Автор - агностик и склоняется к мысли, что у каждого человека своё виденье бога. У Соупа оно *специфическое*. Внутренние диалоги Соупа с богом - не попытка оскорбить чувства верующих. Всем добра и приятного чтения! P. S. ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! Если у вас какая-то глава полностью курсивом - это глюк Фикбука. Для вашего удобства будет лучше скачать работу и читать через читалку. 🖤
***
Мы знаем, как выжить, но не знаем, как жить. © Джордж Карлин
Задница лейтенанта Райли жить решительно не давала уже вторую неделю. Н-да, Соуп бы начал свою книгу как-то иначе, как-то, может, чуть более изысканно, но вы поймите, он не писатель, он так — мужик с калашом: смелый, отчаянный, неповторимый, ёбнутый. Бог весть знает, сколько ещё эпитетов человечество придумало, чтобы идеально описать Джона МакТавиша. Хвастаться, конечно, последнее дело, но Соуп в восторге от каждого из них. Да, он любитель поговорить о себе — спросите кого угодно, вам столько всего расскажут, зашатаетесь. Все посиделки в баре, даже с малознакомыми людьми, всегда заканчивались одинаково: чистая человеческая любовь во взгляде и крепкое пожатие рук. Да, в него легко влюбиться: харизма, мать её, всегда работает на опережение. Так, как смотрят на Соупа, смотрят на победителей, и Соуп к победам привык. У него секрета никакого нет. Нет ни девиза, ни постулата, но важно вот что: любить и принимать мир таким, какой он есть — грязное, отвратительно подлое, кишащее мудаками место с редкими просветами во всём этом вонючем болоте. Правило одно: шагать вперёд и скалиться своей Удаче, ведь бывают такие люди — может быть, вы даже знакомы с парочкой: ребята, которые могут перейти минное поле с завязанными глазами и в конце поклониться рукоплещущему залу, как ебучий фокусник, доставший из цилиндра антилопу. Конечно, подобных финтов Соуп никогда не отмахивал, но — поверьте, за ним не станется. Да-да, как видите, он может бесконечно говорить о себе. И ещё кое о чём… Вернёмся к заднице Гоуста. Что ж. Саймон Райли. Лейтенант-апокалипсис. Угрюмая рожа под балаклавой. Назойливая муха в правом ухе. Тонна тротила во взгляде. Невъебенная жопа (прости, матушка, твой сын держался как мог, но игнорировать это дальше просто выше его сил, он, в конце концов, живой человек). Матушке плевать: она, в отличие от Соупа, давно в ином мире, но церковь гласит, что почившие видят нас и слышат все наши мысли. Прямо скажем, не самая приятная новость. Вряд ли вам было бы приятно, если бы ваша матушка нашла у вас под матрасом стопку журналов «MAXIM» с парочкой склеенных страниц, прости Господи. Соуп бы перекрестился и поцеловал сгиб указательного пальца, но у него в руках автомат. Да, бывают непростые ситуации. Например, когда Гоуст в снаряжении вышагивает прямо перед тобой по зачищенному особняку, в груди всегда оживает этот червячок — премерзкий, прожорливый урод, это острое чувство… вины? Предвкушения? Ожидания? Соуп сам не знает, чего он ждёт. Допустим, это особняк условного Торговца Ядерными Боеголовками. Назовём его Хорхе. Или Мануэль. Или Омар — насрать. Омар уже мёртв: пускает ртом юшку прямо на свой рабочий стол или на важные документы с подписями важных людей, таращится выпученными глазами сквозь фотку своей жены; он с дырой в башке, потому что оперативная группа сто сорок один снова сорвала Джекпот: вы гении, чёртовы ювелиры. Омар больше не станет грозить нацбезу. Допустим, это ты — ты тот, кто выпустил в него пулю; тот, кому досталось негромкое «неплохо, Джонни» в коммуникатор, голосом с сильным британским акцентом, звучащим как тёплый шотландский скотч. И что тебе остаётся? Что остаётся Соупу? Просто смотреть, как Гоуст идёт перед ним: на длинные ноги, перехваченные ремнями; на широкие плечи под военной курткой; грузные наушники на покрытой балаклавой башке… на