Назови цену

      Снежная буря, которая, казалось, будет бушевать, завывая, за окнами Народного Дворца ещё не один час, вдруг улеглась. Коридоры наконец погрузились в тишину сна, сливавшуюся с теменью ночи. Даже огонь в факелах, борясь с ней, не рисковал трещать слишком громко, когда мимо шёл Камден Рал.       Он не проронил ни слова.       Все.       Эта мысль, словно червь, подтачивала здравый рассудок, так и не укладываясь в голове. Все Столпы Творения жили с самим Владетелем в их головах. Даже маленькие дети.       Сколько времени он вот так прятался? Развращал их умы, лишал рассудка? И что теперь с этим делать?       Когда об этом узнают Замок Волшебника и орден Исповедниц, ни о каких отсрочках и экспериментах больше не будет и речи. Всё живое стояло на кону. И Делайла знала: при таких ставках мать не постоит за ценой. Если ей хватило духу истребить всех Исповедников без суда и следствия, ей хватит и решимости избавиться от Столпов. И им повезёт, если ценой будет просто изгнание. Даже если это будет грозить войной с Д’Харой. Делайла хотела бы сказать, что это было самым худшим решением, хотела бы сказать, что убедит всех подождать ещё. Но она тоже понимала, насколько высоки стали ставки. Вот только понимал ли это Камден?       Он молча придержал дверь для Делайлы, приглашая её в свои покои.       Это было неуместно. И Делайле следовало бы об этом сказать. Следовало бы предложить обсудить всё в его кабинете. Но Делайла даже не была уверена, что Камден услышит её.       Он был похож на мертвеца.       Его глаза ничего не видели, лишь по привычке смотря вперёд. Его движения больше напоминали механизм, который просто помнит, как пользоваться телом, но уже не отдаёт себе отчёт в своих действиях. Как будто до него Владетель Подземного мира добрался заранее.       Они в полной тишине сели друг напротив друга: Делайла — на софу у камина, Камден — в кресло. Их разделял только небольшой столик.       Камден уставился на его отполированную поверхность, наблюдая, как отблески каминного пламени отражались на дереве, казалось, готовые вот-вот поглотить сначала стол, потом перекинуться на кресла и софу, а затем спалить дотла всё, до чего сумеют дотянуться. Даже их.       — Вы всё знаете, — наконец произнёс он. Произнёс очень спокойно, с лицом, не выражавшим ничего. Как будто что-либо перестало волновать его. Как будто у него больше не было сил на волнения.       — Ренниус Зорандер предал вашего отца ради места Первого волшебника.       — И это всё?       — И вы убили его за это, — прошептала Делайла.       Камден впервые посмотрел на неё. Посмотрел тяжёлым, как топор палача, взглядом. И Делайле казалось, что она почувствовала холод лезвия у своей шеи.       — Камден, — вздохнула она. — Расскажите. Вам уже должны были передать, что Таддеус отправился в Эйдиндрил. Он сделает всё, чтобы убийца его отца понёс наказание. Расскажите мне всё, чтобы я могла вас защитить.       — А вы сможете? — хмыкнул Камден. — Если правда о Столпах вскроется, обвинения Таддеуса будут отличным предлогом для того, чтобы Совет надавил на Д’Хару, возможно, поднял Срединные Земли на войну и по-тихому перебил Столпы. Разве и вам в том числе это не облегчит задачу? Вы ведь тоже понимаете, насколько проблема серьёзна. Что есть жизнь пары тысяч в сравнении со всем живым?       О, он понимал. Понимал настолько хорошо, что мог предугадать, о чём думала Делайла. И от этого внутренности скручивало ещё сильнее. До тошноты.       — Камден… Я не хочу этого. Никто не хочет. Даже Таддеус.       — Вы не хотите воевать с Д’Харой, Делайла, или вы не хотите воевать со мной?       Делайла выдохнула. Воздух покинул её лёгкие так стремительно, что у неё едва не закружилась голова. А может, она уже была на пределе и её тело просто хотело переждать бурю в забытье. Но, как и всегда, такая роскошь ей была недоступна.       Они так и не поговорили о том поцелуе. Так и не обсудили то, чего никогда не должно было случиться. И Делайла хотела бы сказать, что её волновали только невинные жители Срединных Земель и Д’Хары. Но было ли это всей правдой? Вряд ли. И Камден об этом знал.       — Одно не исключает другого, Магистр Рал. — Она не удержалась. Потянулась к его руке, лежавшей на столе. Коснулась его шершавой ладони, вдруг показавшейся слишком холодной. Это была единственная поддержка, которую она могла ему предоставить. И этого и так было слишком много. — Поделитесь со мной вашей правдой. Если не как с политиком, то как с другом, который может помочь.       Он усмехнулся. И наградил её настолько красноречивым взглядом, что Делайле стоило больших усилий проигнорировать то, что читалось в его глазах.       — С другом, — хмыкнул он. — Ну хорошо.       