— Святоша, а Гитлер отымел бы нас за шоколадку? — Вас — да. © Грэди Трэвис и Бойд Суон, «Ярость»
«Чего ты добиваешься, Джонни?» Чего он добивается, твою мать? Господи, дай знак, если дело всей его жизни не позволит ему познать блаженства райского сада, если желания и мысли его уводят с пути истинного, если помыслы его нечисты и поро… Самолёт очень жёстко встряхивает. Соуп поджимает губы и сглатывает подкатившую к корню языка тошноту. Надеюсь, думает он, это не был знак Господень, ведь даже если он никогда не познает блаженства райского сада, вряд ли теперь сможет остановиться. Потому что… Потому что даже сейчас он поднимает глаза и смотрит на широко расставленные ноги сидящего напротив Гоуста. Это просто, блядь, долбаное проклятье. Вряд ли Господь имеет к этому хотя бы какое-то отношение, а если и имеет, то он, сука, невероятно жесток. Соуп не рискует смотреть выше. Он залипает на туго зашнурованные ботинки, обхватывающие крепкую голень, смотрит на заправленные внутрь военные штаны, смотрит, как они натягиваются на крупных коленях, как фиксирующие ремни смыкаются на бёдрах, как ткань сходится аккуратным и плотным швом между расставленных длинных ног, и, стоит взгляду коснуться этого места, Соуп страдальчески закрывает глаза, чувствуя, как у него за несколько секунд поднимается давление. Кровь нагревает шею и в то же время толчками стремится в живот. Упаси Господь, думает он. От подобного Господь не убережёт, поэтому на всякий случай Соуп мысленно добавляет «аминь». Увы, это тоже не помогает. С десяток секунд он просто сидит с закрытыми глазами и думает, какой это уровень богохульства, пока в голову лезут навязчивые образы. Пока в ушах стучит голос лейтенанта Райли, задающего этот сраный вопрос. Чего ты добиваешься, Джонни? Хочется рявкнуть ему в рожу: я проебался по всем фронтам, а чего добился ты?! Конечно, он этого не делает. Он ведь не просто так спросил. Верно? Гоуст что-то знает, так? Он что-то понял? Жирный червяк иррационального страха шевельнулся в груди. Вспомнилась среда, полторы недели назад. После миссии в Хаджабате, где Соуп продырявил башку Омару, условному Торговцу Ядерными Боеголовками. После того, как Соуп чуть не схлопотал инфаркт, глядя на то, как Гоуст убил какого-то левого боевика ножом. Следующим утром они с Гоустом столкнулись на входе в столовую, и это было… неодназначно. Нежелательно. Будоражаще. Чтобы вы знали, Соуп всегда был хорош в том, чтобы завести диалог. Когда он видел симпатичную мордашку за баром — парень это был или девчонка, — он всегда мастерски подбирал слова. Особенно если хотел, чтобы вечер закончился койкой. Не забывайте: Соуп привык к победам. У некоторых людей кредо по жизни — «разделяй и властвуй!». Соупа устраивало кредо «покоряй, не прилагая сил». Тогда же, у входа в столовую, глядя на Гоуста, который тоже почему-то остановился, Соуп ухмыльнулся, подпёр плечом дверной косяк, выдал: — Как жизнь, красавчик? И отчаянно захотел отгрызть свой сраный язык в следующую же зептосекунду. Потому что взгляд Гоуста в этот момент не изменился ни капли. Он смотрел Соупу в глаза с усталым спокойствием, только почему-то показалось, что сквозь балаклаву проступили желваки на сжавшейся челюсти. Соуп понятия не имел, зачем ляпнул именно это. Он даже примерно не представлял, какой реакции ожидал в ответ. Это не девчонка с Маргаритой, присоленной по ободку бокала; не прилизанный парень, бросающий заискивающие взгляды с соседнего столика. Это, блядь, лейтенант Райли. Тонна тротила во взгляде. Забитые черепами руки. Человек, который может подорвать грузовик с боеприпасами и даже не обернуться на взрыв. Ситуация стремительно