задницу, которая почему-то даже в этих убогих военных штанах для полевых операций кажется чем-то искушающим и запретным… чем и является на самом деле. Чёрт возьми, Гоуст натуральнее апельсинового фрэша, тут, как ни крути, шансов ноль, ситуация безвыходная. А говорят, таких не бывает. Выходит — пиздят. Неплохо, Джонни… Звучит почти как «хорошо, Джонни». А это звучит почти как «о да, Джонни…». Он на секунду представляет себе, как бы это звучало, если бы Гоуст произнёс полушёпотом, в полумраке, если бы его голос перетёк во внутреннее ухо, лизнул глотку и дальше — прямиком в член, минуя сжавшиеся в предвкушении внутренности. Чёрт. Блядство. Нет. Хочется встряхнуться, прийти в себя. Остановись. Хватит. Трахаться со своим начальством, особенно мысленно, — плохой знак. Очнись, долбоёб, или быть беде. Остаётся одно: Соуп сжимает пальцами опущенный автомат и отводит глаза, заставляет себя смотреть куда угодно, но не на Гоуста — не на, простите, своего лейтенанта, — докладывающего Прайсу по внутренней связи что-то о чём-то. Остаётся только дать слабину: покоситься на идущего рядом Газа и незаметным жестом выдернуть наушник на прозрачном проводе из правого уха — пусть болтается где-то на уровне шеи. Операция завершена. Всё самое важное из него уже прозвучало. Соуп реально бессилен. У него рот слюной наполняется каждый раз, когда из коммуникатора льются эти порции британского бла-бла-бла. Да-да, Соуп — бешеная псина, но бросьте камень те, кто видел Саймона Райли в деле и не почувствовал сладкого трепета под рёбрами, тысячи иголок в затылке, ощущения свободного падения, как в футуристических лифтах стеклянных торговых центров, как на долбаном патерностере. Похожее чувство возникает, когда выдёргиваешь чеку из Ф-1. А убивает Гоуст как художник, ебучий Леонардо да Винчи: рисует кровью врагов такие узоры на стенах, что любой критик обдрочится. Не то чтобы кто-то здесь торчал от убийств: Соупа не заводит кровь и прочая мразь, связанная со смертью, конечно. Проблема, блин, в Гоусте. Точнее будет сказать, проблемы у Соупа в башке, но он с этим родился, к этому он привык, поэтому — Гоуст. На внутреннем консилиуме было принято единогласное решение всё валить на него. Возможно, проще было бы винить Прайса, который решил, что сержант Джон МакТавиш отлично впишется в оперативную группу сто сорок один. Или человека, который положил личное дело Соупа Прайсу на стол? Кто это, кстати, был? Может, убить его? Нет, поверьте, Соуп не тащится от убийств — он просто в отчаянии. Похоже, он понятия не имеет, что делать.***
Знакомство с Гоустом выпало на понедельник. Это было два или три года назад. Соупу было, наверное, двадцать семь, всё тогда было в новинку — он таращился вокруг и сучил хвостом, как кокер-спаниель. В понедельник девятого сентября они пожали друг другу руки, это ведь можно считать официальной датой знакомства? Давай начистоту: вы не пожимали руки, он не врезал тебе только потому, что рядом стоял Прайс. Да, иногда бывает и так, что ты не нравишься людям с первого взгляда. Но тогда это было объяснимо. Представьте себе ситуацию: Соуп улыбается как-то даже неприлично широко, протягивая ладонь. У Гоуста (ну конечно) на лице балаклава, поэтому его неприлично широкой улыбки не видно. Только тяжёлый, прямой взгляд. — Джон МакТавиш? — спрашивает он у Прайса, игнорируя протянутую руку. — Позывной «Соуп», — жизнерадостно подсказывает Соуп. Это Гоуст тоже игнорирует. Возможно, Соуп и в его глазах был похож на сучащего хвостом кокер-спаниеля. Он клянётся себе произвести хорошее впечатление, но потом слышит собственный голос: — А ты выше, чем я думал, братан, — и понимает, что проебался с первых же секунд. Всё. Габэлла, сынок. Твоя матушка увидела этот пиздец с небес и, будь уверен, отбила себе фэйспалм. Гоуст сверлит взглядом его черепную