Он молчал долго. Иногда вздыхал, словно набирался то ли воздуха, чтобы начать, то ли решимости. Но после не произносил ни слова, так и уставившись в столешницу. Делайла уже подумала, что он передумал, когда Камден всё же нашёл в себе силы:       — Мне было восемь. Я никогда не был прилежным учеником, часто сбегал от наставников. В лучшем случае просто сбегал, — усмехнулся он. — До сих пор помню отцовские нагоняи после того, как учителя, хватаясь за головы, отчитывались ему о моих «успехах». В тот день я от них тоже улизнул. Приезжали дедушка Ренниус и Исповедник Айзек с Брэди. Как я мог такое пропустить? Я никогда не видел маленьких Исповедников. Отец говорил, что мы могли бы подружиться. Поэтому я спрятался за колонной в зале, где отец собирался встретить гостей. Они понятия не имели, что я был там, — Камден отвернулся к окну. Теперь он вглядывался в темноту ночи, делая вид, что что-то видел в чёрном саване неба. Но Делайла понимала: он просто не хотел показывать боль, разлившуюся по его глазам, словно воды реки, вышедшей из берегов. — Я помню, как Айзек рыдал от осознания, что он и его сын были последними. Все Исповедники и Исповедницы так плачут? Даже не всхлипывая? Брэди заливался слезами вместе с ним. Айзек сказал отцу, что это Зорандер предал их и выкосил всех без суда и следствия. Но «дедушка Ренниус» объявился достаточно скоро, чтобы обвинить Айзека в том же самом. Помню, как Брэди кричал, что это всё неправда. Он был младше меня, но он уже понимал, что Зорандер нагло врал. Мой отец не хотел, чтобы эти обвинения вышли за пределы Народного Дворца. Мать всегда переживала о его добросердечности. И не зря. Если бы меня попросили ткнуть пальцем в главную ошибку отца, я бы назвал выдворение стражи за двери в попытке сохранить честь Зорандера и Айзека. Его доверчивость стоила отцу жизни. Он просто хотел решить всё мирно. Двое его самых близких людей: названный отец и друг — обвиняли друг друга в немыслимых вещах. Он верил, что сможет привести их к согласию, сможет помочь им во всём разобраться. Зря я тогда не вышел вместе со стражей. Я тогда побоялся наказания, если отец узнает, что я сбежал с занятий. Малолетний идиот! Я слушал, как Зорандер нёс какую-то чушь о том, что все Исповедники — монстры во плоти, испорченные своей силой чуть ли не с рождения. Отец не поверил, начал с ним спорить. На эмоциях Зорандер шагнул к отцу, но Исповедник Айзек расценил это как угрозу. Может, так оно и было. В любом случае, я помню, как он протянул руку к Зорандеру. Собирался исповедать старика. Зорандеру хватило взмаха одной руки, чтобы впечатать Айзека в колонну с такой силой, что я услышал треск его костей. Я всё ждал, когда Исповедник Айзек поднимется. Боялся, что он придёт в ярость и на этот раз дедушке Ренниусу не удастся справиться с ним так просто. Но он так и не поднялся. Только лужа крови растекалась по полу. Я плохо помню, что было дальше. Я больше не смотрел: я мог только спрятаться и молиться Добрым Духам, чтобы всё наконец закончилось. Но я слышал, как рыдал Брэди. Слышал звук, который издал отец, когда Зорандер ударил и в него. Вероятно, удар предназначался Брейдану, но отец заслонил ребёнка. Я хорошо помню, как Зорандер поливал грязью моего деда и весь мой род. Что-то о том, что он всегда был в тени Натана Рала. А ведь до этого он имел наглость называть деда своим другом. Видимо, друзьями они были такими же, каким мой отец был для Зорандера сыном. Старик завидовал нам. Власти, богатству, поклонению. Винил отца за то, что Зорандер якобы провёл остаток жизни и в его тени тоже. Кто в Срединных Землях может такое представить? Что Великий Ренниус Зорандер, Первый волшебник, герой «Тёмных времён», окажется просто мелочным старикашкой, готовым продать собственного воспитанника за вожделенное место под солнцем. Не знаю, как именно умер отец. Но я слышал звук, с которым его тело рухнуло на пол. Как какой-то мешок с камнями. Потом я услышал вопли Брэди. Он был ровесником его собственного сына, но непогрешимого Первого волшебника это не остановило. Зорандер спалил его заживо. Тело моего отца даже остыть не успело.       — Камден, — прошептала Делайла.       Она едва могла дышать. Грудь сдавило с такой силой, будто она стояла там вместе с ним. И ничего не делала. Просто смотрела, как весь мир Камдена, всё, во что он верил, разваливалось на части. О, она знала, что именно мешало ей наконец сделать вдох: вина. К действиям Первого волшебника приложила руку не кто-нибудь, а её мать. Так пусть хоть кто-то из них почувствует вину за то, через что пришлось пройти Камдену.       — Когда Брэди прекратил кричать, Зорандер снял щиты и позвал стражу. О, он мог бы быть великим актёром! Если бы я не знал, я бы поверил его рыданиям над телом моего отца. Зорандеру хватило наглости обвинить во всём Айзека, мол, вероломный Исповедник коснулся отца силой и приказал ему убить Зорандера. А старик всего лишь защищался. Но он бы всё равно не вышел из Народного Дворца вот так просто после убийства Магистра. Вероятно, он уже планировал, как расправится и с нашими людьми. Это я обеспечил защиту убийце, из-за меня он вышел сухим из воды.       — Вы были ребёнком, Камден.       Он качнул головой, отмахнувшись от её слов. У Делайлы сердце заболело. Насколько же взрослый Камден был строг к Камдену-малышу.       — Я выдал себя, и генерал Горт, вы могли видеть его на приёме, вывел меня из-за колонны. Я хотел рассказать правду. Открыть всем, каким на самом деле монстром был «дедушка Ренниус». Но я просто испугался. Я испугался до дрожи, понимая, что человеку, которому верил я, которому доверял мой отец, ничего не стоило перебить всех вокруг. Я видел это в его глазах: Зорандер мог. И хотел. Тогда я соврал. Прикрыл его спину. Если кто и усомнился в этом, то ничего не сказал. Теперь для каждого д'харианца моё слово было словом Магистра. И Ренниусу дали уехать. А мать сразу же полностью изолировала Д’Хару и правильно сделала, — Камден посмотрел прямо на Делайлу. В его взгляде, пылавшем от гнева, танцевали отблески пламени. Краем глаза Делайла заметила, как свечи, даже не зажённые, вдруг вспыхнули и оплавились почти наполовину. Все разом. — Из произошедшего я вынес один урок: Магистр для Д’Хары — магия против магии, но случись что, самого Магистра защитить от неё будет некому. Он будет рассчитывать только на себя. Если что-то случится со мной, Арден сможет рассчитывать только на свои силы. И всю юность я посвятил созданию оружия, идеальной защиты, сводящей любые угрозы от одарённых на нет.       — Это оружие…       — Морд-Сит, — сказал он. Камден улыбался. Его губы кривились в триумфе довольного собой изобретателя. Довольного до безумия. И это было совсем не то больное, почти бессознательное помешательство, какое было у Девона Рала. Это было нечто осознанное, нечто, принятое с удовольствием. С гордостью. У Делайлы нутро похолодело от этой улыбки. — Как только одарённый направляет на них даже самую слабую магию — его дар с тех пор принадлежит Морд-Сит. И единственный способ освободиться — забрать свою магию обратно, а это можно сделать, только убив их. Поверьте мне, это невозможно. За одну только мысль о побеге одарённого изничтожит его же собственный дар. Зорандер, кстати, попытался. Результат вы знаете.       Таддеус оказался прав.       Морд-Сит действительно были живым оружием. И Делайла разрывалась между восхищением и ужасом.       Восхищением, потому что в последний раз оружие из людей изготавливали волшебники древности, а у Камдена, как и у любого волшебника их времени, не было и половины их силы. Но он сумел добиться своего.       Ужасом, потому что Делайла знала, как создавалось живое оружие древними волшебниками. И у Делайлы всё внутри переворачивалось просто от предположений, как могли получаться Морд-Сит.       — Вот такое я чудовище, Делайла, — закончил Камден. — Запытал до смерти всеми уважаемого старика.       — Вы были в своём праве, — сказала она. Она ни капли не сомневаясь в своём ответе. Делайла сказала бы то же самое, доведись ей стоять на суде перед всем Советом, волшебниками Замка и собственным орденом. Если бы правосудие в то время сработало, как надо, Ренниус Зорандер был бы исповедан и после — казнён. Но он жил припеваючи, наслаждаясь славой и властью. Пока сотни Исповедников были преданы забвению, пока тело Торана Рала гнило в земле, пока Адри Рал и Камден тащили на своих плечах целую страну, безвременно лишившуюся правителя. Делайла не собиралась теперь осуждать Камдена за жестокость. Ренниуса Зорандера за его жестокость никто так и не осудил. Камден всего лишь сделал работу, которую не сумел выполнить её орден.       Камден ничего не ответил. Только покивал. Но Делайла видела, как морщинки вокруг его глаз чуть разгладились, как чуть меньше хмурился лоб. Только губы остались сжаты в тонкую белую линию.       — От лица всего ордена Исповедниц я приношу свои извинения, Камден, — прошептала Делайла. — В том числе и за действия Матери-Исповедницы.       — Отрицать наличие счётов с вашим орденом я не буду, — кивнул он. — Как и планов их свести. Но я верю, что вы сожалеете. Я не знаю, что там себе про меня придумал Таддеус, но я понимаю, что далеко не все Исповедницы согласились бы с Бриарой Балдвин, знай они правду.       — На это вы и рассчитываете? — спросила она. — Что те, кто чтят принципы ордена, лишат мою мать власти?       — В том числе.       Делайле пришло в голову, что Камден мог рассчитывать и на её поддержку. Может, даже думал, что она сама раскроет правду и потребует Замок Волшебника осудить Мать-Исповедницу. Вот только Совет уже начинал ставить власть ордена и Замка под вопрос. Раскрой она правду, сколько времени пройдёт, прежде чем страны коалиции воспользуются предлогом, чтобы поднять восстание против Эйдиндрила? И это при угрозе войны с Д’Харой, в случае которой единство коалиции им будет просто необходимо. Если они, конечно, хотели выжить.       Он не стал требовать от неё ответа. Лишь спросил:       — Почему вы не попросили меня исцелить вас, Делайла?       — Что?       Камден махнул рукой, указывая на тонкую полосу царапины, идущей от ключиц Делайлы к вырезу платья. Она совершенно забыла о ней. Настолько, что Делайла даже не удосужилась стереть потёки крови с груди. Она так и краснела на коже, переходя в тёмные кляксы на ткани платья.       — Извините, мне следовало заняться этим раньше. — Софа чуть прогнулась под его весом, когда Камден пересел к Делайле. — Позвольте исцелить вас. Не хотелось бы, чтобы у вас остался шрам.       — Это просто царапина, Камден. Она даже не болит.       — Если не хотите позволить мне помочь вам как другу, — глянул на неё Камден, — то позвольте помочь как политику: обвинение ещё и в насилии над Исповедницей мне не нужно.       Справедливо. Если Делайла и правда вернётся в Эйдиндрил со шрамом, это может стать ещё одним поводом для матери настроить весь Совет против Д’Хары. Да и Таддеус тогда уж точно не останется в стороне. И Делайла согласилась. В конце концов, лечение царапины было пустяковым делом. Для этого даже не нужно было быть целителем.       Пальцы Камдена легли вдоль кровавой полосы чуть ниже её ключиц. Делайла чувствовала лёгкий холод кончиков от его пальцев. Камден не приложил всю руку к её телу, он не опустил её ниже. И Делайла была благодарна ему за деликатность.       По её телу разлилось тепло, концентрируясь в самом центре груди, практически у сердца. Делайла могла слышать, как кровь в её висках пульсировала. Они смотрели друг другу глаза в глаза, и Делайле казалось, что синева радужки Камдена затягивала её, как морские воды затягивали дерзкого путешественника. Это и был его дар. Тёплый и мягкий, но опасно притягательный, опасно… искушавший.       