Книга I. Имаго — дневник кардиохирурга

И воздух застывает. Сладко эйфория

      Когда личинка насекомых из отряда чешуекрылых накапливает достаточное количество веществ для последующих метаморфоз, она переживает последнюю линьку и превращается в неподвижную куколку. Она не ест, не передвигается, ничего не видит — находится в практически полной изоляции от импозантной внешней окружающей среды. Проходит время — у одних процесс метаморфозы занимает месяц, у других — год, — и хрупкая инертная куколка превращается в такое же хрупкое, маложивущее, но неуловимое существо… Имаго.       Тело Имаго кошмарно легкое… По весу оно едва достигает десяти граммов. Я бы сказал, что такое Имаго страдает от анорексии, но по отношению ко всем имаго этот термин недопустим.       Я смотрю на мертвого, законсервированного Имаго — его дохлое тело пронзает тончайшая игла. Его худое, костлявое тело пронзают тысячи осколков и пуль, а из спины — да, из того самого места — торчит огромный железный обломок. Он почти мертв. Он истекает кровью. Его тело нанизано на тонкие пики, они протыкают его насквозь, не давая сделать даже одного жалкого вдоха. Края его крыльев смотрят рапсодически, но сами крылья сохранили свой особенный яркий хроматизм. Пятнышки круглые, круглые, круглые… Рисунок на них ровный, симметричный — как будто директивный, но отчасти инфернальный. Через эти рисунки Имаго наблюдает за тем, как я пишу о хроматизме его крыльев.       Пишу я из Ленинграда. Сегодня 1 августа 2057 года. Две недели назад закончилась Третья Мировая война. Последнее слово было произнесено в Вашингтоне, откуда мое тело перевезли в Москву, а теперь оно приехало к Финскому заливу.       В войне этой приняли участие четыре сверхдержавы. Континент, находящийся посередине карты и формой похожий на перевернутый айсберг, растащили на доминионы. Данный термин теперь относится не только к Великобритании, стране, в которой я родился и вырос, но и ко всем остальным государствам, в настоящий момент имеющим там свои владения. Родина моя переживает не самые лучшие времена. На момент моего появления Британия уже была железно расколота на два три огромных лагеря: либералы, и консерваторы. и центристы, чья группа настолько малочисленна, что их не сразу видно среди всех этих бешеных радикалов. Причиной этому послужил, если не ошибаюсь, brexit, рассматриваемый парламентом еще несколько десятков лет назад. Европейские страны на западе (в них входят бывшие Франция, Германия, Испания, Италия и многие другие…) объединились в одну из сверхдержав — Европейский Союз. Они и раньше состояли в этом союзе, но теперь суверенитет каждой был подорван еще сильнее. Смотря сквозь стеклянный лист на политическую карту мира на крепком столе, я вижу темно-синюю кляксу, расползающуюся по всей западной части огромного континента. Всю остальную его территорию занимают два пятна яркого и темного красного цвета гораздо бóльшего размера. На одном жирными золотыми буквами начертано: «НСССР», что означает «the New Union of Soviet Socialist Republics», или, как меня здесь учили произносить, «Союз Советских Социалистических Республик». Под ним пятно поменьше, более темное, цвета запекшейся крови. Это Китай. Часто, когда покупаешь что-нибудь, даже какую-то мелочь вроде портсигара (кстати говоря, портсигары сейчас дорогие), где-то сбоку написано: «Made in China». Импорт. Все, что находится ниже и вокруг этих трех пятен, является чьими-нибудь доминионами. Слева от всего этого располагается еще два континента, оба окрашены в один цвет — голубой. Их по вертикали рассекают три большие буквы: «США», что расшифровывается как «the United States of America». Итак, мы имеем четыре сверхдержавы (Советский Союз, Китай, Соединенные Штаты и Евросоюз) и их доминионы. Некоторые находились в условиях холодной войны, пока не бахнула первая водородная бомба (упавшая, если не ошибаюсь, прямиком в Северное море). Причиной же разлада между Европой и Штатами (впрочем, выхода США из НАТО никто так и не добился) стал brexit, а вернее, затравленная Британия, изувеченная гражданской войной. Вспоминая пустые улицы некогда процветающего Лондона, я вижу вооруженных европейских и американских интервентов. У всех один и тот же ориентир — оккупировать Великобританию и прибрать себе ее многочисленные доминионы.       Будучи консерватором разумным, я ратую за выход из Евросоюза молча. Я, впрочем, не питаю хорошего отношения ни к одной сверхдержаве, ни к другой: обе, хоть и синего цвета, а кажутся мне неблагонадежными и в корне не соответствуют моим политическим предпочтениям.       Удивительно, как мне еще удалось удержать в голове все эти простые истины и как человек может запомнить такое количество информации, не потеряв при этом рассудка. Человек, впрочем, несмотря даже на подобную память, не имеет права называться человеком, если причиной его девиантного поведения являются его эмоции и потребности. В таких случаях происходит процесс отождествления с обыкновенным животным, чьи мотивы базируются исключительно на имманентных инстинктах. Таким контингентом был наполнен Новый Лондон — место, предназначенное для обедневших (часто по причине экзогенных факторов), падших и убогих. Для индивидов с пониженной социальной ответственностью и для людей с особыми диагнозами, людей элементарно не понятых, отвергнутых или ушедших добровольно.       Новый Лондон появился, когда начались массовые протесты против различных политических групп в Великобритании — в начале 2047 года. Я оказался в Новом Лондоне случайно. Будучи совсем подростком, я с трудом понимал, как изменилась английская система спустя полтора века. Во времена, когда над Британской Империей никогда не заходило солнце, Лондон (совершенно заслуженно) носил гордый титул «столицы мира». Любопытно, что тогда же город именовался The Big Smoke, что было связано со знаменитым лондонским смогом XIX-XX веков, или The Great Wen — в смысле «перенаселенный город».       