коробку ещё несколько мгновений, потом поворачивается к Прайсу. Тот примирительно (но настойчиво — «лучше не надо») похлопывает Соупа по плечу той руки, которую он так и не опустил. — Знакомься, Джонни. Это сержант Саймон «Гоуст» Райли. Серьёзно, убери свою ладонь, ты стоишь как кретин. Соуп убирает, но сдаваться не в его стиле. В стиле Соупа — завоевать каждое сердце взглянувшего на него человека. Правда, тогда это не кажется настолько важным. Тогда Гоуст — обычный мужик с усталыми, мёртвыми глазами, глядящими сквозь твою черепушку без толики интереса. Тогда это просто какой-то перец в балаклаве и оскалом смерти на ней. Тогда, после короткой и довольно простой миссии, ваши пути разбегаются, и кажется, что никогда не сбегутся вновь, но проходит три года и — посмотрите только. Вторая встреча вызывает острое дежавю, но на этот раз она не на военном секторе. На этот раз Соуп с Прайсом входят в штаб, и Газ уже там, Кёниг тоже — там, а ещё Роуч и Гоуст. На этот раз каждый из них жмёт Соупу руку и не приходится представляться снова. У Роуча с последней встречи слегка поседел правый висок; Кёниг, как и всегда, надвинув на лицо козырёк кепки, роется в мобиле. Газ приветливо улыбается, а Гоуст молча наблюдает из-под тяжёлых век, оперевшись задницей о длинный стол и слегка повернув голову. Когда приходит черёд жать ему руку, Соуп спокоен. — Поздравляю, — Гоуст краток, и рука у него горячая даже сквозь жесткую перчатку без пальцев. — Взаимно, лейтенант, — с усмешкой говорит Соуп, глядя прямо, в глаза. Похоже, им обоим вспоминается первая встреча — а может быть, только одному из них. В любом случае, лопатки стягивает тёплыми мурашками оттого, что Гоуст тоже не отводит взгляд. Пожатие крепкое. Именно такого Соуп ждал три года назад, но сейчас это тоже приятно. Гоуст выпускает руку первым, а через три дня Соуп видит, как лейтенант за четыре секунды этой же рукой убивает человека. Филигранно и чётко. Тот мужик даже не успевает спустить курок — Гоуст выбивает из него дух плечом, а когда тот влетает спиной в стену, в два удара добивает ножом. Так всё и начинается, собственно. Именно в этот момент, пока какой-то вонючий боевик с перемотанной шарфом рожей, хрипя, сползает на пол, оставляя за собой на стене кровавый след (чёртов да Винчи всё ещё нервно курит в гробу), под ногами исчезает земля и распахивается пропасть. Бездна поражения лейтенанту Саймону Райли. Соуп, кажется, на пару секунд забывает, зачем его организму лёгкие; просто смотрит, как Гоуст одним движением вытирает лезвие о штанину, прячет нож и вскидывает винтовку. Отдаёт Роучу приказ проверить следующую дверь. Оборачивается к Соупу, явно хочет сказать что-то и ему тоже, но бесполезно: у того в черепной коробке ядерный взрыв и ревущая сирена. Он ни-хе-ра не услышит, даже если на крышу дома сейчас ёбнет ракета. Просто будет стоять как истукан. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Под дохлым боевиком расползается лужа крови. Гоуст слегка хмурится, взгляд становится тяжелее. — Всё нормально, Соуп? Абсолютно нет. Тот моргает и отвечает: — Да. Гоуст смотрит в ответ ещё два или три удара сердца, потом отворачивается, молча переступает через мёртвое тело и активирует коммуникатор. Докладывается Прайсу. Дальше живёт свою сложную жизнь. Для него только что ничего не произошло. А бездна под ногами Соупа с тех пор никуда не девается, но он слишком упёртый, чтобы просто в неё упасть. Он ловит себя на мысли — на тысячах мыслей, если честно, но самая громкая из них — такие люди, как Саймон Райли, вызывают одно очень дурацкое, эгоистичное желание. Начать игру. Увидеть их в ином свете. Возможно — попытаться понять, что у них в голове, сковырнуть толстенную кожуру и заглянуть внутрь, как безмозглые дети в костюмах Уэнсдей или Пеннивайза на Хэллоуин заглядывают в коробки со