Wednesday's Child

      — Он сходит с ума.       — Занятно. Мы с Пагсли ставили, что это случится после его пятого дня рождения, а не до. Он превосходит все наши ожидания.       Ксавье и Уэнсдей, встав за приоткрытой дверью в комнату, смотрят на сидящего на ковре по центру сына: Уэнсдей — с гордостью, Ксавье — взволнованно и несколько обречённо. А Тэдди, в белой рубашке и чёрных штанишках, тихонько возится с раскиданными кругом игрушками, не слыша родителей, и время от времени щебечет:       — Давай поиграем с гоночными! Ты возьми жёлтую, а я красную! Нет, лучше с красной, она разгоняется быстрее!..       — Как думаешь, это двоюродный дедушка Фрамп или прабабушка со стороны Торпов? Ты говорил, что она погибла в автокатастрофе, — тихо, чтобы мальчик не услышал, интересуется у мужа Уэнсдей. В её тоне слышно нездоровое воодушевление.       — Что?       — Общается с ним сейчас. Это явно должен быть кто-то из наших родственников, если только Отингеры на прошлой неделе не притащили с собой подселенца…       — Ты считаешь, что он разговаривает с призраками?       — Теория более реалистичная, чем психическое расстройство. Хотя и менее интересная для его школьного досье.       Ксавье просто смотрит на неё несколько секунд, прежде чем вернуть обеспокоенный взгляд на дверную щель. Маленькая фигурка Тэдди что-то весело втолковывает воздуху перед собой, смеётся с ним, ползает у пустого квадрата ковра и катает вокруг него машинки. С первого взгляда кажется, что ребёнок просто играет, как делают все дети с хорошей фантазией, но Уэнсдей и Ксавье уверены — даже если в комнате их сына никого нет, это вовсе не означает, что он никого не видит.       Они готовились к тому, что Таддеус унаследует их сверхъестественные способности — либо их, либо его бабушек и дедушек, либо и тех, и других одновременно. Но вот когда именно проявятся его силы не могла сказать даже всевидящая госпожа Аддамс: это была рулетка, выстрел которой мог раздаться в любой момент. До Мортиши и Уэнсдей первое предсказание снизошло в подростковом возрасте; Гомес с трёх лет активно сплетничал со всевозможными представителями загробного мира; Ксавье оживлял портреты едва научившись держать карандаш в руке, а Винсент Торп узрел первое полноценное видение в день своего восемнадцатилетия. Тэдди мог открыть в себе дар и в три, и в пять, и в двадцать пять лет. Им оставалось лишь ждать и надеяться, что случай не принесёт за собой какие-нибудь травмирующие (для него, а не для окружающих) события.       И случай таки выстрелил — на четвёртом году жизни их единственный наследник, судя по всему, научился вступать в контакт с потусторонними силами.       Ведь с кем ещё маленький психически здоровый ребёнок может по нескольку часов кряду болтать в полнейшей тишине? Играть, рисовать, советоваться, просто сидеть в одиночестве, смотря в пустой угол, словно почуявший привидение кот. Да, это мертвец. И никак иначе.       — Я не знаю, Уэнсдей. Может, стоит показать его детскому психологу?       — Если ты так уверен что наш сын оказался сумасшедшим, надо было сделать ставку у Пагсли, пока сумма выигрыша ещё была приличной.       — Я не уверен в этом! Просто Тэдди уже несколько дней разговаривает с кем-то… невидимым, и меня беспокоит, что я не могу ощутить чужое присутствие рядом с ним. Будь это душа, я бы её заметил, верно? Но он будто бы разговаривает с пустотой… или с самим собой, и, честно говоря, я не знаю, что из этого хуже.       Уэнсдей без особого интереса оглядывает его и резко выдыхает.       — Естественно, ты не почувствуешь присутствие души, Ксавье, у тебя крайне слабая предрасположенность к медиумическим наукам. До сих пор не пойму, как ты сдал выпускной экзамен по спиритизму в Неверморе с первой попытки.       — Знаешь, просто к слову — не обязательно в качестве признания в любви принижать мои интеллектуальные способности при каждом удобном случае, — больше с сарказмом, чем по правде обижаясь, замечает Ксавье.       — И в чём тогда смысл брака?       Из комнаты доносится звонкий смех. Оба супруга синхронно оглядываются на щёлку — Тэдди заваливается на спину и хохочет, протягивая руку в сторону, словно в попытке дать кому-то «пять». Вот только физически рядом с ним никого нет.       Ксавье новость об открывшихся у мальчика силах не сказать что обрадовала — некоторые мёртвые по степени коварства и опасности ничем не уступали живым, а весточки с того света могли всерьёз пошатнуть неокрепшую детскую психику. А вот Уэнсдей открытием загорелась, да так, что даже выдавила широкую улыбку. Дважды. К семье прибавился ещё один сильный медиум, который к тому же приходился ей родным сыном, и это не могло не оставить в её чёрной душе шипастый росток самодовольства. Но определённую долю тревог она также испытала, хотя и не проявляла столь же пылко, сколь Ксавье. Желваки на точеных скулах ходят, пальцы едва заметно возьмёт тремор — и хватит с неë.       — Ну хорошо, а ты чувствуешь чьё-либо присутствие?       — Хм… Нет, — выдержав паузу, нехотя признаёт Уэнсдей, — но отец говорил, что первая встреченная душа обычно очень слаба, оттого и ощутить её может только ребёнок.       — Либо эта штука хитра и знает, в чей дом попала.       — Я проведу спиритический ритуал. Нужно проверить, с кем именно вступил в контакт Таддеус, — она касается фамильного медальона-«W», покоящегося на груди. Ксавье согласно кивает.       — Я попробую снова расспросить Тэдди; в прошлые разы он упорно запутывал меня ребусами, чтобы посмеяться. Надеюсь, это правда всего лишь призрак-новичок, а не что-нибудь… ну, ты знаешь. Похуже.       — Например?       — Полтергейст, подселенец, дух фейри, демон… Да мало ли какая гадость лезет оттуда в наш мир, — перечисляет Ксавье, с каждым словом звуча всё менее уверенно при виде маниакально загоревшихся глаз жены.       — Если его первым призванным духом окажется демон, я лично подарю Таддеусу тот дорогущий конструктор Лего, о котором он прожужжал мне все уши.       — Уэнсдей, — он тяжело вздыхает, — я серьёзно.       — Как и я. Ладно, не будем терять времени — я отправлюсь за томом по оккультным коммуникациям, а ты займись его допросом, — Уэнсдей разворачивается на каблуках и лукаво выглядывает на мужа из-за плеча. — Свети в глаза если начнёт врать и отмалчиваться. Использование паяльника и верёвок в случае отказа допрашиваемого сотрудничать со следствием также приветствуется.       — Господи, Уэнс, он же ребёнок!       — Расслабься. На этот раз я шучу, — усмехается уголком губ она, но уходя, до слуха Ксавье долетает: — Или нет…       * *       — Эй, тук-тук, большой парень, — мягко стукнув костяшками по двери, Ксавье заходит в комнату сына. — Готов к вечернему шоу?       — Я думал, сегодня очередь мамочки и её детективной доски, — Тэдди зевает и трëт кулаком левый глаз. За окном едва взошла луна, а он уже выглядел сморëнным — Тэдди засыпает рано и встаёт рано, потому что ему надо в подготовительную гимназию и потому что кто-то научил его стеречь появление утренних горластых птиц за окном. Кто этот кто-то Ксавье и надо выяснить и лучше всего это сделать, пока ребёнок сонлив и отзывчив.       — Мамочка сегодня работает, медвежонок, но она просила передать, что обязательно расскажет тебе очередную ломающую психику историю чьего-то убийства завтра вечером, — воркует Ксавье, на последних словах переходя на шёпот с плохо скрываемым недовольством; качает головой и присаживается на постель сына, возвращая лицу учтивую улыбку. — Мы с тобой тоже неплохо умеем веселиться, правда? Устраиваем самые крутые представления с участием Мики Мауса, Фредди Крюгера и драконов! — Тэдди согласно кивает и в предвкушении ёрзает — папины «домашние» перформансы, созданные только для него, он обожает. — Супер! Итак, что ты приготовил сегодня?       