавший руки морякам и торговцам, не заплатившим ему дань за проход по реке; но однажды римский легионер Сальвиус Брабо (по одной из версий, племянник Юлия Цезаря) вызвал разбойника на бой, отрубил ему самому руку и выбросил ее в воды Шельды. Так от фламандского hand werpen («выброшенная кисть руки») и было образовано название города. С открытием Америки и переходом бургундского наследства к испанской ветви династии Габсбургов в банки Антверпена хлынуло золото Нового Света. К середине XVI века город достиг наибольшего расцвета, превратившись в первый по значению в Европе центр торговли и кредита. На первой в мире международной торговой бирже послужившей образцом для подобных заведений в Лондоне и Амстердаме, была введена полная свобода на сделки. Город переживал свой золотой век, когда начались исторические события, приведшие к его упадку. Реформация с ее войнами между католиками и протестантами, Нидерландская буржуазная революция, а затем и война за независимость против Испании серьезно подорвали его экономику, и население города сократилось более чем вдвое. Итак, Антверпен был разорен испанцами в 1576 году, затем еще раз в 1585, когда войска Александра Пармского сожгли более 800 зданий и перебили 6 тысяч человек; устье Шельды, по итогам войны за независимость, стало принадлежать мятежным северным провинциям (Голландии) и было закрыто для судов из Брабанта и Фландрии, оставшихся за Испанией. По этой причине экономическая активность в кратчайшие сроки переместилась на север, преимущественно в Амстердам. Сегодня на территории небольшого квартала возле городского вокзала действует около 2500 компаний, так или иначе связанных с алмазным делом, и их годовой оборот составляет более 23 миллиардов долларов США… Это очень старая информация, последнее предложение которой ныне неактуально. Вообще, я бы сказал, что вся эта информация уже неактуальна, потому что люди заняты другим. Мы попали в ловушку. В любом случае двигаться дальше нельзя: сержант заразился... Я вскрыл пустулы на его плече, нашел очаги гнойников и поставил дренажи. Это поможет гною покидать ткани. Два раза в день даю антибиотики. Помню, что в тот день в комнату как-то залезла альбиносая крыса. Убил и сжег. Не исключено, что она является переносчиком. Использовать Анестетик пока не решаюсь: слишком рискованно. Боюсь, как бы ситуация не вынудила меня ампутировать его руку целиком. Решил пока никому не говорить, чтобы зря не беспокоить. Не могу не вспоминать наш операционный состав. Шесть человек… хирург, анестезиолог, медсестра и три ассистента. Я, доктор Аткинс, миссис Хаммерсмит и Джимми Фредриксон — других двух ассистентов не было, все тогда разбежались из больниц, когда наступила циклическая безработица. Но мы справлялись. Как сказал бы монсеньор, творили чудеса. Мы были очень терпеливы по отношению к Джиму: ведь он работал почти за троих, чтобы ни я, ни доктор Аткинс не отвлекались от своей основной задачи и чтобы пациент не умер у нас на столе. Сейчас со мной работали совсем незнакомые люди. Не хотелось мне доверять, ведь я, мало того, что англичанин, так еще без легальной трудовой книжки — официально я не считался даже студентом медицинского факультета. Тем не менее рук было катастрофически мало. Взяли от отчаяния, все равно все хирурги от этой же болезни умерли. Вряд ли такое могло случиться в странах с плановой экономикой. Мне кажется, что КНР что-то готовит. Они, как известно всему миру, сотрудничают со своими советскими братьями-коммунистами и, возможно, планируют развалить западный экономико-политический блок, построив там что-нибудь новое и более релевантное. Я буду надеяться, что не окажусь замешанным в этом слишком сильно: я всего лишь хочу спасти Элис и Великобританию… Больше не нужно ничего: ни золотых гор, ни автопрохода в Оксфорд, ни восьми часов сна в день — я разве много прошу, Боже?.. Может, мне нужно просто вернуться на свое место? Как думаешь, Господи? Мне все чаще снятся кошмары. Я боюсь, как бы Элис не заразилась этой жуткой болезнью, поэтому изолировал ее от сержанта. Я запретил ей выходить на улицу и контактировать даже со мной: ведь я тоже могу быть потенциальным переносчиком патогена, раз контактирую с больными. Инкубационный период у этой болезни составляет около недели. Я чувствую себя как обычно, однако в часы сна еще вижу, как сначала конечности верхнего пояса, потом нижнего, затем брюшная полость, и в заключение лицевой отдел черепа Элис — покрываются язвами и очагами абсцессов, гниют и смердят… Ее тело валяется в углу в куче разного мусора: листьев, перегноя, чужой плаценты. Белые крыски грызут ее кожу. Я просыпаюсь в панике. Не было ее! Никто не умер. Это была просто игра воображения. Достаточно только поверить в это — и станет так. Оно и возникло в углу, когда я в нее поверил. Это был просто плед. Никто не умер. Никто никогда не умрет. 