Всё закончилось слишком быстро. Тепло ушло также внезапно, как разлилось по всему её телу, и, когда Камден убрал руку, Делайла ничего не смогла с собой поделать. Она подалась вперёд. Совсем чуть-чуть.       Они всё ещё смотрели друг на друга, почти не моргая. Что он читал в её взгляде?       Что-то, что заставило Камдена перевести взгляд на её губы.       Что-то, что заставило его наклониться ближе, настолько, что Делайла чувствовала его дыхание на своей щеке.       Его поцелуй обжигал. Неистовый, как само пламя, он словно добивался от Делайлы ответа, который она Камдену так и не дала.       Его руки обхватили её талию. Так крепко, словно, если Камден чуть надавит — Делайла сломается пополам. Но он не давил. Лишь крепко обнимал, притягивая ближе к себе.       — Я мог потерять тебя, — прошептал он. И они оба задыхались, хватая один и тот же воздух, запертый между парой дюймов, разделявших их губы. — Я думал... Думал, что никогда больше не буду чувствовать себя тем беспомощным ребёнком. Но…       Делайла не хотела слушать. Не хотела ничего слышать о Девоне Рале и о том, как сильно он испугался за неё. Не как волшебник, обязанный защищать свою Исповедницу, не как соратник, какими были для Делайлы её сёстры. Как мужчина.       Она не хотела ничего слышать о его чувствах, но не могла остановить его касания, его поцелуи, говорившие даже больше слов, срывая с её губ рваные вздохи.       Его ласки были ударами молний, были глотками свежего воздуха, настолько ценными, что перевешивали всё. Даже здравый рассудок. О каком здравомыслии могла идти речь, когда его губы могли довести её до дрожи всего парой легчайших касаний к шее?       Он сдвинул вниз рукав её платья, оголяя плечо, его поцелуи расцветали горячими вспышками на коже руки, ключицы, груди. Идеально ровной коже, словно лезвие ножа никогда и не прикасалось к ней.       — Камден… — едва сумела простонать Делайла, надавливая на его плечи в отчаянной попытке сдержаться.       Слишком слабо. Ничто по сравнению с запалом его страсти, с которой Камден впился в её губы, повалив на софу.       Делайла бедром чувствовала, насколько напряжённым было его естество. Она собственное тело не чувствовала так остро, как чувствовала его в тот момент. Его покатые плечи, его крепкую спину, его вдруг ставшие обжигающими пальцы.       Сила исповеди внутри неё взвилась, откликаясь на доселе незнакомую ласку. Разве будет не проще отдаться ему? Не проще позволить себе насладиться искренней любовью хоть раз? Единственный раз, когда ей выпал такой шанс?       Да, Камден больше не будет прежним, едва они переступят черту. Но он будет самым справедливым правителем по одному её приказу, будет самым верным соратником Срединных Земель. Делайле стоит лишь промолчать и позволить его руке и дальше скользить вверх по её бедру. Его дар никуда не исчезнет, Узы останутся нетронуты — Д’Хара ничего не потеряет. А Срединные Земли и её орден будут избавлены от угрозы расправы, пусть и справедливой, но, Делайла знала это, кровавой. Всё, что будет потеряно — всего лишь его личность.       Страсть в его глазах, самая настоящая, искренняя — будет потеряна. Сила его духа, обожание своей семьи — потеряны. Его амбиции, его целеустремлённость — потеряны.       Делайла чувствовала покалывание в кончиках пальцев. Ей пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать рвущуюся под потоком совершенно новых ощущений силу.       Это будет не Камден.       Человек с его глазами, с его именем, но то будет лишь нетронутая оболочка. Его душа будет безвозвратно уничтожена.       — Нет! — Делайла отпрянула так резко, что едва не упала на пол. Она прижимала к груди трясшиеся, как у законченного пропойцы, руки, лишь бы не коснуться его сейчас, когда её сила бесновалась внутри, всё не желая успокаиваться. Она судорожно вздохнула, на грани всхлипа: — Нет, Камден.       Он застыл, мгновенно убрав руки от Делайлы. Камден не предпринял ни единой попытки коснуться её. Ни единой попытки переубедить или надавить. Лишь спросил:       — Я могу узнать причину?       Делайла покачала головой, поправляя платье, пока возвращала на лицо такую осточертевшую маску Исповедницы. Она знала, что эта маска ранит его куда серьёзнее, чем любой нож, ссора или даже правда. Но только так она могла скрыть от Камдена собственный ужас. Ужас от осознания того, куда её чуть не завела собственная жадность.       — Это личное, — отчеканила Делайла. И сделала это настолько холодно, насколько это было возможно.       Она видела, как сильно напряглась его челюсть. Как резко его руки сжались в кулаки. Пусть Камден промолчал, но они оба понимали, что он имел право знать. Он имел право знать, в какой опасности был секунду назад, в какой опасности находился с самого начала приезда Делайлы в Народный Дворец. Но Делайла просто испугалась. Испугалась предположений о том, каким взглядом Камден станет на неё смотреть, когда узнает правду. Когда узнает, что она посмела скрыть от него.       Поэтому она поступила и сейчас так же, как и в тот момент, когда Камден впервые её поцеловал: пожелав спокойной ночи, вышла за дверь, не сказав ему больше ни слова. Оставила его без объяснений, совершенно одного, вариться в собственном непонимании.       Жестоко.       Малодушно.       Но сохраняя в себе надежду урвать последние мгновения его искренних чувств к ней.