превращалась в пиздец. Её нужно было срочно исправлять. — Я имею в виду, — Соуп сложил руки на груди, кивнул себе за плечо, — вчера. С тем талибом. Круто ты его уработал, а? Гоуст позволил ему ещё пару секунд медленно умирать от повисшей тишины (поверьте, это реально похоже на смерть), прежде чем тоже сложил руки на груди и ответил: — Что-то не так? Не так? Серьёзно? Взгляните на Соупа, что с ним может быть не так? Очевидно, всё. — Нет, — он опустил уголки губ, посмотрел в сторону. Вернулся взглядом к полуприкрытым глазам. Тогда он ещё не знал, что они зелёные, как абсент. Тогда они казались просто тёмными из прорезей в балаклаве. — Мне понравилось. Отличная работа… ножом. — Ясно, — сухо отозвался Гоуст. Скользнул взглядом Соупу за плечо, будто терял терпение. Всё, что делал лейтенант Райли в компании Джона МакТавиша, — бесконечно терял терпение. — Если ты закончил… Конечно. Единственная причина, по которой он остановился, — это Соуп, занимающий большую часть дверного проёма. Он, конечно, не самый высокий офицер в штабе, но однозначно один из самых широких. Это всегда играло на руку. — Да, — он оттолкнулся плечом от дверного косяка, встал ровно. Серьёзно, что тут ещё скажешь? «Ты не пройдёшь»? Соуп не ёбаный Гендальф. «Сначала трахнемся, потом пропущу»? Соуп ещё хочет жить. Очень хочет. — Прошу, лейтенант. Ладно. Ситуация была бы вполне терпимой, если бы Гоуст, проходя мимо, не остановился на секунду и, понизив голос, не сказал: — Ещё раз назовёшь меня так, как назвал, — я отрежу тебе язык. И это был чёртов катализатор. Соупа бросило в жар. Не от угрозы, а скорее от интонации. От голоса. Оттого, что, глядя в глаза Гоуста с этого расстояния, он сумел рассмотреть в них раздражение. Не равнодушие и спокойствие. Наконец-то не равнодушие. Появилось ощущение, что если протянуть руку и прикоснуться к нему, можно ощутить вибрацию, будто тронул банку, в которой замурована стая шершней. Казалось бы: заткнись. Закрой свой рот. Хватит рыть себе могилу, хватит себя самого в неё зарывать. Но… вы же понимаете. Это Соуп. — Не нравится обращение «лейтенант»? Он играл с огнём и играет с огнём до сих пор. Тогда Гоуст ничего не сказал. Видимо, посчитал себя выше этого детского сада. Молча прошёл мимо — чуть резче, чем ходил обычно, едва не задев плечом, — и Соуп ещё пару секунд смотрел ему вслед, чувствуя, как колотится сердце. Чувствуя себя полным кретином. Если бы там был Прайс, он бы сказал: не нужно, Джонни. Зря ты это затеял, Джонни. Оставь его в покое. Если бы Прайс был там, Соуп бы ответил: я только рад, капитан. Но, кажется, я бессилен. Это, кажется, сильнее меня. Лёгкий толчок в плечо справа. Соуп открывает глаза. Газ, как и всегда, доброжелательно улыбается: — Что-то ты притих. Соуп встряхивается, усмехается в ответ и бодро хлопает его по колену ладонью. Да-да, эти люди знают, что ты всегда бодр и весел. Не стоит их разуверять. — Задремал. — Подлетаем к Пакистану, — сообщает Прайс откуда-то сзади. Весь полёт он не отрывался от изучения каких-то бумажек за железным столом. — Самое время просыпаться, красавица. — Да, сэр! — отзывается Соуп. Исполню любую вашу команду! Можете на меня положиться! Р-раф! Нет, серьёзно, Прайс классный. Он классно поднимает боевой дух. Они ещё не в снаряге, но — скоро, очень скоро. И кровь от предвкушения начинает горячеть уже сейчас, несмотря на то, что похмелье ещё не до конца отпустило глотку. Несмотря на то, что… Соуп чувствует прямой взгляд всей левой стороной лица. Он прекрасно знает, чей это взгляд, поэтому поворачивает голову. Конечно же, не ошибается ни секунды. — МакТавиш, — сухо бросает Гоуст. Он всё это время вертел что-то в пальцах, переговариваясь с Роучем и изредка — с Прайсом. Сейчас он смотрит на Соупа, не мигая и не транслируя ровным счётом никаких посторонних эмоций, кроме слегка раздражающей непоколебимой уверенности в каждой секунде своей жизни. Затем поднимает руку. Говорит: — Пригодится, — а в следующий момент Соуп ловит нагретый его рукой орбит.***