Лондон, столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, а также Англии крупнейший город на Британских островах, находится на нулевом (гринвичском) меридиане, в точке с координатами 51 градус 30 минут северной широты и 0 градусов восточной долготы. Расположенный в 39.7 мили от устья реки Темзы Большой Лондон занимает большую часть низменности между грядами холмов Chiltern Hills и North Downs (262.4 ярда высоты). Исторические кварталы Лондона: Сити (деловой центр) и Вестминстер (административный центр). Лондон был основан в 43 году нашей эры римлянами (возможно, на месте древнего поселения), вторгшимися на Британские острова под предводительством императора Клавдия. Поначалу город, названный Лондиниумом, занимал очень небольшую территорию. Примерно в 60 году он был атакован войском бриттской королевы Боудики и частично выгорел. Однако за несколько лет город удалось восстановить, и вскоре он стал одним из важнейших населенных пунктов римской Британии, а к 100 году — столицей, вместо Колчестера. Удобное положение Лондиниума, наличие хороших дорог и грамотно спланированная инфраструктура определили его развитие как крупного центра торговли. Город был застроен роскошными кирпичными и каменными домами (с ванными комнатами, отоплением и вентиляцией), и проживали в нем около шести десятков тысяч человек. Примерно в 200 году Британия была разделена на две части: Верхнюю и Нижнюю. Лондиниум, ставший столицей Верхней Британии, был по периметру обнесен Римской стеной — оборонительным укреплением, остатки которого сохранились в центре современного Лондона. Затем городу довелось стать столицей провинции Максима Цезаренсис, а в 410 году римляне оставили город: император Гонорий отозвал свои войска. Лондиниум начали заселять бритты (кельты). Переселение на Британские острова германских племен англов и саксов открыло новую страницу в истории Лондона: в середине VI века Люнденбург («Лондонское укрепление», саксонское название Лондиниума) был включен в состав Восточно-Саксонского королевства. В 601 году король кентский Этельберт принял христианство (по преданию, крестил его святой Августин); в городе появился епископ (его звали Мелитиус) и был построен первый собор Святого Павла — главный лондонский храм, резиденция епископа расположен на холме Ладгейт. Нынешнее здание, пятое по счету, было построено по проекту архитектора Кристофера Рена. За образец купола собора был взят купол Basilica di San Pietro. Под куполом собора расположены три галереи: Шепчущая, Каменная и Золотая. Собор является усыпальницей многих известных граждан Великобритании. Первым удостоился чести быть захороненным здесь его архитектор — Кристофер Рен.       В 730 году Лондон вошел в состав более крупного английского королевства — Мерсии. Следующий, IX век ознаменовался многочисленными набегами викингов-данов на Британские острова. Люнденбург (в то время как и вся Мерсия, находившийся под протекторатом Уэссекского королевства) был захвачен в 871 году. Даны контролировали город в течение двадцати лет, после чего объединивший Англию король Альфред Великий, основатель англо-саксонской династии, сначала освободил силой оружия часть земель, а затем заключил с осевшими на островах захватчиками мир, позволив им создать свое государство. Однако в 1013 году Люнденбург попал под власть вновь прибывших в Британию викингов и принадлежал им до прекращения основанной ими династии в 1042.       Эдуард Исповедник, предпоследний представитель англо-саксонской династии, в ходе правления уделял Лондону не слишком много внимания и, лишь отстранившись от политики (чему причиной была проигранная междоусобная война), принял решение об основании Вестминстерского аббатства — готической церкви Святого Петра. Оно находится немного западнее Вестминстерского дворца. Основное здание было возведено в 1245-1269 годах при короле Генрихе ІІІ. Современные размеры и внешний облик Вестминстерское аббатство обрело примерно к середине XV века, а две западные башни были пристроены в 1740 году. В стенах аббатства традиционно проходили коронации монархов. Здесь же покоится прах многих королей, знаменитых литераторов, художников, общественных и государственных деятелей. Именно в его недостроенных стенах после поражения англо-саксонских войск в битве при Гастингсе королем Англии стал нормандский герцог Вильгельм I Завоеватель. Столицей он избрал Лондон, хотя почти не бывал в нем, деля свое время между походами по землям Британских островов и континента, зато жители города получили надежную защиту с юго-востока — там появилась крепость Тауэр. В 1097 году его сын Вильгельм II Руфус начал возведение Вестминстерского дворца, а спустя 79 лет в Лондоне был построен первый мост. Вестминстерский дворец — самый знаменитый дворец Лондона. В нем располагается парламент Великобритании, первое заседание которого состоялось в 1240 году. Во дворце 1200 помещений (в том числе Большой зал, помещения палаты лордов и палаты общин), 100 лестниц и более полумили коридоров. Дворец, являвшийся резиденцией английских королей, сильно пострадал при пожаре 1512 года (сохранились Большой зал и башня Драгоценностей) и был выстроен заново в неоготическом стиле по проекту Чарльза Бэрри в 1834.       Надо заметить, что события английской истории X-XIII веков не способствовали особенно бурному развитию города: мятежи аристократии против короля и междоусобные войны, хоть и проходившие стороной, мешали торговле. Однако и экономика, и институты власти в столице были на высоте: уже в XII столетии лондонцы имели самоуправление и назначали судью и шерифа как в городе, так и в графстве Middlesex, часть территории которого занимал город; они получили привилегию судиться только в Лондон не и беспошлинно торговать по всей Англии. В мае 1216 года в Лондон последний раз в истории вошли иностранные войска: английские бароны, крайне недовольные катастрофическим для страны правлением бесталанного Иоанна Безземельного, призвали на трон французского наследного принца, будущего короля Людовика VIII. Однако безвременная кончина Иоанна заставила англичан изменить свое мнение и предложить Людовику вернуться на континент, что тот и сделал. В начале XIII века город шагнул за пределы крепостной стены. Функции управления были перенесены в Вестминстер: там разместились верховный суд, королевская казна и парламент. Таким образом, исторически сложилось разделение Лондона на две части: торговую (City) и административную (Westminster). Главой города стал лорд-мэр.       В 1348 году на Британские острова пришла чума, свирепствовавшая в XIV веке в Европе. Точное количество умерших в Лондоне неизвестно, но предполагается, что жертвами черной смерти стали от тридцати до пятидесяти тысяч человек. Эпидемия стала косвенной причиной крестьянского восстания под предводительством Уота Тайлера. С приходом к власти династии Тюдоров в Англии началась эпоха абсолютной монархии. Централизация власти привела к тому, что столица стала развиваться и богатеть быстрее, чем раньше. Особенно благоприятными оказались времена правления Генриха VIII и Эдуарда VI: тогда были основаны знаменитые лондонские парки Hyde Park и Kensington Gardens и открыты несколько больниц.       