27 мая 2054 Ситуация улеглась, и у меня есть несколько часов, чтобы изложить все как было. Это опыт, который я бы сравнил с мировой войной. Но это война, в которой нельзя сражаться традиционным оружием — мы еще не знаем, кто враг, и поэтому трудно бороться. Я ошибся, заявив, что данный тип бактерии изучен людьми до конца. Ужасно ошибся… Я не уверен даже, получилось ли ее изучить так, чтобы хотя бы попробовать вывести вакцину. Все это время я не покидал госпиталь и работал гнойным хирургом: занимался тяжелобольными. Сержанта перевели в отделение с наименее пострадавшими пациентами. Удивительно, но его организм, в отличие от многих других, сумел побороть инфекцию и выработать иммунитет! Такой случай выпал один на тысячу двести. Иными словами, шанс на выздоровление с употреблением антибиотиков и с корректным хирургическим вмешательством составляет лишь восемь сотых процента. Мне пришлось использовать свой препарат. Если вдруг у жителей Антверпена обнаружат зависимость от соединений углерода — в этом будет моя вина. Но он показал себя довольно эффективным: люди почти не чувствовали боли, исключая, конечно, осознание, что с вероятностью в 99,92% они умрут. Примечательно, что я так и не умер. У меня нашли бактерию, но не болезнь. Какой-то иммунитет, хотя с моим-то букетом хронических? Элис тоже смогла избежать судьбы многих пациентов. Бактерию удалось вывести из организма искусственно: у меня она поселилась в желудке, а у Элис в кишечнике. Иммунная система Джеймса долго боролась с патогеном, но в конце концов T-киллеры вместе с T-хелперами его уничтожили. Поразительно. Они потащили меня в Амстердам, как только границы города открыли, хотя в том госпитале по-прежнему было много работы. Сожалею, что не смог находиться там, когда был нужен, но и Элис не может долго ждать. Она все еще в небезопасности. В Амстердаме дела еще хуже, чем в Брюсселе. Мы нашли какую-то заброшенную двухэтажку и решили провести ночь там. К сожалению, поспать моим товарищам не удалось: я разбудил их в четыре утра и заставил долго ходить по комнате, около сорока минут. Даже не знаю, что на меня нашло: мне вдруг стало так тревожно, что, если бы мы не встали и не сделали несколько кругов, я бы, определенно, сдуру повесился. На двадцатом круге я услышал голос: он что-то шептал про мрамор и птиц. По углам что-то шуршало, вероятно, бумага или накрахмаленные простыни. Тогда я успокоился (ЧСС с восьмидесяти ударов упала до моей нормы), отправил всех обратно досыпать свой сон и поцеловал Элис в лоб. Утром мне устроили допрос с пристрастием: что это я, мол, делаю? Что за глупые причуды? Я и не знал что ответить: сказать, что стало страшно, вот и поднял всех? Или что это обряд такой, местного Бога призываем? Бред какой-то. Ничего не сказал и ушел покурить. Сам я не ложился: наслаждался убеждением, что все живет. В эту игру нужно играть в тишине. За два часа до рассвета соберите гостей. Все выбирают себе по человеку. После этого гости должны бесшумно ходить по дому. Каждый напряженно думает о своем. Рано или поздно вы услышите голос: «Птицы, птицы, собирайтесь вокруг мраморного гнезда!» Все должны замереть. Если шорох продолжится, это значит, что игра окончена и нужно немедленно прекратить. Среди вас невидимка. Пока я приходил в себя после бессонной ночи, Джеймс со скуки стал проводить обыск первого этажа дома. Ничего интересного он, ясное дело, не обнаружил. Нетронутым остался только железный шкаф, стоящий посередине стены в гостиной. Как выяснилось, страшный смрад шел вовсе не от мусора и грязи, а от него. Я решился отпереть дверцу, ожидая увидеть склад давно испорченных пакетиков с тухлой провизией, но, открыв безобидный на первый взгляд шкафчик, резко отпрянул от него и чуть не вскрикнул от неожиданности, передав эту прекрасную возможность Элис. Джеймс только иронично фыркнул: «Охренеть можно», — вырвалось у него. «Ужас какой…» — протянул тихий голос Элис. Я произнес что-то нечленораздельное, но явно нецензурное и, присев на корточки, приблизился