Логично было предположить, что Гоуст бреется, потому что запах лосьона для бритья, который утром ощутил Соуп, преследовал его до сих пор. Почему он никогда не думал об этом? Есть ли у Гоуста щетина? Или борода? Или, блин, усы? Балаклава всегда фактурно охватывала его лицо, было хорошо видно линию челюсти и носа. Иногда, когда Гоуст что-то говорил — а говорил он достаточно редко, — через ткань угадывалась форма его губ. Этот собирательный образ совершенно не облегчал жизнь. Дело в том, что человеческий мозг склонен к идеализации: ощутив приятный запах, он автоматически начинает искать идеального человека. Идеальный источник приятного запаха. Источник стоит в трёх шагах, и у Соупа заходится сердце. Вы сейчас всё поймёте. Легко возненавидеть себя за подобные мысли, потому что отвлекают они неимоверно, но сейчас, развалившись на скудном продавленном диване в штабе (вполне приличное местечко для нежилого дома, на вкус Соупа), со старой и дряхлой мебелью, рядом железных архивов у стены, зарешёченными окнами и местом для брифинга, куда Прайс установил проектор, он дышит (почему-то слишком тихо, а порой через раз) и смотрит на то, как Гоуст, подперев спиной стену, пьёт чай из картонного стакана с ниткой пакетика, свисающей сбоку. Вы ещё не поняли, верно? Раньше Соуп не понимал иного: зачем некоторые люди каждую неделю ходят в одни и те же музеи, таращась часами на одни и те же картины? Это ведь глупость редкая, так? Пустая трата времени. А сейчас Соуп точно так же таращится на красивые пальцы, обхватывающие стакан, на светлые шрамы, покрывающие костяшки, на узоры чернил под кожей запястий и предплечий, на подкатанные рукава чёрной куртки с капюшоном, на длинные, расслабленно перекрещенные ноги в военных ботинках, припылённых афганской пылью. На крепкую шею с глубокой жилой сбоку и крупным кадыком. На заострённый подбородок и разворот челюсти с заметными желваками где-то там, где нижняя челюсть крепится к черепу, — никакой бороды и усов, даже щетины, кажется, нет. На гладкую кожу, мягкую линию рта с губами, за которые люди по всему миру могли бы развязывать и выигрывать войны, — вот что это были за губы. И от взгляда на них Соуп чувствовал, как отнимаются собственные. Допивая остатки чая, Гоуст запрокинул голову (картонный ободок коснулся поднятой к носу балаклавы), глотая, и Соуп сглотнул тоже, глядя, как движется его кадык, как нитка с этикеткой от чайного пакетика легко соскальзывает по стакану, как касается щеки лейтенанта Райли. Наверняка теперь вы понимаете. Понимаете, почему Соуп хочет быть ёбаной этикеткой, болтающейся на влажной нитке, и плевать, что через пару минут он отправится в мусорку вместе с одноразовым стаканом. Сейчас ему плевать, кажется, на всё. — Дыру во мне просмотришь, — спокойно произносит Гоуст, и Соуп не подскакивает на месте только потому, что его десять лет до этого учили, как справляться с ситуациями, когда тебе под ноги прилетает лимонка или когда террорист направляет дуло тебе между глаз. Он в своей жизни справлялся и не с таким дерьмом. — Пф-фс, — отвечает, отворачиваясь и начиная монотонно постукивать пяткой ботинка по деревянному полу. Смотрит на изображение Фараха Замана, которое Прайс вывел с проектора на ближайшую чистую стену, и ни хрена не видит. У него другая