Реформация, произошедшая в Англии при Генрихе VIII, осуществлялась более мирно, чем в других странах, поскольку церковные преобразования контролировались королем. При Елизавете I Лондон стал одним из крупнейших европейских центров торговли, а после захвата Антверпена в 1572 году — основным на Северном море. Английские купцы совершали сделки по всему миру: от России до Америки, а гигантская Ост-Индская компания монопольно вела дела в Юго-Восточной Азии. В 1560 году была основана Королевская биржа. Население столицы перевалило за две сотни тысяч человек, появились первые карты города. Начали формироваться сугубо аристократические кварталы West End'а. Появились первые публичные театры, самым популярным из которых стал The Globe, построенный в 1599 году; на его сцене шли пьесы Уильяма Шекспира.       При этом в Лондоне, как и во всех европейских городах того времени, отсутствовали канализация и система здравоохранения, что при колоссальной перенаселенности (возводить новые дома было запрещено, поэтому имевшиеся надстраивали до 4-5 этажей) способствовало распространению различных инфекций со многими сотнями, а порой и тысячами жертв. Самая страшная эпидемия — Великая чума. Она разразилась в 1665 — 1666 годах, тогда Лондон лишился пятой части жителей. А 2 сентября 1666 года начался Великий лондонский пожар… Деревянные дома с соломенными крышами, стоявшие без единого просвета вдоль улиц, вспыхнули мгновенно и горели трое суток. В результате были уничтожены почти семьдесят процентов зданий (в том числе восемьдесят семь церквей и собор Святого Павла). Все нужно было строить заново, причем так, чтобы результат соответствовал столичному статусу города. Из нескольких проектов был выбран предложенный Кристофером Реном, архитектором, художником, астрономом и математиком. Лондон, по замыслу Рена, должен был иметь лучевой тип уличного строения с большими площадями и парками. После восстановления город стал финансовой столицей мира. В 1694 году открылся Банк Англии, позволивший стране увеличить свое влияние на мировую экономику. В 1707 году Лондон стал столицей Великобритании, нового государства, созданного в результате объединения Англии и Шотландии, что ознаменовалось завершением строительства нового собора Святого Павла и Букингемского дворца. В Лондоне появился и второй городской мост через Темзу — Вестминстерский. Букингемский дворец был построен в 1703 году для герцога Букингемского. Через пятьдесят девять лет его приобрел король Георг III. Это самый большой из ныне действующих королевский дворец в мире. Впервые он был объявлен главной резиденцией британских монархов при вступлении на престол королевы Виктории. В настоящее время здесь проживает Елизавета II. Во дворце также располагается картинная галерея. Его охраняет Придворный дивизион, состоящий из полка гвардейской пехоты и Королевского конно-гвардейского полка.       Окончательно облик столицы империи, над которой никогда не заходит солнце, сформировался при королеве Виктории: город значительно расширил свои границы, в нем было построено огромное количество новых фабрик и заводов (в первую очередь в East End), в 1836 году была открыта первая городская железная дорога, соединившая Лондонский мост и Гринвич, и меньше чем за двадцать лет начали действовать шесть вокзалов и целая сеть дорог. В Лондоне появилось первое в мире метро. Были построены Биг Бен, Альберт-Холл, комплекс Трафальгарской площади с Национальной галереей, Тауэрский мост. Была, наконец, проведена канализация, что имело немалое значение: население города увеличилось (в основном за счет иммигрантов) до шести миллионов человек.       Тауэрский мост — самый знаменитый мост Лондона, являющийся одним из его символов. Не стоит путать с Тауэром (Her Majesty's Royal Palace and Fortress, Tower of London) — крепостью, возведенной на северном берегу Темзы, — одним из старейших сооружений Великобритании, долгое время служившим резиденцией английских монархов и государственной тюрьмой. Основание его приписывается римскому императору Клавдию. Во времена Елизаветы I здесь находился зоопарк. Более пяти сотен лет в Тауэре помещалось главное отделение Королевского монетного двора. В настоящее время крепость является музеем. Также здесь расположена Оружейная палата, в которой хранятся сокровища британской короны. Тауэрский мост имеет необычный, легко запоминающийся и узнаваемый внешний вид: на массивных речных опорах стоят две готические башни, соединенные разводными пролетами и двумя высотными пешеходными галереями. Сооружение, спроектированное Хорасом Джонсом, представляет собой разводной мост длиной 266.8 ярда с двумя поставленными на устои башнями высотой 71 ярд. Центральный пролет между башнями, длиной 66.7 ярда, разбит на два подъемных крыла, которые для пропуска судов могут быть подняты на угол восемьдесят три градуса. Каждое из более чем тысячетонных крыльев снабжено противовесом, минимизирующим необходимое усилие и позволяющим развести мост за одну минуту. Для пешеходов предусматривалась возможность пересекать мост даже во время развода пролета. Для этой цели, кроме обычных тротуаров, расположенных по краю проезжей части, в средней части были сконструированы пешеходные галереи соединяющие башни на высоте 48 ярдов. Попасть в галерею можно было по лестницам, расположенным внутри башен. С 1982 года галерея используется как музей и смотровая площадка. При разводе Тауэрского моста поток машин останавливается, а пешеходы и туристы завороженно смотрят, как поднимаются огромные крылья моста. Самые любопытные не довольствуются лишь тем, что просто наблюдают за работой. Они поднимаются на лифте в северную башню, где находится музей Тауэра, чтобы побольше узнать об истории его создания и посетить выставку, на которой электронная кукла знакомит посетителей с интересными подробностями. На выставленных картинах можно увидеть, как над созданием моста трудились талантливые инженеры, и как проходила торжественная церемония открытия. На стендах и старинных фотографиях в коричневатых тонах запечатлено величественное здание Тауэрского моста. С высоты пешеходного перехода перед посетителями открывается потрясающий вид на Лондон. Если посмотреть на запад, можно увидеть собор Святого Павла и здания банков на территории