***

      На подвальных уровнях Народного Дворца всегда было холодно. Их каменные стены, потемневшие от времени, за всё свое существование не видели и лучика солнца. Не зря большинство угождавших в темницы Магистров сравнивали их с чертогами самого Владетеля. Света не было. Скребущиеся по углам крысы — вот самые частые нарушители тишины в этих местах. Иногда можно было слышать предсмертные вопли особо провинившихся заключённых. И тогда сходство темниц с Подземным миром приобретало совершенно новые черты.       Шаги Камдена по каменному полу, кое-где прикрытому полусгнившей соломой, были беззвучны, как и шаги большинства волшебников. Но обнажённая женщина, сидевшая на коленях перед ним прямо на ледяном полу, всё равно понимала, что Магистр был здесь. Она не посмела поднять головы на Камдена, но Камден просто знал это. Видел по мелкой дрожи её рук.       Брис сидела перед ним, совершенно лишённая одежды, не смея даже взглянуть на своего Магистра. Только красный прут эйджила выделялся на фоне бледной кожи её пальцев.       — Какой у тебя был приказ? — пророкотал Камден.       — Защищать Исповедницу, Магистр Рал, — едва сумела выговорить она.       — Повтори, — прорычал он.       — Защищать Исповедницу, Магистр Рал!       — Ты выполнила его?       — Нет, Магистр Рал. — Брис вскинула на него голубые, полные слёз глаза. — Прошу вас! Окажите мне честь, накажите меня моим эйджилом!       Камден мог бы отказать ей даже в этом. Мог бы поручить её наказание любой другой Морд-Сит. Но не стал. В конце концов, случившееся не было полностью виной Брис: она ничего не могла поделать с Девоном. Но она могла не оставлять Исповедницу Делайлу совершенно одну. Она была обязана не оставлять Делайлу одну.       Камден сомкнул руку на стержне эйджила.       Боль прошила его от пальцев и до самой шеи. Как будто у него дробились кости. Как будто из него вытягивали жилы.       Он так и не смог изготовить эйджилы так, чтобы они причиняли боль лишь жертвам, но не хозяевам. В итоге оружие приносило одинаковую агонию и Морд-Сит, и их «питомцам», — как они называли тех несчастных, что попадали к ним в руки — отступая лишь на то время, пока эйджил болтался на золотой цепочке на их запястьях. Это к лучшему. Держало его живое оружие в надлежащей форме.       Брис покорно встала. Первое касание эйджилом пришлось под рёбра. Пока совсем лёгкое. Но Камден прекрасно знал: стоит надавить совсем немного, чтобы брызнула кровь. Брис не кричала. Не издала ни звука. Старалась терпеть изо всех сил. Пока что.       Её нагота совсем не волновала Камдена. Ни её оголённая грудь, ни впалый живот, ни округлые бёдра. Он видел лишь сосуд в форме женского тела, заполненный созданной им магией, оружие, чей механизм должен был быть идеальным.       Но он не был.       О, Камден долго обманывался, считая, что он был в полной безопасности! Веря, что в окружении Морд-Сит ему и его семье больше нечего было опасаться! Не было такой магии, которая не подчинилась бы способностям Морд-Сит: они захватывали и дар живого человека, и силу магического оружия. И всё обращали против владельца настолько эффективно, что их пленники начинали рыдать в мольбах убить их всего через пару часов. Зорандер продержался пять. Его мольбы Камден слушал ещё два.       Но Столпы! Камден не учёл Столпы. Они были пусты, как стаканы, никогда не касавшиеся воды, Морд-Сит было просто нечего им противопоставить, кроме собственных кулаков. Даже эйджил, смертоносное оружие для любого, будь то обычный человек или волшебник, был для них не более, чем бесполезной игрушкой. Камден лично это засвидетельствовал, когда Девон даже не поморщился от удара прутом, нанесённым Брис просто по привычке.       В тот миг в библиотеке Камден наблюдал, как все его усилия пошли прахом.       Он мог бы сам кинуться на старшего брата с мечом, но к тому времени, как Камден добрался до щита, Девон вполне мог успеть перерезать Делайле горло. Просто чтобы не отдавать её Камдену живой. Он мог бы, как Брис, понадеяться на случай и метнуть в вероломного Девона какой-нибудь молнией, но, ожидаемо потерпев неудачу, только потерял бы драгоценное время.       Всё, что было основой защиты Камдена, его силой, его властью, для Столпов было пустым звуком. Совсем как тогда, в день, когда Камден просто наблюдал, как Зорандер убивал его отца. В тот день Камдену не помогли ни узы родства, пусть и названного, ни его дар, ни статус наследника. Он был никем, просто маленьким мальчиком, способным лишь трястись в страхе за гигантской колонной.       Он перешёл на удары.       Живот, рёбра, бёдра, руки. Брис уже не молчала. Но продолжала стоять.       Это было хорошо. Это подтверждало, что Брис всё ещё была лучшей.       Она сопротивлялась посвящению в Морд-Сит очень долго, дольше из всех выживавших до неё. Были те, кто держался столько же, но все умирали. Кроме Брис. Камден, наблюдая за тем, насколько долго она цеплялась за рассудок, с каким отчаянием она не желала отпускать свою прошлую личность, сразу понял: из этой девочки выйдет нечто особенное.       Но этого всё равно оказалось недостаточно!       Кровь брызнула ему на руки, от удара эйджила хрустнуло нижнее ребро.       Чем дольше Камден обдумывал произошедшее, тем сильнее ему казалось, что он просто-напросто метался от стенки к стенке очень глубокого колодца. И не было ни единого выступа, чтобы ухватиться за шанс спастись.       Что ему делать?       Запереть каждый Столп до конца их дней, снова в страхе трясясь за жизнь всех и каждого? Перебить их просто за то, что когда-нибудь может быть они потеряют разум и перережут весь Дворец? Просто сделать вид, что Камден ничего не знал, и жить, как раньше, как будто и не было свихнувшегося Девона? Вот только сколько его братьев и сестёр оказались умнее и теперь вынашивали планы Владетеля молча, выжидая всего лишь удобного момента?       Крики Брис становились всё громче, её голос срывался всё чаще. Крови на руках Камдена становилось всё больше.       Он не мог так рисковать. Не мог на всё закрыть глаза. Любой из его детей-Столпов мог поддаться голосу Владетеля и вырасти таким же больным на голову садистом, как и Девон. И тогда расплачиваться за ошибки Камдена придётся уже Ардену.       Камден никогда не делил детей. Никогда не превозносил наследника, как этого никогда не делал и его отец. Девону это не помогло. Как бы они оба ни пытались показать Столпам, что они такие же их дети, как и одарённый наследник, правда всё равно маячила за их спинами: будущий Магистр важнее. Старшее поколение рассказывало о том, какой была их жизнь в медленно умиравшей без своего Магистра Д’Харе, лишний раз подчёркивая: будущий Магистр всегда будет важнее.       Это был его долг, его часть Уз — защищать Ардена любой ценой! И Камден никак не мог вырвать из себя эту часть договора, тёкшую по его венам вместе с кровью. Его отец поднял Д’Хару из руин! Как Камден смел ставить под угрозу все его труды? Если Арден умрёт, потому что ни одна сила не смогла защитить его от спятившего Столпа, чуда не случится: не придёт добрый волшебник со свёртком на руках, не представит народу давно потерянного защитника. Он просто не успеет родиться.       Камден мог бы поклясться хоть самому Создателю, что ни один из его детей не был злом во плоти. Но Девон, которого он знал, тоже таким не был.       Девон был похож на Оделана. Тихий старший брат, всегда молча приглядывавший за младшими, оберегавший их, помогавший отцу во всём. Мог ли Камден сказать, что его Оделан был способен на вероломное убийство Ардена? Нет. Мог ли он гарантировать, что такого не произойдёт в будущем?       Нет.       Мог ли Камден обеспечить полную защиту Ардена от родственников-Столпов?       О да.       Выход был. Выход был предоставлен Срединными Землями давным-давно.       И это осознание заставляло Камдена где-то очень глубоко в душе вопить от такой чудовищной боли, какая ни одной Морд-Сит даже не снилась.