картинка перед глазами. — А я уж было начал думать, что ты посадил эту хреновину на суперклей. Слышно звук, с которым пустой стаканчик падает в мусорное ведро. Бам. Сердце Соупа, судя по всему, можно найти где-то там же. — Была такая мысль, — ровно говорит Гоуст. — Но я от неё отказался. Соуп хмыкает, скрещивает на груди руки. Его мозг пытается защититься хотя бы так, только все эти рефлексы уже совершенно бесполезны. — Давно её носишь? — Давно. Славно. Отлично поговорили. Повисает тишина. Соуп продолжает постукивать пяткой. Гоуст продолжает молчать. Ждать Прайса наедине с лейтенантом Райли — идея одновременно воодушевляющая и волнующая, и, когда Гоуст входит в его поле зрения, медленно подходит к столу, начинает перебирать файлы дела, Соуп тяжело вздыхает и откидывает голову на спинку дивана, смотрит в потресканный потолок. Лучше так. Балаклава снова опущена, но теперь он знает, какой у Гоуста рот. И это знание наверняка надолго лишит его спокойного сна. — Ты всегда такой разговорчивый? — интересуется Соуп у трещины, уходящей к середине комнаты. — Я здесь не для разговоров. — Мы команда. Иногда напарники общаются. Можешь себе такое представить? — Хочешь — общайся с Роучем. Соуп поднимает голову. Гоуст никак не реагирует, стоит около стола, всё ещё просматривая какие-то бумажки. Вот ведь доебался. Оставь его в покое, МакТавиш. Нельзя быть таким настырным с человеком, при котором четыре ножа в ножнах, и это только на поясном креплении. Ножа четыре, а проблема всего одна: Соуп лейтенанта не боится. Он боится того, что чувствует, глядя на него, но это уже немного другая история. — Чёрное снаружи — жёлтое внутри. Что это? Гоуст замирает. Рука, которую он протянул, чтобы взять папку, лежащую на столе, замирает тоже. Соуп, если честно, и сам охуел. Серьёзно, блядь? Ты совсем шизанутый? Да, он внутренне ликует каждый раз, когда удаётся вывести это мраморное изваяние хотя бы на какую-то эмоцию, кроме ебучего дзена, и сейчас — не исключение, но дебильные загадки — это, типа, уже перебор. Гоуст поворачивает к нему голову. Кажется, он того же мнения. Кажется, у него слегка приподняты брови. — Что. Это звучит слишком ровно. Это даже почти не вопрос. Азарт в мгновение ока охватывает всё тело. Кровь бежит чуть быстрее — её почти слышно. Если бы он промолчал, если бы никак не отреагировал, если бы послал Соупа на хуй — всё было бы проглочено и забыто. Они бы дождались Прайса в тишине, выслушали брифинг и завтра отправились на миссию, где Гоуст, возможно, случайно прострелил бы Соупу ногу, например. Но он ответил. Он, блядь, ответил! Соуп подаётся вперёд, упирается руками в разведённые колени. — Чёрное снаружи. Жёлтое внутри. Что это? — Ты издеваешься? Ну нет, Соуп теперь не заткнётся. Даже гончая не реагирует на свисток, если вдруг почуяла дичь, — таков её Путь, и Соупа тоже. — Давай же, это весело! — с жаром говорит он. — Мы не знаем, когда вернётся Прайс. У нас куча времени. Гоуст смотрит на него как на придурка. Объективно, вероятно, в какой-то степени он совершенно прав. Объективно, будь Гоуст чуть менее терпелив, адекватен и вымуштрован, он бы не стал ждать завтрашней миссии: достал бы поясной пистолет и продырявил Соупу колено прямо сейчас. Просто чтобы он не вёл себя как шиз. — Ну же, — торопит он с заразительной улыбкой. — Я убеждён, что под этой маской сидит живой человек. — Смелое заявление, сержант. — Ты только что пил чай, так делают только живые люди. Сквозь балаклаву проступают желваки — как тогда, в столовой. Соуп смотрит на них как зачарованный, пока они не исчезают и Гоуст не отворачивает лицо. А потом отвечает всё тем же ровным низким