London City, а также возвышающийся вдалеке British Telecom Tower. Мост облицован камнем светло-серого цвета, металлические конструкции его выкрашены в белый, синий и красный цвета (красного цвета в экстерьере моста меньше всего, поэтому он не заметен издалека, в частности на фотографиях моста общим планом) — это цвета Union Jack'а. Таким мост стал в 1977 году (до этого, с момента своего открытия, он весь был шоколадного цвета), и перекрасили его в честь юбилея королевы Елизаветы II (в 1976 году ей исполнилось пятьдесят лет). Во второй половине XIX века из-за возросшего автомобильного и пешеходного движения в районе порта в East End встал вопрос о строительстве новой переправы восточнее London Bridge. Проложенный в 1870 году тоннель Tower Subway в качестве метро служил непродолжительное время и в конечном итоге стал использоваться только для пешеходного движения. В 1876 был создан комитет для выработки решения по сложившейся проблеме. Был организован конкурс, на который было предоставлено свыше пяти десятков проектов. Лишь в 1884 году был объявлен победитель и принято решение о строительстве моста, предложенного членом жюри Г. Джонсом. После его смерти в 1887 году строительство возглавил Джон Вольфе-Берри. Строительные работы начались 21 июня 1886 года и продолжались в течение восьми лет. 30 июня 1894 года мост был торжественно открыт Принцем Уэльским Эдуардом и его супругой принцессой Александрой.       Биг Бен — один из главных символов Лондона. Эта самая знаменитая из башен Вестминстерского дворца была возведена в 1858 году. Ее высота 66.7 ярда. Башенные часы, диаметр циферблата которых составляет 7.6 ярда, а длина стрелок 2.9 и 4.5 ярда, были пущены в ход 21 мая 1859 года. Официальное наименование этого сооружения — Часовая башня Вестминстерского дворца. Иногда ее также называют башней Святого Стефана. Свое неофициальное название она получила по имени установленного на ней 13-тонного Колокола.       Первая и Вторая мировые войны (Лондон неоднократно подвергался бомбежкам, причем авианалеты Большого блица стали причиной гибели десятков тысяч человек), а также разразившаяся в промежутке между ними Великая Депрессия подорвали экономику города.       Начало мирного времени ознаменовалось небывалым развитием промышленности, что позволило быстро восстановить город и одновременно привело к появлению смога — крайне вредной смеси тумана и дыма. В 1952 году смог стал причиной гибели двенадцати тысяч человек. Произошедшее заставило всерьез заняться этой проблемой, в результате чего были издан закон «О чистом воздухе». Новое тысячелетие Лондон встретил открытием нескольких новых зданий, таких как The Millennium Dome и The London Eye — колесо обозрения, ставшее новым символом города…       Буквально минуту назад я видел самый обычный, целый Лондон — не было никакой дифференцировки на «новое» и «старое» — но тут что-то перевернулось, и сознание мое, как и тело, оказались в неком подобии гетто. Впрочем, тогда это «гетто» лишь зарождалось. Я наблюдал за падением родного города семь лет. А далее — не выдержал. Нужно было спасать людей. Поначалу я таких людей не находил. Ведь нет смысла спасать того, кто, очевидно, не считает это нужным, а спасать себя для меня было так же бессмысленно. Первое время я ходил по бесконечной набережной Темзы и задумчиво смотрел в ее холодную воду. Я прикрыл глаза и сказал: это тебе не снится! На самом деле вот это и есть твой настоящий дом! Завернув за угол, куда свет Луны не проникал, я представлял себе одно — падение.       Угол… Зеленые пятна с голубоватым свечением перед глазами расплылись и образовали странное темное место. Сейчас прекрасно могу видеть, как мы бежим оттуда, в точности реконструировать эпизод баталии и воспроизвести наш первый диалог абсолютно идентично реальности… В носу у меня стоял едкий запах спирта, но откуда-то я знал, что в том месте пахло разлагающимися трупами и плесенью. Я видел миниатюрную круглую фигуру человека, зажатого между грязных черных стен, буквально сияющего на фоне слякоти, копоти и серой пыли своей белой кожей. На эту фигурку криво падали тени животных. Несколько приматов поведения явно девиантного были расположены хаотически, без какой-либо стратегии. Их чудовищно огромные, по сравнению с детской фигуркой, телá медленно покачивались, как маятники, и горбились, словно колышущиеся ветви ивы, едва не падая прямо на ребенка. Внезапно они все (я не считал, но (их было штуки четыре)-пять, не больше) развернулись, чуть не упав в груды мусора и гниющих остатков еды, и все, как один, загоготали. «Limey, limey!» — назойливо и скабрезно разносилось эхом у меня в голове, и я невольно поморщился от злости. Так (сначала только в Северной Америке) теперь оскорбительно называют всех британцев. Я крикнул им что-то, причем явно недружелюбным тоном. Здравый смысл подсказывал мне, что действие мое определенно не отвечало нормам целесообразности и не обосновывалось ничем существенным, не считая, разумеется, факта, что я хотел спасти девочку, будучи малолетним кретином… Кретинизм, между прочим, как и дебильность с идиотией — устаревшие названия диагнозов. Не помню, чтобы я называл кого-то (разумеется, кроме себя) кретином, идиотом или дебилом в негативном социальном контексте, так как за своей лексикой я всегда стараюсь тщательно следить и называть вещи своими именами.       Итак, группа приматов двинулась на меня, шествуя хаотически и одновременно одинаково — в их телодвижениях было что-то общее, заторможенное и явно противоестественное. Я понял, что они были под действием какого-то мощного вещества вроде галлюциногена, но точно не кокаина. Теперь мой опрометчивый поступок не казался мне таким уж безрассудным. Потому что они были больны, а я еще здоров. Тогда я помнил (возможно, помню до сих пор), как меня учили основам самообороны, но это были совсем другие времена… Но что же с этого? На войне, как говорят, все средства хороши. Несмотря на то, что их шанс схватить меня всеми восемью руками был очень велик, мое еще маленькое тело кинулось прямо им под ноги, сбивая на влажный, грязный асфальт. Я проехался чистой, белоснежной рубашкой по черной луже, в которой отражался бледный свет полной луны. Мимо меня пробежало несколько гигантских черных крыс. Тонкая ткань мгновенно стала мокрой и превратилась из белой в грязно-серую. Мое сердце, я помню, затрепетало, когда я почувствовал влагу на спине — я чего-то боялся… какой-то… пугающей репрессии, что ли? Даже