***

      Мать-Исповедница не обратила на предупреждение Таддеуса никакого внимания. Когда он, запыхавшийся, даже не помывшийся с долгой дороги, загнавший до смерти не менее трёх лошадей в отчаянном желании добраться до Эйдиндрила как можно быстрее, прибежал к Бриаре Балдвин с предупреждением о планах Камдена Рала, та даже не моргнула глазом. Только спросила, где её дочь.       И тогда Таддеус понял: Бриара Балдвин давно обо всём если не знала, то подозревала — точно. Она знала о поступках отца Таддеуса в «Тёмные времена», понимала, что Камден Рал наверняка не просто так заявил о себе впервые за столько лет. И Бриару Балдвин это мало волновало. Её волновал только тот факт, что Таддеус осмелился оставить её дочь, её единственную дочь одну в Народном Дворце, прекрасно зная, какую угрозу в себе нёс Камден Рал.       Таддеус мог бы поднять голову. Мог бы попытаться сказать хоть что-то в своё оправдание. Хотя бы то, что отношения Камдена Рала и Делайлы вряд ли представляли угрозу именно для Делайлы. Но Таддеус сильно сомневался, что Мать-Исповедницу обрадует известие о то ли дружбе, то ли влечении потенциального врага к её дочери. И о том, что Делайла отвечала ему взаимностью. Таддеус не собирался так подставлять Делайлу. Потому молчал. А больше сказать в своё оправдание Таддеусу было нечего.       Бредя по коридорам дворца Исповедниц, таким любимым им коридорам, всегда казавшимся домом для Таддеуса, полным тепла и уюта, Таддеус вдруг понял, что больше не ощущает радости единения с родным местом. Уж слишком сильно давила на грудь вина, смешанная с украдкой коловшим под рёбрами беспокойством. Бриара Балдвин была права: из Таддеуса был никудышный защитник.       Он, легковерный болван, так хотел немедленно представить Камдена Рала перед судом за зверское убийство отца, что даже не задумался о том, что предупреждение Матери-Исповедницы об опасности было лишь предлогом. Делайла просто хотела убрать Таддеуса подальше от гнева Камдена Рала. Это она спасала его шкуру, когда всё должно было быть наоборот.       Таддеусу было стыдно. Этому ли его учили столько лет? В пылу эмоций забывать о своих прямых обязанностях, ставить под угрозу собственную Исповедницу и её миссию, просто чтобы вершить правосудие? Правосудие, каким лишь он его видел.       Смотря в глаза Бриаре Балдвин, пока он рассказывал ей, что знает правду об Исповедниках, Таддеус кое-что понял: судьба перебитых ни за что мужчин и их детей Мать-Исповедницу совершенно не трогала. Её не трогала и судьба Столпов и их семей. Что были их жизни в сравнении со спокойствием целой коалиции? И Таддеус знал: его отец был таким же. Сердце великого Ренниуса Зорандера не дрогнуло перед зверствами, когда перед ним засияла возможность добиться всего, о чём он мечтал и чего был лишён большую часть своей жизни. Что были жизни впавших в немилость Исповедников в сравнении с возможностью прославить собственный род на века? В сравнении со званием сильнейшего и мудрейшего волшебника Срединных Земель? В сравнении с безоблачным будущим его подраставшего сына? Единственного сына.       Может, Камден Рал был в своём праве. Может, Таддеус мог понять злобу сына, потерявшего отца из-за вероломного предательства ради сомнительных амбиций.       Таддеус мог бы раскрыть правду. Мог бы ответить на косые взгляды встреченных по дороге к Матери-Исповеднице представителей Совета и подтвердить все их домыслы, предоставив им такой желанный предлог для бунта. Бриара Балдвин была права: доверие к Исповедницам и Замку Волшебников уже пошатнулось, он видел это в глазах принца Феррана, видел в поджатых губах Карстана Башкара. Но больше Таддеус не собирался совершать опрометчивых поступков: пока он не решит, что правда не разрушит коалицию, Таддеус будет держать рот на замке. Он знал одно: Таддеус вынесет урок из отцовского тщеславия. Он не позволит себе скатиться в ту же яму, как не позволит этого и своим детям. И их детям. Больше никогда не должно повториться такого позора, какой пал на орден и Замок в «Тёмные времена».       Таддеус направился в конюшни за свежей лошадью. Он немедленно отправлялся в Д’Хару: выполнять свои прямые обязанности.