голосом: — Дагуа. Соуп ни хрена не разбирает с первого раза. Подаётся ещё чуть вперёд, переспрашивает: — Кто? — Дагуа, — слегка раздражённо повторяет Гоуст, почти наверняка чувствуя себя идиотом. — Сорт арбуза с жёлтой сердцевиной. Соуп подвисает на несколько секунд. А потом начинает ржать. Он не помнит, когда в последний раз ему было настолько смешно, — скорее всего, это что-то нервное, но, чёрт, он бьёт себя по колену и ржёт от души, пока на глаза не набегают слёзы. Гоуст предсказуемо молчит и ждёт; просто опирается ладонями о разобранные по столешнице папки, документы и файлы. Ждёт, пока успокоится Соуп. Это не занимает много времени. — Прости, мужик, — всё ещё посмеиваясь, выдыхает тот, распрямляясь и утирая глаза. — Но нет, это не арбуз. Чёрт, ты вообще не умеешь играть в эту игру? — Хорошо, что это? Господь, взгляни на сына своего. В этот момент Джон МакТавиш, сидящий на старом и продавленном диване где-то в ебенях Афганистана, — самый счастливый в мире мужик. Аминь-аминь. — Что, больше не будет предположений? Судя по тяжёлому взгляду полуприкрытых глаз, ответ явно «нет». — Что ж, хорошо, — Соуп хлопает себя по бёдрам и поднимается на ноги. — Чёрный снаружи, жёлтый внутри. Цыплёнок-ниндзя. Повисает тишина. Лейтенант Райли смотрит ему в глаза и ничего не говорит. Просто молчит. В его взгляде очень странное, незнакомое выражение. Соуп, ненавязчиво подходя ближе, всё ещё улыбается всем лицом. Чувствует собственную улыбку: губами, щеками, глазами. Он с юности, наверное, не улыбался так искренне. Ему кажется, что сейчас, опираясь ладонями о карту Газни, о разведданные по Фараху Заману, о чёрно-белые снимки со спутника над Афганистаном, лейтенант Райли внезапно едва заметно расслабляется. Линия плеч под чёрной курткой неожиданно становится немного мягче. Он качает головой. — Мой вариант логичнее. — Почему ещё? — снова негромко посмеивается Соуп, опираясь бедром о стол. Становится рядом с Гоустом — почти так же рядом, как сегодня утром у кофейного автомата. Он невероятно доволен собой и тем, что лейтенант Райли настолько увлёкся вопросом дебильной детской загадки, что они обсуждают её уже пару минут. — Это же цыплёнок. Гоуст, до этого следивший за каждым его шагом, теперь следит за движением его глаз. Изучает. В них ещё не вернулась прежняя гоустовская пустота. В них что-то новое. Что-то, от чего в горле разливается сладкий кровяной жар. Соупу страшно представить, что сейчас можно увидеть в его взгляде, но всё равно смотрит в ответ, слегка наклонив голову набок. Гоуст не моргает. — Даже если снаружи он чёрный, внутри него плоть и кровь. Красная, а не жёлтая, — говорит он после короткой паузы. — Так устроены и животные, и птицы. Соуп перестаёт посмеиваться, но не может заставить себя стереть с лица улыбку. Слегка сводит брови, рассматривая проницательные зелёные глаза и тёмные ресницы. Не может удержаться — скользит вниз, к узкому подбородку. К губам. Говорит негромко: — Я так понимаю, детей у тебя нет. — Нет. — Ну… когда появятся, не задвигай им про кровь и кишки, лейтенант. Эта загадка не про биологию. — Учить меня будешь? — без улыбки хмыкает Гоуст, даже не пытаясь скрыть иронию. — Дети меня любят, — жмёт плечом Соуп. — Все меня любят, — с подъёбкой добавляет он, усмехаясь краем рта и приглашая Гоуста тоже улыбнуться. Иронично ведь, нет? Его обожают все, кроме Гоуста, — и вот, взгляните только на них. Стоят рядом. Беседуют почти как друзья. Но тот не улыбается. Только слегка щурит глаза: — Тогда попробуй начать с того, что хотя бы попытаешься запоминать имена этих людей. Весёлость разом сходит. Соуп, если честно, застывает весь, потому что