в критический момент, когда нужно было действовать быстрее, чем думать, я удерживал в мыслях обязанность выглядеть презентабельно и неотразимо. Я валялся, распластанный по асфальту, в луже ошметков, различных видов алкоголя и органических компонентов, а эти звери (я пытался разглядеть их лица, и у меня язык не повернулся назвать увиденное человеческим лицом), чем-то похожие на загипнотизированный скот, слепо тянулись ко мне, расставляя и протягивая конечности, злобно угрожая страшной расправой и лениво мыча что-то нечленораздельное. Я вздрогнул от какого-то неожиданного и пугающего ощущения — чья-то рука быстро коснулась моей, и в своей ладони я уже сжимал что-то тяжелое. Один из них навис прямо надо мной, пока другие постепенно окружали лужу. Пустая бутылка с круглым дном попала ему по темени, примат рухнул на меня и отключился от мира. Рваными, судорожными движениями я скидывал с себя дурно пахнущую, накачанную наркотой тушу, дергался, но не закричал. Это я помню отчетливо: крик «Эй!» был моим единственным криком в той ситуации, больше мои связки не издали ни звука. Один, я заметил, шаркнул за углом, и больше его не было слышно. Убежал. Остался… Дьявол, неужели двое? Значит, их все-таки было четверо. Сейчас исправлю… Далее я перекатился на живот, подскочил на ноги и с размаху ударил одного в район солнечного сплетения. Он был сильно сгорблен, и я не мог определить цель удара. Пока последний преследователь стоял, дрожа и задыхаясь, я схватил девочку за руку и рванул подальше от этого места.       «Сколько тебе лет?» — спросил я, несмотря на сбитое дыхание и внутреннюю панику. За все это время, пока меня не было рядом, моя девочка могла вырасти.       Она была маленькой. Маленьким ребенком, который потерялся и попал в это жуткое заброшенное место. Маленькая и… круглая. Круглое лицо, круглые глаза — даже кончик носа круглый. Круглое… круглое… Квадратное! Она отчего-то вскрикнула — я вздрогнул и сильнее сжал ее ладонь — под ногами скользнула темная крыса. Да. В Новом Лондоне было очень много гадюк и крыс.       «Одиннадцать», — испуганно прошептала она, когда крыса убежала. Словно грызун мог разозлиться из-за ее ответа.       «Где твои родители?» — последнее слово далось мне особенно тяжело. Я зачем-то надеялся, что они были вместе с ней, или что она нашла новых.       «Нету», — простодушно сказала она. Шаги ее становились все увереннее.       Я не понял: «Как, нету? Где они?»       Она ответила невозмутимо: «Умерли уже».       Это было похоже на какой-то дешевый женский роман. У девушки умерли родители, помощи нигде нет, на нее нападают плохие люди, но вдруг ее спасает парень… Впрочем, какой же она тогда была девушкой, и каким же я был парнем? Так… Девочка-сирота и четырнадцатилетний мальчик. Вообще не имаго.       С тем событием в моей голове укоренился еще один стойкий и неизменный принцип: человек человеку друг, товарищ и брат, и должен защищать слабых. Еще одним он был, потому что являлся далеко не первым в жизни. Само по себе это частное суждение было по-своему ироничным — мне самому нужна была защита, а какой же тогда из меня протектор, если я не в состоянии помочь даже себе? Я лишь вел за руку маленькую девочку, которая была младше меня лишь на три года, что-то спрашивал у нее, а она охотно отвечала… Ирландия… север… Лондон… Элис Фрай…       Элис Фрай, моя Элис! Как же ты так сюда попала? Я принес тебе одни неприятности… Куда бы я не пошел, она всегда шла следом, никогда не отставая. И куда я привел ее в итоге?..       Ночью она любила слушать меня, какой бред я бы не говорил. А больше всего ей нравилось слушать про чернобурого лиса. И хотя серебристо-черные лисицы обитают лишь в Северной Америке, ради нее, Элис, я сделал исключение и аккуратно перенес свою Чернобурку на остров Великобритании. Обошлось без потерь: моей Чернобурке было как-то неважно, где она будет жить, только бы суть моей фикции осталась той же.       Начиналось мое повествование по-разному, а заканчивалось всегда неоднозначно: я любил открытые финалы. Она каждый раз с надеждой спрашивала: «Что будет с лисичкой?» — и так смотрела жалобно, что я был не в состоянии ответить. Честно говоря, я и сам не знал, что будет дальше. Я предполагал, что она просто умрет. Это абсолютно неординарный образ, весь исполненный внутренними аутентичными парадоксами, в которых я сам петляю, как гадюка, в поисках своей маленькой лисички. Лиса́.       Чем питаются лисы? Вообще, их вид можно отнести к категории всеядных, но в большей степени они являются хищниками, с удовольствием едят сырое мясо, говядину, свинину — любые мясосодержащие продукты. Чернобурка ни свинину, ни тем более говядину не любит, а предпочитает курицу и изредка рыбу, охотно лакает обыкновенное молоко, к деликатесам испытывает отвращение и никогда не ест с чужих рук. По габаритам она небольшая, размером со среднюю собаку. Шерсть ее, говорят, обладает совершенно черным цветом, поглощающим до ста процентов световых лучей, а кончик хвоста совершенно белый — до ста процентов световых лучей отражает. Имеет клыки, носик влажный, как и у всех здоровых особей. Глаза… строгие блестящие камни… Но разве могут лисы смотреть строго? Я не уверен.       Чернобурка, что для меня совсем неудивительно, выращена была вовсе не лисами, а парой мифических рептилий. До сих пор ведутся споры о том, являются ли эти существа земноводными, рептилиями или млекопитающими — данный вид сочетает в себе множество различных аспектов, характерных для всех перечисленных мной классов, ведь эти существа являются змеями, в то же время имеют пояса верхних и нижних конечностей, выкармливают детенышей молоком, иногда наблюдается наличие жабр и соответствующего кожного покрова. Что немаловажно — головной мозг этих существ развит почти наравне с человеческим, они могут чувствовать, мыслить, делать умозаключения, имеют сложную модель поведения, зависящую от многочисленных психоповеденческих факторов… совсем как люди.       Да, я пишу сейчас о драконах. Их я видел огромными, наверное, размером с дом напротив окна этого помещения. Или, быть может, один — золотистой окраски, с медным отблеском на спине — был поменьше, как три четверти этого дома, но больше походил на гигантского чешуйчатого льва из-за большой огненной гривы вокруг головы. Мне он запомнился игривым, ласковым и дружелюбным, легким на подъем, очень активным — словом, он импонировал любому, кто был когда-либо с ним знаком. Первый вовсе не был на него похож: темная окраска, массивное тело, толстая шея и рога — все отличало от его младшего брата. Он был весьма сдержан, на контакт шел неохотно и прикасаться к себе никогда не позволял. Поразительно, как они были непохожи, но как слаженно и организованно вели свою деятельность: растить Чернобурку им было вовсе не сложно, несмотря на различие видов и взглядов.       