Мальчик с готовностью вытаскивает из-под подушки альбом для рисования и открывает его в середине, после чего передаёт отцу. Ксавье берёт эту вещь так, будто это хрусталь стоимостью в несколько миллионов, реликвия, которую человечеству положено беречь веками. И не из-за дорогой бумаги, не из-за тщательно подобранных им самим материалов — из-за кривоватых детских рисунков наводнивших гладкие страницы, которых Ксавье считает не менее чем шедеврами, достигающими самых потайных глубин человеческого сердца. Его — конкретно.       — Я хотел нарисовать Гуфи, но вспомнил, что ты оживлял его уже тридцать четыре раза, поэтому я уговорил моего друга попозировать мне! Я ему всё время рассказываю какие у тебя крутые выставки, па, он дождаться не может, чтобы посмотреть на нарисованного себя со стороны! — тараторит Тэдди, сверкая щербатой улыбкой.       — Твоего… друга? — растерянно уточняет Ксавье.       — Угу!       — Это он — твой друг? — длинный палец осторожно оглаживает рисунок.       — Да! Правда классный? Или что, ты думаешь, я плохо нарисовал? Может, шрам надо было побольше?.. А что если рисунок его обидит? — зелёные глаза Тэдди наполняются беспокойством, так походящим на неуверенность самого Ксавье. Он смотрит в альбом, выглядя сбитым с толку, но торопится успокоить сына:       — Нет, нет, Тэд, рисунок неплохой, просто… — Ксавье хмурит брови, разглядывая картинку. — Ты раньше не рассказывал мне об этом друге. Как его зовут?       — Так и зовут — Друг! — честно улыбается мальчик.       — И он всегда так выглядел? Не менял, может, внешность?       — Нет, зачем ему? Он и так красивый!       — Верно, верно… Я… М-м, мог ли я видеть его раньше?       — Конечно! Он везде со мной! Защищает меня! — хвастается мальчик. — Правда по вечерам он уходит спать на чердак, а по дороге в гимназию прячется в багажнике маминой машины. По секрету, — Тэдди перебирается поближе к отцу и шепеляво шепчет: — он очень, очень, очень боится мамочку.       — Ну, в этом он не новичок, — нервно усмехается Ксавье. — Ты что-нибудь чувствуешь, когда он приходит? Вроде небольшой головной боли или странной щекотки в затылке?..       — Неа! Хотя-я-я… щекотка есть — я его щекочу до тех пор, пока он не начнёт плакать. Это его любимая пытка, — Тэдди одобрительно кивает.       — Мило. Слушай, ты не против, если после шоу я одолжу альбом ненадолго? Покажу рисунок маме, она очень просила.       — А разве ей такое нравится?.. — недоверчиво тянет Таддеус. Ксавье прилагает все усилия, чтобы звучать правдоподобно — у сына цепкий ум Уэнсдей и обманывать его Санта Клаусами, зубными феями и тем, что «по ночам мама и папа в своей спальне читают книги» бесполезно. Но на этот раз, спасибо сонному состоянию ребёнка, уловка срабатывает:       — Это ведь твой рисунок, милый, разумеется, ей понравится. Хотя она наверняка повредничает для виду — «слишком ярко, убери, у меня печёт в глазах, бла-бла-бла-а», — Ксавье перекривляет жену (боже, Уэнсдей задушит его, если узнает) и щекочет носом его щёку, на что мальчик сразу теряется и с задорным хихиканьем отпрыгивает обратно на подушку, накрываясь одеялом, как зритель с вип-ложе. — Ладно, медвежонок, устраивайся поудобнее. Посмотрим, что поведает мне твой Друг.       * *       На третий день с уговора с мужем Уэнсдей приходится признать — она в тупике. И это ощущение беспомощности на поприще, где она мастерица не первый год — хуже, чем удар ножом в живот или пожжённая кислотой кожа. Этим задето не тело, но что-то глубже, сильнее — её эго.       