не верит своим ушам. Точнее, он не ожидал услышать именно это. Серьёзно? Гоуст реально сейчас говорил о Генри? О враче из бара, с дамочкой и её лабрадудлем? Твою мать, да этот чувак ещё до обеда вылетел у него из головы. Соуп открывает рот, но молчит, ни слова не говорит, а Гоуст отчего-то отворачивается, будто понял, что сказал лишнее. Что-то, чего говорить не собирался. Линия его плеч под курткой снова становится ровной и жёсткой, как растяжка. Чего ты добиваешься, Джонни? — Ладно, — сухо говорит он. — Вернёмся к работе. Соуп сглатывает и сжимает губы. Переводит взгляд на стол. Он хочет видеть информацию, хочет видеть хотя бы что-то важное, что-то, что завтра поможет им на миссии, но вместо этого смотрит на руки. Левая ладонь лейтенанта Райли буквально в пятнадцати сантиметрах от бедра сержанта МакТавиша. В грудной клетке от этого зрелища тяжелеет, будто сердце медленно превращается в раскалённую гирю. Дыхание перехватывает. В какой-то параллельной Вселенной, он уверен, все эти фотографии и документы, все эти снимки и сводки разведданных прямо сейчас пёстрым веером разлетаются по полутёмной комнате с потресканным потолком. В какой-то параллельной Вселенной Прайс задерживается ещё минут на двадцать и Соуп чувствует, как край стола больно впивается ему в живот; чувствует эти руки (с красивыми, сука, пальцами, шрамами на костяшках и забитыми черепами предплечьями) на своём теле; и лейтенант Райли вовсе не неженка там, в этой блядски безупречной параллельной Вселенной; у него поднята балаклава до носа, ему так хорошо, что он шипит сквозь свои белые зубы, а потом наклоняется к Соупу и впивается ими в его пыльную футболку между сведённых лопаток, работая бёдрами как отбойный молоток. Они трахаются в вонючем штабе посреди Газни, и Соупа выламывает от кайфа настолько, что в этой, настоящей, не идеальной Вселенной, где лейтенант Райли и сержант МакТавиш просто молча стоят друг около друга, у Соупа сладкой судорогой сводит яйца. Ч-чёрт. Соуп плотно закрывает глаза. Господь, дай знак, если желания и мысли его уводят с пути истинного, если помыслы его нечисты и пороч… — Простите, что заставил ждать! — тайфун-Прайс влетает в штаб, бросая открытой дверь. С ним никого нет, кроме ещё одной стопки папок в руках. Соуп заметно вздрагивает, резко поворачивает голову. На дикую долю секунды ему кажется, что Гоуст вздрагивает тоже, прежде чем резко оттолкнуться от долбаного стола и сделать несколько целенаправленных шагов в сторону. Господи, конечно просто кажется. — Я связался с Центром, есть новые сообщения от разведки, — Прайс сгружает свои папки на стол. Соуп прочищает горло и тоже встаёт ровно, прижимая сжатый кулак к губам. Перебарывает желание поправить штаны в области ширинки: знает, что там всё не так плохо, как могло бы быть. Ты, блядь, прикалываешься? Куда уж хуже фантазий о ебле с начальством на столе посреди Афганистана. Быть беде, МакТавиш. Быть беде. Заткнись. Соуп мимоходом бросает короткий взгляд на лейтенанта Райли. Очевидно, тот не смотрит никуда, кроме листов с делом о Фарахе Замане. — Что-то интересное, капитан? Прайс поднимает на Соупа горящие глаза. Он переполнен энтузиазмом. — Да. Прямо сейчас Заман отправляется на встречу с чиновниками Хезбаллы в Кандагаре. По нашим данным, они передадут ему флэш-накопитель с информацией. Нам нужна эта информация. Гоуст открывает одну из папок, поднимает глаза на Прайса. — Перехват на автомагистрали? — Нет, — тот улыбается и переводит взгляд с Гоуста на Соупа. — Пока остальная группа организует вам обзор и прикрытие по периметру, вы двое… — он указывает на них пальцами обеих рук, — встретите его в Кабуле.