Люциус — так называл себя первый дракон — изначально увидел в моей лисице что-то необыкновенное помимо редкой окраски: ведь стая была вся рыжая, единая, однотонная, примитивная — и в ее глубине, как тонущий в вулканической лаве маленький камушек, находилась тонущая Чернобурка. Он заметил ее в полете. Лава медленно и систематически глотала тающий камушек. Хвать! Белоснежный кончик ее хвоста был зажат в его угольной пасти. Он расправил десятиметровые крылья и совершенно хладнокровно смотрел вдаль; она качалась, пихала его большую твердую челюсть задними лапками, пыталась укусить его за ус — хотела упасть, раствориться в лаве, грохнуться на скалы, расщепиться на атомы… Внезапно она поняла, что хвосту не больно, и перестала трогать дракона. Именно трогать, так как гневные «удары» Чернобурки были ему все равно, что легкие касания. Так они пролетели Йоркшир Дейлс… Пеннинские горы… Темзу… и очутились в Лондоне. На самом деле Люциус больше любил Тулузу, но ради Чернобурки сделал исключение — вообще, она была сплошным таким исключением, словно специально для нее создавались специальные привилегии и правила, отличные от общепринятых, и распространялись они в обязательном порядке исключительно на Чернобурку. Словно бы она была для него кем-то особенной, что, в принципе, было чистейшей правдой, ведь такое у старшего дракона было в первый раз за его долгую жизнь, которая была в разы дольше обыкновенной человеческой или даже лисьей. Я бы сказал, что он в какой-то степени мечтал об этом, но ведь, согласитесь, не мог же он взять и украсть из стаи лису — это противоправно и совершенно неблагородно для него и всего драконьего рода в принципе…       Забыл, о чем речь.       Да, Лондон.       Так как Чернобурка родилась в Англии, Люциус решил оставить ее на Родине. Для этого в Англии пришлось остаться ему самому, а, следовательно, и его младшему брату. Фернандес — так называли второго дракона — выслушав историю Люциуса, согласился оставить лисицу. Они поладили не сразу: как я писал ранее, Чернобурка никогда не ест с чужих рук, так что пришлось ждать, пока эти самые руки станут своими. Я слышал, что драконы — существа довольно терпеливые, поэтому выждать процесс привыкания не составило для них никакого труда. Шло время: поначалу моя лисица даже не смотрела в их глаза, а в конце охотно ластилась к хвостам и шеям обоих графов драконов. Я поражался сам: драконы, один больше другого, все еще ее не раздавили! Нужно было обладать максимальной точностью и аккуратностью, чтобы не наступить на этот тлеющий камушек.       Тлеющий потому, что Чернобурка уже перегорела.       Горели все: стая была проклята, и носителем проклятия была моя лисица. Главное — крысы, крысы, крысы — везде черные заразные грызуны, таскают в зубках кости своих сородичей, которых иногда ест Чернобурка. Но только не рядом с братьями: при их виде крысы разбегались по углам и караулили мою лису. Их связывали шрамы и дьявольское клеймо.       Потом она пропала вместе с крысами.       «Что было дальше?» — спрашивала Элис, когда я добирался до этого момента. «Не знаю, милая, — жестоко говорил я, не желая открывать ей концовку, которой сам не знал. — Спокойной ночи». Как я еще мог желать ей спокойной ночи, если, можно сказать, просто убил Чернобурку ни с того ни с сего? Дурак…       Члены стаи называли себя Хайдами (кодовое обозначение — Hyde) и очень этим гордились. Моя чернобурая лисица это обозначение ненавидела и предпочитала жить вовсе без него, но вскоре совершила поступок еще более подлый: она это обозначение поменяла и вскоре стала называться Кэрролл. Чтобы было понятно: с ними Хайды всегда враждовали. В общем-то, неудивительно, ведь клан Кэрролл состоял из различных видов чешуйчатых, преимущественно змей. Одна из таких змей сидит у меня на спине. Не полностью. Второй половине питона мешает корочка на коже, появившаяся еще давно, из-за Большого пожара. С этим пожаром меня связывает многое, всего не вспомню… Разве что печать Демона лжи и обмана, Бе́лиала? Мы с ним… большие друзья. Как-то раз он даже показал мне, что будет, если синтезировать меня и Чернобурку, которую я сам придумал. Он переставил мне уши и продлил позвоночный столб от крестца позвонков на тридцать. Тогда я, ему в отместку, проделал в этих самых ушах дырки (они кошмарно большие и очень пушистые, совсем как у Чернобурки). Проделал, значит, дырки и засунул в них кóльца: получилось по два кольцá на ухо. Такоеая издевательство манипуляция над телом сейчас называется пирсингом, что, кстати говоря, весьма приветствуется во многих странах западной части Евразии и на континентах Америки. Вот честно (кладу руку на сердце), Люциус за такое… даже аллюзий не хватает, чтобы как-то это описать. Интерпретация с моей стороны окажется совсем недостойной. Дракон Граф Люциус фон Рéвинсен де Тулузский… В моей памяти он точно останется бессмертным.       Этим, кстати, я и занимался первые четыре года — поисками бессмертия. На эту деятельность меня подбил один ученый, с которым мне случилось столкнуться в 2047 году. Условно назову его по фамилии — Кэрролл. Я же хорошо помню, что он, будучи человеком крайне ригидным, всегда называл меня одинаково, преимущественно «шпагой английской». Словосочетание это приклеилось ко мне по той причине, что я действительно чем-то похож на шпагу и именно на английскую. Что я еще могу сказать об этом одиозном человеке? Он определенно был одержим чем-то более могущественным и латентным, чем просто жаждой вечной жизни. Я это чувствовал, и именно поэтому подчинялся ему. А еще потому, что за работу мне разрешалось у него жить. Только так Элис могла быть в относительной безопасности. И хотя это место чем-то и напоминало пандемониум, там было лучше, чем на холодных и небезопасных улицах Нового Лондона.       Дело в том, что поиски бессмертия были не единственными поисками в его и моей жизни. И вот что из этого вышло.       Я не помню, как называл то вещество — помню только, что оно не раз выручало меня в тяжелых и, казалось, совсем безвыходных ситуациях. За считанные секунды оно способно лишить организм сознания и чувствительности на продолжительный срок. И я говорю не о наркотиках.       