сладостями. Сложно понять, что на самом деле произошло и какой триггер сработал в голове, какая нейронная цепочка замкнула и дала сбой, но с того дня что-то идёт не так. Всё, мать его, идёт не так. Начиная с безобидной мысли: какого цвета у лейтенанта глаза, и заканчивая пониманием, что Соуп просто умрёт, если не услышит, как сбивается дыхание Гоуста, когда подходишь очень близко — так близко, чтобы рассмотреть, сколько у него долбаных ресниц. Он, мать его, просто сдохнет, если не узнает, какими становятся эти глаза, когда Гоуст трахает какую-нибудь цыпочку. Как он трахается в принципе. И чем больше Соуп думает, тем сильнее начинает крутить желудок, тем сильнее это вызывает сладковатую тошноту. В ближайшие выходные он психует и идёт в бар, где знакомится с Гарри. Или Гэрри. Они пьют шотландский скотч до тех пор, пока роксы на барной стойке не начинают слегка двоиться, а доброжелательных карих глаз Гарри (или Гэрри) не становится четыре. Гарри чуть повыше, но недостаточно. У него тоже есть британский акцент, но слишком слабый. Они вызывают такси до дома Соупа и бухают дальше, пока Гарри рассказывает о своей пациентке — милой женщине в годах с четвёртой стадией саркомы Юинга, и о её лабрадудле, которому руководство больницы позволило пребывать в её палате, потому что он — единственное живое существо, которому есть до неё дело. Соуп слушает обо всём этом и наливает себе ещё. Ему неловко перебивать или лезть Гарри в штаны прямо сейчас, хотя ещё пара роксов скотча и, кажется, они оба просто вырубятся здесь, на диване в гостиной. Тем более — Гарри приятный парень, и у него глаза на мокром месте целый вечер, хочется хотя бы малость его поддержать. — Возможно, — говорит Гарри, — когда всё закончится, я заберу его себе. — Славный ты парень, — говорит Соуп. Ему почему-то кажется, что у Гарри дома уже штук пятнадцать собак его умерших пациентов. Трахаются они, что называется, без огонька. Возможно, из-за истории про умирающую дамочку и её лабрадудля; возможно, из-за того, что Соуп дважды отлучается отлить, а потом ещё минут сорок не может кончить. Вероятно, всё потому, что он с детства не любит врачей. — Это ничего, — уверяет Гарри, когда они оба выбиваются из сил. — Мне понравилось. — Славный ты парень, — снова говорит Соуп, откатываясь на свою сторону кровати. У него болит спина и ноют мышцы. Он не чувствует облегчения — только какую-то старческую усталость и разочарование. Хочется в душ, но он вырубается уже через пару минут, как севший гаджет: короткая вспышка в глазах и темнота. А в шесть сорок утра звонит Прайс. «Гоуст скоро будет у тебя», — говорит он. И добавляет прежде, чем Соуп успевает открыть рот: «Это срочно, собирайся». Гоуст не в полевой снаряге, но на нём балаклава с черепом и тяжёлая на вид чёрная куртка. Камуфляжные штаны и ботинки. Всем своим видом он демонстрирует то ли нетерпение, то ли — насколько мало у них времени. Соуп смотрит на него и переводит взгляд на слегка помятого Гарри, который как раз собирался выйти из его дома, но остановился, наткнувшись на это изваяние: лейтенант не звонил в дверь, он просто стоял здесь, оперевшись задницей о заборчик на маленькой веранде Соупа. Руки сложены на груди, в глазах истекающее терпение и раздражение. На подъездной дорожке припаркован чёрный хюндай, по лобовухе колотит мелкий дождь. — Это…? — неуверенно бормочет Гарри. — Это мой друг, — быстро говорит Соуп, перебарывая желание помассировать ноющий висок. — Пока, Гарри. Автобусная остановка за поворотом. — Моё имя Генри. Твою мать. Соуп поджимает губы и улыбается. Похлопывает его по плечу. — Точно. Удачи, Генри. С лабрадудлем… и вообще. Гоуст не сводит с него глаз, пока слегка мятый Гар… Генри слабо улыбается ему и проскальзывает мимо, всеми силами стараясь не оглядываться через плечо. Соуп хорошо понимает его