Она должна была догадаться, что так всё и выйдет. Победить её, сломить, поставить перед неразрешимой её острым умом ситуацией сумела бы только она сама. Таддеус, не приложив никаких усилий, выставил её беспомощным посмешищем, и она бы разъярилась, не будь она так безмерно горда им. Он — её продолжение. Он — самая замысловатая, самая лучшая пытка, что она когда-либо производила на свет.       Однако ей всё ещё нужно проверить угрозу для Таддеуса, если таковая имеется. И вот тут незадачка: как бы Уэнсдей не водила маятником-медальоном над спиритическим кругом, как бы не шептала заклятье за заклятьем, нависнув над чашей древнего снадобья, как бы не вдыхала пьянящие благовония, чьи пары погружают в глубокий транс, позволяющий заглянуть за завесу междумирья — эффекта ноль; с тем же успехом она могла скачать на телефон приложение «охотника за привидениями» и болтать с запрограммированной появляться на определённой координате локатора точкой-«призраком». Уэнсдей не видела, не чувствовала и не слышала никого сверхъестественного. Может, она начинает стареть и терять силу? Нет, глупость; способность либо есть, либо её нет, и Мортиша как была в юности талантливым медиумом, так и осталась им спустя годы. Ошибиться в прочитанном она тоже не могла — изучила весь курс спиритизма ещё в школе. В чём же проблема? Есть ли проблема?..       Больше всего Уэнсдей боится, что Ксавье оказался прав. Нет, дело не в шизофрении — наоборот, с ней жить веселей — а в том, что за Тэдди пришли из другого мира. Из мира, откуда лезли, словно плотоядные крысы, хайды, демоны и прочая могучая нечисть, стремящаяся причинить боль её близким. Уэнсдей победила достаточно таких тварей, чтобы знать, что они всегда возвращаются. Минимум дважды. Если вампир — может трижды (но в тот раз у неё получилось вовремя заострить осиновый кол). Они стремятся присосаться к чужой силе и пить её, точно клещи, пока от источника ничего не останется. Она не может позволить этому случиться с Тэдди, не может позволить себе упустить такое из виду. Ей необходимо успеть. Она не постесняется разграбить могилы, лишь бы найти виновного в нездоровье её сына, полезет за ним в ад, если понадобится; верно говорила Инид — это маленькое существо, растущее внутри тебя девять месяцев, никогда из тебя на самом деле не выбирается.       Уэнсдей устало выдыхает, поправляет длинную косу-змею и вновь возносит медальон над спиритическим кругом. Латынь слетает с языка идеальной колдовской песней, но той не суждено достичь своего финала, поскольку в тёмное подвальное помещение для проведения ритуалов врывается — увы, не кто-то мёртвый; самый что ни на есть живой Ксавье.       — Уэнсдей! Я нашёл того, с кем разговаривает Тэдди!       — Ты найдёшь приглашение на собственные похороны, если ещё раз ворвёшься сюда в разгар ритуала!.. Стоп, что?       — Я узнал, кто это и как он выглядит. Тэдди мне рассказал — точнее, нарисовал, — Ксавье, растрёпанный и чем-то крайне обрадованный, взмахивает альбомом для рисования. Уэнсдей в непонимании выгибает бровь.       — И кто же это? Аддамс? Торп? Фрамп? Родные твоей матери?       — Нет, никто из наших родственников… почти. Ситуация немного сложнее, чем мы думали, и одновременно проще, — смеётся Ксавье.       — Какой класс у этого духа?       — Это не дух, дорогая.       — Демон? — с надеждой спрашивает Уэнсдей и мрачнеет ещё больше, когда Ксавье вновь мотает головой.       — Нет, но это весьма сильное существо! Оно разумное, молодое и безопасное для ребёнка. Возможно, лучшая няня после Вещи, только ему не говори.       — Прекрати изъясняться загадками, Ксавье, у тебя это выходит просто отвратительно, — теряет терпение Уэнсдей. — Что ты выяснил?       