Я обнаружил его, когда мне было семнадцать. До сих пор в моем носу стоит этот острый, жгучий запах, который невозможно спутать ни с чем другим — он сильнее чистого спирта, но не так крепок, как водка; он так же прозрачен, как сжиженный водород, и не имеет цвета, как ацетон. В тот момент его было катастрофически мало, да и о его свойствах никто не знал. Чудесную истину об этой субстанции я понял лишь день спустя после восстановления.       История открытия этого сильнодействующего препарата проста, как русский валенок: мы пытались изготовить Эликсир Бессмертия. Очередную квинтэссенцию, подвергающую клетки организма мутации. Когда Кэрролл (получается, третий по счету отец) посвятил меня в свою химическую практику, я был поражен: мне открылась еще одна Вселенная, новый эон. Несмотря на всю свою омерзительность, он сделал из меня относительно неплохого медика — он был хорошим учителем и умел объяснять. Именно он сделал меня таким, какой я есть сейчас. Образованным. Перспективным. Уродливым. Изувеченным.       Его руки уродовали все, к чему когда-либо притрагивались — он словно был проклят. Его мысли, его идеи, его желания… Все живые существа, попавшие на его стол, выходили из операционной обезображенными инвалидами, если не оставались там. Жалкие, искалеченные… Часто… мертвые. Он создавал «зомби» и мутантов, киборгов и ликантропов, но бесследно уничтожал всех после двенадцати часов существования. Только меня он зачем-то оставил в живых. Я посещал его операционную неоднократно, поначалу в качестве ассистента. Передо мной открывался огромный, впечатляющий арсенал хирургических инструментов и не менее огромный запас химических соединений. В нем известные медицинскому сообществу анестетики, анальгетики, антикоагулянты и прочие препараты составляли лишь малую часть, меньше четверти от целого. Другие кислоты, соли и катализаторы едва покрывали треть этого склада. Обычно он работал с сильными ядами и прочими взрывоопасными веществами, поэтому без соответствующей защиты было не обойтись. И хотя я едва мог дышать в этой маске, это было лучше, чем отравиться парами многочисленных ядов и умереть.       Все эксперименты проводились исключительно тайно. За разглашение было установлено жестокое, но справедливое наказание — смерть. За свои тайны он мог не бояться: я умею держать язык за зубами при необходимости, хотя на тот момент мне было совершенно наплевать, куда я двигался и что должно было быть дальше. Разумеется, пока мой любезный господин свыше (или, скорее, сниже) не освободил меня от этой работы, и я не остался с миром один на один. Один… Ни Элис, ни Тернера, ни Кайзер, ни Соколовского — ни монсеньора… Никого. Только Кэрролл, и от того в итоге избавился. Возможно, он сам был в этом всем виноват. Возможно, это он (или он) меня таким сделал. Возможно я просто вещь… Но он, без сомнения, не был глуп. Ведь он, для начала, умело провел в моем организме и организме Элис простую для понимания, но сложную для воспроизведения мутацию: из человеческих существ он сделал существ антропоморфных. Сделал нас мутантами, грубо говоря. Целью было преодолеть преграду в виде механизма отторжения чужеродных тканей. В каком же году это было? В самом начале 2050, мне семнадцать. Я был у него первый. Вышел из операционки — ничего, вроде живой — и Элис (ей было четырнадцать), конечно, как ребенок, этого еще не поняла и при первом появлении меня, будучи стойко уверена в необходимости, помчалась навстречу этому искусственно синтезированному организму. Но вовсе не это было главным — она, разумеется, всегда смотрела опасности в лицо, — а то, что вскоре выползло за мутантом. Зачем я пишу об этом? Мне кажется, картина будет лучше, если противопоставлять уродство и красоту, старость и молодость, силу и слабость. Кэрролл ходил туда-сюда, искал мусорку: нужно было куда-то деть труп чернобурой лисицы. Мимо пробежала толстая черная крыса. Элис заглянула в операционку через мое плечо, когда обнимала и трогала мои новые уши (тогда еще не дырявые), и чуть не обмерла — пол и оба стола были залиты кровью (моей тоже), валялись клочки мокрой черной шерсти, на втором столе — две клетки: одна пустая, во второй — лиса-фенек (пока живая, не знаю, откуда); рядом с клеткой — лоточек, рядом с лоточком — черная крыса, в самом лоточке — что-то мягкое и теплое… Она тогда не знала, но в лоточке лежали мои бывшие уши. Я, кстати, был лопоухий.       Уши… очень мягкие (трогаю, хвостом своим клянусь, мягче лебяжьего пуха). Задел шею. На шее шрамы. Ставил не я — само. Как-то так: вижу такую же мрачную и замызганную не то каморку, не то гроб. Расплывчатым силуэтом передо мной трясется что-то, похожее на человека, гулким двойным эхом в ушах гремит крик и грохот предметов. Я едва слышу отрывистые восклицания, похожие на грязные ругательства: «Шпага английская! Ты хоть знаешь, сколько я потратил на эту…» Еще один удар — мою голову как будто отвернуло вбок, но там стена. Или дверь. Или пол… Я не понял. То ли это я упал от сокрушительного удара, то ли мою голову и правда шарахнули об пол. Крик продолжается, а вместе с тем я слышу издали чей-то плач или стон. Мне и самому жутко хочется стонать — не могу: связки будто засохли, а конечности потеряли всякую чувствительность.       Еще удар.       «Ты, чертов ублюдок! Крыса альбиносая!!!» — доносится до меня приглушенной реверберацией. В лицо полетело что-то острое. Что-то метнуло в мою сторону длинный скальпель, впоследствии попавший в левый глаз. Попал он не прямо в глазное яблоко — иначе бы я просто не выжил — а лишь полоснул от лба до скулы. Я даже чуть вздрогнул при этой картине и как будто почувствовал эту противную боль снова. Мое сердце в очередной раз сжалось на секунду и продолжило свой привычный ритм в сорок ударов в минуту.       «Я тебе покажу, черт малолетний», — после этих слов мне стало дурно. Нечто схватило меня грязной тощей рукой за голову, которая кружилась, как в центрифуге, и что-то острое блеснуло в этих пальцах. По моим щекам потекли горячие едкие слёзы, которые, наверное, только разозлили это нечто. Вместе с нечленораздельным рыком сверху я услышал свой внезапный визг, исходящий чуть не из живота. По шее потекли тонкие струи чего-то теплого и липкого. Я надеялся, что это лишь повреждение кожных или, как максимум, мышечных покровов, но не артерий. Несколько раз моя голова столкнулась с чем-то твердым. Напоследок меня пнули прямо в солнечное сплетение, отчего всё дыхание оборвалось и замерло. Нечто зашагало в противоположную сторону, всё отдаляясь и злобно бормоча что-то неразборчивое. Я лежал в луже крови и слез, возле меня валялся остроконечный скальпель, стальной поднос и осколки чего-то еще. Сил не было — я терял кровь. Перед глазами мелькнула черная крыса. Ко мне подскочило что-то еще, я вздрогнул и на чистых рефлексах хотел было рвануть подальше, но голос, уже мягкий и нежный, меня почему-то успокоил: «Тише, Лиам, это же я, Элисон…»       Во-первых, «нечто», которое так меня искалечило — это и есть Кэрролл; во-вторых, Элис работала на Кэрролл совместно со мной; в-третьих, в колбе той находилось ни что иное, как потенциальный, как он предполагал, Эликсир Бессмертия. Сосуд оказался разбитым на полу, потому что Элис неосторожно схватила пробирку рядом с ним, а я пытался уберечь ее от наказания. Мы с Кэрролл шли до этой цели четыре года, и когда, казалось бы, она была достигнута, драгоценная субстанция в единственном экземпляре оказалась навсегда испорченной. Впрочем, позже я выяснил, что это никакая не квинтэссенция, которой, возможно, и не существует (хотя теперь я сомневался), а нечто гораздо полезнее — мощный и чистый анестетик, способный мгновенно и надолго лишить активности любую центральную нервную систему. Это я узнал после того, как снова упал без сознания, вдохнув пары этой жидкости, и продолжительного синтеза с множеством экспериментов. Я немедленно сообщил ему об открытии, но он не обратил на него практически никакого внимания: только досадно и раздраженно заметил, что формула оказалась бесполезной. Бесполезной для него.       Я не спешил разочаровываться. Мне почему-то казалось, что этот препарат может как-нибудь пригодиться мне в будущем. Снова прав. Во-первых, Анестетик, который я снова синтезировал, помог мне избавиться от оживленного трупа кошки, зараженной бешенством, которую он сам же возвратил к жизни. Это была лишь проба пера. Во-вторых, если бы не Анестетик, гнить мне в британской земле, в Старом Лондоне, или даже из Нового никогда не высовываться. В-третьих, если не он, то смерть, наконец-то, всему человеческому роду. В-четвертых…       Отвлекся. Заходил Соколóвский, справлялся о рейсе. Я сказал, что все в силе. Áнгелов плачет. Попрощались. Обнял меня. Отдал кольца платиновые, широкие, плоские, четыре штуки, в уши вставлять. На память. Хороший человек… Я его недостоин.       Тикают часы в моем кармане. Будешь долго слушать — с ума сойдешь и так же будешь «тикать». Это мне подарок от…       Анестетик. Вещь, как я и писал ранее, совершенно небесполезная. Кэрролл понимал, что я опасен, а с этим веществом в вооружении — опасен втрое. Он поздно спохватился: был слишком ослеплен идеей бессмертия, не видя во мне латентного врага. Дурак. Заметьте, что без дураков было бы на свете очень скучно.       Он вел меня, мою руку, управлял моим телом: хвать! — и все… И за несколько секунд успеешь всю жизнь просмотреть, ровно до этого самого момента. А дальше — тьма… Скальпель в висок и Старый Лондон. Вот что дальше. Это случилось в день ее рождения. Своеобразный такой coup de grâce. Мне такие не полагались. Я и так стоял на самом краю. Край.       Сыграем в дом на краю. Накройте стол так, как накрывают его для поминок. Вместо приборов положите листы бумаги. Закройте глаза и рисуйте на каждом листе. Мысленно повторяйте разными голосами: «Круглое, круглое...» — представляя себе размеры кругов. Рано или поздно вы услышите голос, как будто кто-то произнес эту фразу у вас в голове: «Квадратное!» или «Нет, не круглое!» — Выходите из комнаты и закройте за собой дверь.       Если так подумать, он изменил меня в самом грубом смысле этого слова. Все… следы, которые он оставил… сохранились и сегодня. Четыре шрама — левый глаз и вся шея (кстати говоря, шрамы красят мужчину — это я слышал от какого-то из своих отцов), — трансплантация ушей и дополнительных позвонков, клеймо на спине (я не мог идти работать никем другим, кроме как каким-нибудь медиком, так что медицина с 2047 стала как бы моим призванием и единственным приличным способом заработка. Впрочем, я любил (и люблю до сих пор) то, чем должен заниматься). У него на предплечье был такой же знак. Так что скоро меня стали называть его фамилией.       Такая вот преемственность.       Он поймал меня — схватил за горло, как какую-нибудь бабочку за крылья, и стал видоизменять. Поймаешь бабочку, зажмешь между пальцев — а она лапками так смешно шевелит, точно беспомощная какая-то. В операционной словно в банке — все непонятное, стеклянное, твердое — и мои мягкие уши в лоточке. Крысы их уже съели.       Я не хотел этого делать — честное слово, не хотел, до сих пор сожалею, что посмел пойти на это, — но он меня заставил. Она все еще была со мной, нуждалась во мне, а я попробовал уйти — вот так глупо, упав в кровавую ванну. Она кричала: не хотела отпускать, хотела спасти, удержать на этом свете — и спасла. Даже не обиделась. Странно… Это был первый день нового 2050 года. Она сделала мне подарок — четыре тонких серебряных колечка на уши. Сама отлила в лаборатории. Я был лопоухий, и еще давно, чтобы как-то отвести внимание от лопоухости к чему-то более привлекающему взгляд, хотел нацепить что-нибудь на уши. До сих пор ношу. Теперь вот Соколовский принес… в знак благодарности и неоценимого вклада в социалистическое учение.       На меня все еще смотрел пойманный, заточенный под стеклянным барьером Имаго. Смотрел — и будто бы с большим сардоническим разочарованием жалел о том, что попался, что его все-таки проткнули этой иглой, и он, теперь как бы мертвый, находится в кабальной опале, но все еще в собственности, точно маленькая вещь. Он, видимо, понимал, что тело его — лишь постылая эфемерная оболочка, посаженная на острую иглу и добавленная в коллекцию из таких же опустошенных, я бы сказал, экстирпированных тел. И никто его не может услышать за стеклом, потому что настоящий, живой, органический мир — он там, а Имаго под ним, под стеклом, смотрит на него и думает о бессмертии. Ведь он, законсервированный, тоже де-факто бессмертный, и если бы только двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть, — бесконечным. Но стекло было пыльным, заляпанным — двери восприятия, понятно, были не так чисты, а смахивали скорее на катаракту. Вот он и смотрел. Ждал чего-то.       Пора. And ne forhtedon na, aglais io. В Ленинграде тоже неплохо, но мне надо в Лондон. На Родину. К графу монсеньору.