желание слинять. Он хорошо понимает, что не дождётся звонка от этого парня, даже если правильно вбил свой номер в его смартфон вчера вечером. Взгляд Гоуста перемещается на Соупа, и тут же становится ещё прохладнее, чем было в футболке с коротким рукавом в ноябрьском холодном утре на веранде собственного дома. Ещё темно, поэтому балаклава с черепом из полумрака смотрится просто убийственно. Бедный Генри. — Кофе? — У тебя четыре минуты, — говорит Гоуст. — Арабский. Кахва, — подмигивает Соуп, — культурный фаворит в странах персидского залива. Ради бога, заткнись, МакТавиш. — Три минуты и пятьдесят секунд. Соуп пожимает плечами и отталкивается от косяка двери. Саймон «Гоуст» Райли не поклонник юмора. Ему здорово живётся в мире, где есть чёрный чай, рафинированный сахар, снайперская винтовка, террористы (ему нравится, как они дохнут) и чёрная балаклава. Это всё, что удаётся узнать Соупу за прошедшие две недели. Ещё ему удаётся узнать, что Гоуст ненавидит, когда к нему прикасаются без причины, ненавидит, когда к нему обращаются по имени, — в принципе, для одного человека он ненавидит довольно много всего. Он лоялен к Прайсу — Соупа это не задевает. Прайс тут для всех как родной отец или типа того, но всё же… четырнадцать дней. Это не так много, но, как оказалось, достаточно, чтобы по-кретински запасть. Он укладывается в три минуты ровно. В тачке Гоуста тепло, только дождь колотит по стёклам, колотит по крыше, и Соупу снова становится немного жаль Генри, которому пришлось ехать на автобусе. Успокаивает то, что, когда они проезжают мимо остановки, она пуста. Хороший парень. Любит собак. Таким добрякам всегда найдётся место в вашей жизни. Немного жаль, что он не носит балаклаву или портупею с рядом военных ножей. Гоуст притормаживает на красный. Соуп косится на его руки в обрезанных перчатках. Длинные пальцы, шрамы на костяшках и красивые ногтевые пластины. Рукава куртки подкатаны почти до локтя — на крепких запястьях татуировки черепов. На плотной ткани кое-где остались капли дождя. Соуп интересуется: — Что, даже не спросишь ничего? — Нет. Ему реально плевать? Только что он столкнулся с растрёпанным и затраханным мужиком, который в семь утра вышел из дома Соупа в сопровождении растрёпанного и затраханного Соупа собственной персоной. Он реально ничего не спросит? Судя по всему, нет. Гоуст вообще ни хрена не говорит. Единственное, что он делает, — достаёт из пластикового подстаканника возле коробки передач пачку мятного орбита и, не глядя, бросает Соупу, когда они только садятся в машину. Жвачка бьётся о грудную клетку, едва удаётся поймать её ладонью. Вопросительный взгляд остаётся проигнорированным, но от вкуса свежей мяты во рту жить и правда оказывается чуть приятнее. Соупу стало бы стыдно, что от него несёт перегаром, но… не становится. В конце концов, это Гоуст виноват во всём происходящем. — Зачем Прайс послал тебя? — Знает, что ты вчера бухал. Соуп хмурится. — Откуда? — Внутренняя разведка. — Я серьёзно. В голосе Гоуста улыбка отсутствует: — Я тоже. Загорается зелёный. Хюндай мягко трогается с места и быстро набирает скорость. Гоуст перестраивается в правый ряд. Водит он тоже ювелирно. Возможно, всё дело в его руках. Всё, чего он касается, сразу становится лучше, чем оно было минуту назад. — Ты всегда такой? — вопрос сам слетает с губ. Соуп хочет добавить что-то ещё, но только агрессивно жуёт мятный орбит, сверля взглядом профиль сидящего за рулём лейтенанта. Гоуст не поворачивает голову, он не уточняет, какой, хотя Соуп на это рассчитывает. Отстукивая ногой по коврику, представляет, как ответит: «загадочный», «молчаливый», «горячий, мать твою». Гоуст обламывает всё на корню, потому что просто говорит: — Да. Соуп кивает, ещё пару секунд смотрит на него, а потом отворачивается к окну. Повторяет вполголоса: — Да. И