к объекту нашего общего внимания: из шкафа вывалился труп человека. Я спросил у них перчатки и через пару секунд натянул на руки эластичную резину. Во мне вдруг пробудились неподдельный интерес и непреодолимое желание идентифицировать личность и разобраться, кто это был такой, когда и от чего умер, как его звали и сколько ему было лет. Словом, я как будто опять оказался у себя на работе, только теперь рядом со мной не стояла железная столешница с инструментами, позади не суетились молодые санитары, не стояли в шкафчиках банки с формалином, и работал я не на операционном столе, а на грязном полу чьего-то раздолбанного гаража. Впрочем, за санитаров сойдут и мои товарищи, столешницей со скальпелем пусть будет компьютерный стол с канцелярским ножом, за банки с формалином можно принять те склянки, наполненные воздухом, а почетную роль опытного патологоанатома мы любезно передаем доктору Кэрроллу. Прямо как в старые времена. Я аккуратно перевернул труп на спину и стал внимательно его рассматривать. На теле была грязная синяя толстовка, потертые джинсы и старые серые кеды. По моему предположению, смерть наступила около недели назад, и умер бедный парень от мучительного голода. Как только я вошел в помещение, я сразу услышал зловонный запах разлагающегося тела и подумал, что мне чудится, раз никто из присутствующих ничего не подозревает. Тело было мягким и эластичным, в области лица и промежности истекало густой смешанной эмульсией, бледно-зеленая кожа была скользкой и легко слезала с мышц, что делало перемещение тела довольно затруднительным. Черты лица были искажены, и это мешало определить возраст умершего (я предположил, что покойнику было около двадцати пяти), вялый язык был высунут наружу. Комната давно наполнилась зловонным запахом, от которого присутствующих едва не вывернуло наизнанку. Я поделился своими умозаключениями с окружающими. Точность сведений поразила Джеймса. Вместе с телом (тело… боже мой, когда-то ведь это был человек) из шкафа вылетела, как ласточка, пара листов. Кривые буквы были написаны дрожащей рукой, и я не раз присматривался, чтобы понять написанное. Сейчас страницы были сухими, но казалось, что раньше блокнот окунули в воду, а потом грубо высушили на солнце. Шершавая бумага шелестела между пальцами, от нее пахло смертью. Не знаю, насколько это корректно, но прилагаю сюда… 9 февраля 2054 Это гребаный конец! Радикалы напали на город, вокруг кровь, мясо, крики, взрывы… Мы все волнуемся. Доктор Аткинс сказал, что выйдет на передовую, а мне уж лучше не высовываться. Совсем как мистер Кэрролл! Хочет всем помочь, всех защитить… А я? Чем же я хуже? Почему доктор Аткинс не захотел работать со мной? Разве я такой бездарный врач? Был бы здесь мистер Кэрролл, он бы все объяснил… Интересно, где он сейчас? Жив ли? Помнит ли меня? 27 февраля 2054 Я очень жалею, что переехал из Англии в Европу. Очень! Здесь разразилась страшная эпидемия, никто не знает, как с ней бороться! Люди умирают и заражаются каждый день, случаев выздоровления — единицы… По крайней мере эта болезнь не распространяется так широко. Доктор Аткинс не появлялся довольно долго… Я волнуюсь за него! 1 марта 2054 Бактерия, как выяснилось, не поражает организмы обычных животных, она паразитирует только на организме человека и других приматов. Мы тестировали ее на многих млекопитающих, и ни у кого не обнаружилось этих жутких симптомов, особенно у северных лис — они, кажется, вообще на нее не отреагировали… Не знаю, что ее так привлекает в нас, а только люди гниют со скоростью звука! Сначала она проникает в тело через слизистые оболочки, (глаза, там, нос, рот…) затем ищет наиболее благоприятную среду обитания и путешествует до нее по лимфе. Она перебирается в желудок или кишечник, размножается хуже тараканов, а когда все становится совсем плохо, оккупирует селезенку! Иммунитет быстро и насовсем исчезает. Просто ужас! 31 марта 2054 Ситуация становится хуже и хуже: число зараженных и умерших растет в геометрической прогрессии! Я слышал, что антибиотики никому не помогают. Почему же?.. 16 апреля 2054 Страшно за себя и доктора Аткинса. Не вижу выход отсюда. Закупорен. Как поживает миссис Хаммерсмит? Хорошо ли ей в Портленде? Надеюсь, хоть там она нашла себе то счастье, которого ей не хватало у нас… А что же с мистером Кэрролом? Мистер Кэрролл, вы еще живы? Что с вами случилось? Я бы очень хотел увидеть его, хоть глазком. Мне очень его не хватает! Он всегда знал, что делать. 