Вместо ответа Ксавье торжествующе открывает альбом.       * *       — Это не может быть правдой. Это позорная, безобразная, совершенно лишённая остроумия и малейшей концепции шутка, — цедит Уэнсдей, стоя с задранным подбородком возле облегчённо ухмыляющегося мужа. Не поворачивая головы, она бросает на него презрительный взгляд. — Не понимаю, чему ты радуешься. Это ярко-розовый день в истории рода Аддамс.       — Тяжело сдержаться, когда видишь посреди спиритического круга… это, — отвечает Ксавье и откашливается, пряча кулаком улыбку.       «Этим» оказывается Друг — действительно не дух, не барабашка и не злой кровожадный демон. Это пушистый розовый медведь ростом почти два метра, с плюшевой мордой, расчерченной шрамом от левого уха до подбородка, добрыми карими глазами и мягким круглым пузом, к которому так и тянет прижаться в дружеских объятиях. Он похож на персонажа «Телепузиков», на героя глупой книжки для дошколят — на самый страшный кошмар, какой только может быть наслан по мнению Уэнсдей на её ребёнка.       Мишка мнётся на месте, поглядывая на чету (особенно на Уэнсдей) напуганными глазами-бусинами. Этот медведь не представляет никакой угрозы, если только не прячет под розовой шкурой потаённую ярость десяти церберов. Уэнсдей почти желает, чтобы медведь сагрессировал и метнулся крушить помещение — потому что нарисован и буквально создан Таддеусом. Её наследником, в конце концов. Но это не было проявлением способностей — это был всего-навсего его воображаемый друг.       — Мой сын сделал своим первым воображаемым другом розового медведя. Который даже не плотояден… и не страдает хотя бы бешенством, — всегда уверенный голос Уэнсдей надламывается, звеня почти комическим разочарованием. Она сводит брови на переносице и с укором взирает на мужа. — Это всё твоё дурное воспитание. Я просила тебя не ставить ему перед сном те нелепые мультики!       — Он великолепно засыпал под них когда ему было два! «Happy Tree Friends» — это золотая классика, — вяло оправдывается Ксавье. — По крайней мере, этот пушистый милашка не опасен для Тэдди и не является призраком. Следовательно, с беспокойством о его способностях пока можем повременить.       — По крайней мере, значит. По крайней мере! — возмущается Уэнсдей. На глубине души она разделяет облегчение мужа — Тэдди ничего не угрожает, а головная боль по поводу его сил откладывается на неопределённый срок — однако традиции Аддамсов, заложенные в генокоде, берут своё.       — Я имею ввиду, тебе никого не напоминает этот шрам? — Ксавье указывает пальцем на рубец, портящий сладко-розовую красоту детского рисунка. Уэнсдей нехотя смотрит в ту сторону, щурится, а затем широко распахивает глаза на следующие слова Ксавье: — Один в один как у твоего брата.       — Не похоже ни капли!       — Да ладно, Уэнс, не упрямься. Думаю, Тэдди просто очень соскучился по дяде, поэтому создал эту… вещь. Ты не помнишь, когда у мексиканской мафии каникулы?       — Пагсли обещал сбежать из тюрьмы к Рождеству. И судя по всему, он выиграл у меня крупную ставку, — цокает языком Уэнсдей и раздражённо отряхивает подол платья — за дни, проведённые над ритуалами по призыву духов, на её тяжёлых юбках налипло изрядное количество перемолотых трав, воска и пепла.       — Тэдди не свихнулся. У него просто безумно развитое воображение, — говорит Ксавье и наклоняется к её уху, довольно мурлыча: — Этим он пошёл в мамочку.       — А тягой к общению с живыми живописными прототипами своих близких — в отца, — фыркает Уэнсдей и забирает альбом, старательно пряча смягчившийся взгляд. — Схожу поговорить с ним об… этом. Быть может, ещё не всё потеряно, и у этого розового недоразумения, неспособного защитить ни себя, ни своего хозяина, появится как минимум талант плеваться кислотой.