остаток пути они молчат. На часах семь двенадцать утра, и Прайс хочет поговорить о Хезболле. Есть проблема: некто Фарах Заман связан с целым рядом террористических актов в Афганистане. Погибло много американских солдат. Этой ночью их стало ещё на два больше, и, видимо, число погибших перевалило за критическое, поэтому Прайс решил поднять всех с утра пораньше. — Сегодня готовимся — и летим в ночь, — говорит Прайс. — Самолёт в одиннадцать. Соуп благодарит Господа за то, что не нужно никуда лететь прямо сейчас. Он не горит желанием заблевать весь военный состав самолёта. Орбит перестал помогать ещё минут пятнадцать назад, к горлу подкатил ком похмелья. Состояние близилось к тому, когда кажется, что быстрая смерть была бы милосерднее. Прайс отпускает их минут через двадцать, Соуп первым делом находит кофейный автомат и тяжело опирается о него рукой, ткнув пальцем в двойной эспрессо. Автомат жужжит — жужжание троится в гудящей голове. Боковое зрение работает плохо, но трудно не заметить, когда рядом с тобой останавливается здоровенный мужик в чёрном, от которого у тебя уже вторую неделю бешеный стояк. Соуп тут же невзначай выпрямляет спину и расправляет плечи. Старается выглядеть максимально непосредственно и игнорировать резко накатившую тахикардию. — Кофе, лейтенант? Гоуст слегка щурит глаза, рассматривая Соупа без особого интереса. Но зачем-то ведь он остановился, верно? Несколько секунд висит неприятная тишина, потом низкий голос Гоуста неожиданно произносит: — Кахва? Соуп моргает. Мозг снова слегка коротит. — Не понял? — Культурный фаворит, — поясняет Гоуст убийственно серьёзно. — В странах персидского залива. — А… — это была шутка? В самом деле? В сердце будто всадили громадный шприц адреналина, как в кино. Ёб твою мать. Гоуст только что пошутил с ним. Соуп старается сохранять спокойствие. Усмехается краем рта, показывает зубы. Почему-то вспоминает, как нож одним махом вошёл в живот того боевика две недели назад, и понимает, что сейчас чувствует себя примерно так же, как он. Душа вот-вот покинет тело и сделает ручкой. — Боюсь, здесь только Нескафе. Но кахва есть у меня дома. До одиннадцати ещё куча времени, верно? Ты сказал бы это сейчас кому угодно, только не ему. Признаться честно, представлять себе, как вы с Гоустом едете к тебе домой, чтобы потрахаться, так же дико, как представлять себе секс с Прайсом, например. Господи прости. Матушка, ты тоже не слушай эту херню. Взгляд Гоуста скользит по его лицу. Это настолько непривычно, что кажется чем-то остро неправильным. Сердце колотится как ненормальное. — Чего ты добиваешься, Джонни? Это плохо. Это очень плохо. — Я просто жду свой эспрессо. Гоуст делает шаг вперёд. Он выше на целую голову. Он пахнет чем-то тяжёлым и, сука, возбуждающим. Порох, древесина, кожа, лосьон для бритья. — Думаешь, я идиот? Голос у него низкий, а сейчас, кажется, стал ещё ниже, потому что нет нужды говорить громко: они так близко, как не были никогда. Между ними расстояние буквально в один шаг. Свет из автомата освещает балаклаву, татуировки на скрещенных руках, глаза. Сука, эти глаза… Никакие не карие, а зелёные, с густыми тёмными ресницами. Блядство. — Никак нет. — Это серьёзная операция. До одиннадцати часов ты должен привести себя в порядок, — цедит Гоуст, и Соуп вслушивается в каждое слово, чувствуя, как сердце распирает диафрагму. — Выпей этого дерьма, если оно тебе поможет, — он кивает на жужжащий автомат, — проспись и прими душ. От тебя несёт. Понял? Соуп сглатывает густую слюну. Соуп в полном, на хер, ужасе, но почему-то продолжает криво усмехаться краем рта. Он ещё пару секунд смотрит в глаза, полуприкрытые тяжёлыми веками, вдыхает запах, исходящий от военной куртки лейтенанта, а затем подмигивает и говорит негромко, будто по секрету, слегка наклонившись вперёд: — Так точно, сэр.