24 апреля 2054 Похоже, что все идет на спад. Это и неудивительно, ведь заражать больше некого. Все трупы сожжены, похорон не проводилось с середины марта. Случаи заражения встречаются все реже. Скоро все, кто заразился, умрут, и бактерия, вероятно, заляжет на дно, пока не произойдет новая вспышка… Прямо Черная смерть. 20 мая 2054 Все очень плохо… Я оказался единственным выжившим в этом доме. Доктор Аткинс погиб! Гнилые клетки добрались и до его мозга. Никого больше не осталось. Месяц назад у нас закончились все припасы. Все ужасно плохо… Я очень скучаю по мистеру Кэрроллу. Он был очень добрым со мной, никогда не наказывал за ошибки, даже если из-за этого кто-то умирал: он просто брал ответственность на себя, как настоящий лидер и учитель… Мне очень его не хватает. Я умираю. У меня нет ни еды, ни воды. Сигнал о помощи подать невозможно: радиопередатчик пропал, и искать его бесполезно. Так я и сдохну. Без единого шанса на выживание. Прощайте, друзья. Прощайте, мистер Кэрролл. Прощай, Великобритания… Я перевернул страницу в надежде найти еще что-нибудь, и мои ожидания не остались без ответа: на каждой последующей строке совершенно безобразным почерком автор писал то ли углем, то ли грязью: «SOS». Буквы занимали все пространство страниц, и читателю казалось, что на бумаге был вовсе не сигнал о помощи, а какие-то детские каракули. Психоз. Когда его тело Джим вывалился выпрыгнул вылез вышел упал на меня, один его глаз — голубой, но как будто плоский, непрозрачный — словно посмотрел прямо на меня. Я знал, что он меня уже не видит. Но что же теперь? Нужно было позволить ему почить с миром, и я потребовал, чтобы мы достойно его похоронили. В гробу, с почестями и надгробием, быть может, с молитвой… Заказали простой деревянный гроб без бархата, выкопали на дворе под облезлой осиной яму глубиной в 2.5 ярда, аккуратно опустили внутрь и стали закапывать. Копали вместе, я в это время еще вспоминал всякие молитвы для усопших и, что удивительно, вспомнил. Поставили католический крест, аккуратно начертали:Jim Connor Frederickson
20.03.2029 — 20.05.2054
Rest in Peace
Я не был уверен, дозволено ли мне произносить имя Господа, когда я сам давно ему не принадлежу. Я отрекся от англиканской церкви, когда был, по ее меркам, еще младенцем, и не считаю это сколько-нибудь плохим или хорошим поступком. Я не уверен, существует ли Бог, но и не уверен, так ли это, что его нет совсем. Демоны же есть? Я их даже видел. Следовательно, есть и ангелы, а раз есть ангелы, то есть и Бог. Есть демоны — есть и Дьявол. Я бы сказал, что у нас с Господом был заключен договор о взаимном оказании услуг, который за меня подписали родители в моем младенчестве: я ношу этот дурацкий крест, молюсь о Нем каждую ночь и, желательно, каждое воскресенье хожу в храм, тоже помолиться; Он взамен иногда обеспечивает меня надежной божественной защитой, направляет и ставит на путь истинный. Однако Хайд резко решил этот контракт разорвать и заключить другой, по его мнению, более выгодный. По правилам общей юрисдикции, в данном случае Господь имел возможность не только сохранить условия своего контракта, но и привлечь нарушителя (то есть Хайда) к соответствующей ответственности, однако Он этого не захотел, и дальнейшая моя судьба стала основываться на условиях иного договора, менее гуманного (но все так же более выгодного). Я тоже могу поступить как Хайд: разорвать ныне действующий договор и заключить с Господом новый, но я так же, как полностью дееспособный гражданин, имею право отказаться. А раз у меня есть право, то у второй стороны есть соответствующая обязанность. Мое право — отказаться от англиканской (только ли англиканской?) церкви; Его обязанность — никогда больше не появляться в моей жизни, не направлять, не наказывать, не заявлять о своем существовании. Его право — иметь последователей; моя обязанность — не травить их светлые головы своими грязными богохульными мыслями. Я считаю, что у нас с Господом вполне нейтральные отношения. Впрочем, меня давно нашел другой Бог. Более реальный. Более справедливый. Решили читать, потому что Джим был верующий. Я вспомнил только одну да и то плохо, и стоило мне начать декламировать, как вдруг что-то стало мешать мне: в глотке встал невидимый ком, словно бы кое-кто не хотел, чтобы я это произносил и даже думал. Пришлось пересилить это чувство, вдавить ком вглубь пищевода и мужественно начать: «