***

      С момента отъезда Таддеуса уже прошло больше двух недель. Он уже должен был быть в Эйдиндриле.       Эти две недели тянулись медленно. Настолько, что, казалось, время постепенно замедлялось, пока не застыло вовсе.       Зима постепенно уступала позиции, но серая слякоть на фоне голых деревьев-уродцев всё ещё напоминала, что холода не желали сдаваться солнечным дням без боя. Отношения Камдена и Делайлы стали такими же: непонятной и серой слякотной массой. Иногда в них мелькали солнечные проблески былой лёгкости, но чаще всего их встречи сводились к обсуждениям условий сотрудничества со Срединными Землями, в которых больше не было никакого смысла. Они просто пытались занять себя хоть чем-нибудь в ожидании… Чего? Чего они ждали?       В ту злополучную ночь Делайла так и не смогла заставить себя закрыться в своих покоях. Не смогла заставить себя спрятаться в четырёх стенах, не смогла даже дотронуться до ручки двери.       Делайла, выдохнув, развернулась и направилась прямиком в покои к Камдену. Она собиралась объясниться. Он имел право знать.       К её удивлению, Камдена в покоях не было. Но его телохранители позволили ей подождать Магистра. Конечно же, под их строжайшим присмотром. Они были в той библиотеке. Никому из солдат Первой когорты повторения не хотелось.       Ожидая возвращения Камдена, Делайле показалось, что она даже немного задремала: настолько соблазнительным было тепло каминного огня. Спать в кресле было неудобно, но садиться на софу Делайла не хотела.       Когда Камден вернулся почти под утро — за окнами уже проглядывалась едва заметная полоса посветлевшего неба — он всё сразу понял и немедленно выставил стражу за дверь.       На нём была совершенно новая свежая одежда. Делайла даже с приличного расстояния слышала запах благовоний, смешанных с особой свежестью только что вымытого тела. Камден был в купальне. Среди ночи. Что могло такого произойти, что ему так срочно потребовалась ванна и полная смена одежды?       — Я вас слушаю, — сказал он, присев на край софы. Тот самый, на котором сидел тогда.       Камден не стал язвить, не стал спрашивать, по какой причине Делайле вдруг нашлось, что ему рассказать. Может, стоило бы быть ему за это благодарной. А может, его сдержанность была своеобразной местью за её холод.       — Камден, — вздохнула она. Ей нужно было успокоиться. Нужно было перестать цепляться за собственные руки. — Я не могу быть с вами.       — Это Таддеус?       — Что?       — Вы сказали, что причина личная, — пожал плечами Камден. — И как я ни пытался понять, что это может быть, никак не получалось найти внятный ответ. Но вдруг в ордене Исповедниц отношения между волшебниками и их подопечными не приветствуются, так что в итоге такой вариант показался мне самым разумным.       — Добрые Духи, — уголки губ Делайлы дёрнулись вверх. Совсем не в приступе неуместного веселья. Скорее медленно подкрадывавшейся истерики, — нет. Конечно, нет. Это... вы. Я не стану отрицать, что у меня есть к вам чувства. Не хочу оценивать, насколько сильные, но они есть. И это не имеет значения. У нас не будет возможности проверить их силу.       — Почему?       Вот оно. Момент истины, когда Делайле придётся узнать, какими теперь глазами будет смотреть на неё Камден. Заговорит ли с ней ещё раз, позволит ли прикасаться к его детям. Она сама была виновата: Адри Рал предупреждала, что тянуть не следовало. Предупреждала она и о боли. Но она не говорила, что это признание будет похоже на попытку оторвать конечность от собственного тела.       — Моя магия, Камден, — прошептала Делайла. Она не собиралась плакать. Но слёзы сами наворачивались на ресницы, а у Делайлы не было сил, чтобы избавляться от них. Могла же она позволить себе хоть немного человеческих эмоций? Даже если это печаль. Хотя бы так.       — Не помню, чтобы вы вдруг просто так исповедали хотя бы одного д’харианца за время пребывания здесь, так…       — Вы не понимаете, — качнула она головой. — Я объясню. Магия исповеди отличается от магии волшебников, колдуний и ведьм. От магии большинства одарённых существ. Она не проявляется внезапно, но растёт в нас с самого рождения вместе с нашими телами. В отличие от волшебников, которым нужно концентрироваться, чтобы призвать свой дар, мы чувствуем её на протяжении всей своей жизни каждый день. Вы знаете, что внезапно проявившийся дар мальчиков-волшебников редко приводит к трагедиям, чаще всего он слишком слаб и выливается во что-то совершенно безобидное. Особенно, если мальчик под присмотром взрослых волшебников. Но внезапное проявление силы исповеди всегда фатально. У неё нет полутонов: однажды применив её к человеку, Исповедница стирает его личность полностью и навсегда. Не на какое-то время, не частично. Полностью и навсегда. Великий волшебник Меррит, создавший Первую Исповедницу, знал об этом. Поэтому он сделал так, чтобы мы чувствовали наш дар постоянно: чтобы мы могли учиться контролировать его постепенно с самого раннего детства, пока исповедь ещё слишком слаба, чтобы кому-либо навредить. Мы растём вместе с ней, магия вместе с нашими телами привыкает к рутине сна, привыкает к различным ощущениям из окружающего мира — ко всему, что могло бы вызывать у нас… особо сильный эмоциональный всплеск или шок, что-то, что могло бы пошатнуть наш контроль. Поэтому Исповедницы так стеснены в эмоциях и поэтому всегда должны быть собраны: мы постоянно сдерживаем свою силу. Но есть вещи, которые невозможно познать в раннем детстве.       Делайла наблюдала, как стремительно Камден выпрямился. Он был волшебником. Он был творцом, как и Меррит. Он понимал.       — Моменты… близости всегда вызывают слишком сильные ощущения, такие, к которым силе невозможно привыкнуть и под которые невозможно подстроиться. Особенно… на пике. Камден, — Делайла зажала трясущейся рукой рот, не давая всхлипу ни единого шанса сорваться с её губ, — у вас нет ни единого шанса уцелеть, если… — Благой Создатель! Она не могла унять дрожь. Не могла остановить ужас понимания, что она была готова натворить. Пускай всего на миг, но она была готова на это. — Простите! Ради Создателя, простите! Я должна была предупредить вас раньше, до того как…       — Делайла, — позвал он её. Тихо. И мягко. — Делайла! — позвал он громче, когда она не ответила.       Камден встал с софы, обогнул стол. Он склонился над ней, беря лицо Делайлы в свои руки, заставляя посмотреть прямо ему в глаза. В его удивительно яркие синие глаза, в которых не было ни капли гнева. Но было сожаление. И сочувствие. И совсем далеко, на самом дне зрачков — глубокая печаль.       — Я не один из тех узколобых идиотов, которые клеймят чудовищами всех одарённых, просто потому что их магия им непонятна или они владеют какой-то другой магией. Я понимаю, что такое бремя дара, понимаю ответственность, которая лежит на плечах каждого магического существа. И я вижу огромную разницу между Исповедницей Делайлой, которую я встретил у Народного Дворца, и просто Делайлой, которой выпал шанс хотя бы немного пожить по-человечески. Вы не судили меня за мои желания и решения, принятые на основе эмоций. И я не собираюсь этого делать. Вы меня поняли? — сверкнул он глазами. — Прощать нечего.       Тихий смешок сорвался с её губ. Один, второй. Пусть он был полупридушенным, но это всё ещё был смех облегчения. И благодарности.       Камден вернулся обратно на софу, как только получил от Делайлы кивок подтверждения.       — Как вы… — он замялся, закусив губу. — Забудьте, это слишком личный вопрос.       — Как мы выбираем пару? — Делайла знала, что Камден спросит об этом. Она вздохнула, уставившись на свои руки, сложенные на коленях. — Чаще всего это уже исповеданные или приговорённые к исповеди преступники. Реже — просто люди, которые приглянулись Исповедницам своими человеческими качествами. Никто в ордене не осудит Исповедницу за её выбор, хотя как правило мы стараемся не забирать ни в чём не виновных людей. Физические данные супруга Исповедницы имеют очень большое значение — это может повысить шансы на рождение сильных и здоровых девочек. Хорошо, если мужчина обладает знаниями и навыками, полезными для будущего самостоятельного выживания Исповедницы: военное дело, политика — что угодно, что может пригодиться девочке.       Камден мрачно хмыкнул:       — Я мог бы быть отличным кандидатом.       Делайла не могла поверить своим ушам. Он говорил об этом так просто, словно Камдена и вовсе не волновала перспектива преждевременной смерти. Даже сейчас он совершенно не боялся её силы.       — Последний политик, с которым я разговаривала до вас, один принц, побелел, как полотно, когда я предложила ему такую возможность.       — Чем провинился этот несчастный? — брови Камдена мгновенно взлетели, едва не слившись с линией волос.       Делайла поджала губы, поведя бровью:       — Решил, что я недостаточно подхожу для поездки в Народный Дворец, но из-за недостатка смелости завуалировал это в беспокойство об отсутствии у меня супруга, поскольку я уже нахожусь в брачном возрасте. Что, конечно, является вопиющей наглостью для любого мужчины Срединных Земель. От моего предложения решить проблему на месте принц отказался.       Камден залился смехом. Он хохотал до слёз. Делайла в какой-то момент испугалась, что он сорвёт голос.       — Не знал, что в вас это есть, Делайла.       — Что именно? — чуть улыбнулась она.       — Безжалостность.       Делайла только пожала плечами. Пускай и самыми могущественными, но Исповедницы были женщинами. Они бы не находились у власти вот уже две тысячи лет, не будь в них этой черты.       — Хорошо, если это что-то в моей личности, что вам не нравится.       Улыбка на его губах угасла также быстро, как и появилась.       — Плохо, — заметил он. — Мне нравится.       Он встал. Медленно подошёл к окну, глядя, как над ровным покрывалом искристого снега занимался рассвет. Казалось, Камден даже залюбовался розовыми оттенками начавших светлеть небес.       — Выходит, что остаток жизни мне придётся прожить, зная, что женщина, которую я любил, вынуждена довольствоваться лишь пустой марионеткой в качестве супруга. Вынуждена давать жизнь его детям, — прошептал он. — Мне жаль, Делайла.       Она улыбнулась. Радости не было. Только терпкая горечь на самом кончике языка.       — Мне тоже. И мне пора.       — Останьтесь, — прошептал он. — Вы не убьёте меня, если просто позволите быть рядом хотя бы пару часов. Кроме того, вы почти не смыкали глаз этой ночью, а до ваших покоев ещё надо дойти.       Она покачала головой:       — Нет, Камден. — И только один Создатель знал, чего Делайле стоило это «нет». — Простите. Так будет лучше.       Она думала, что, едва дойдя до своей кровати, упадёт замертво, находя утешение во сне — настолько Делайла была вымотана. Но спасительный сон всё не шёл, отпугиваемый холодными простынями на одинокой постели. Ей всё чудились объятия Камдена. Теперь она не сомневалась, что они были бы тёплыми. Самыми тёплыми в её жизни.       Он не стал пытаться убедить её, что был какой-то выход. Он был волшебником. Он понимал, как работали защитные механизмы магии, понимал, что с ними не шутят. Камден не стал и уговаривать её смириться с их положением и остаться с ним хотя бы так, как было им доступно, так никогда по-настоящему и не прикоснувшись друг к другу. Они оба знали, что, даже если каким-то немыслимым образом Делайла и согласилась бы, она бы не смогла долго терпеть отравляющие здравый рассудок мысли о том, а не прикасался ли он так к другим наложницам, потому что не мог получить то же от Делайлы. Они бы просто извели друг друга до чистейшей ненависти. Но какой смысл был об этом думать? Делайла никогда не согласилась бы. Она не оставит своих сестёр, не отречётся от своих обязанностей. Как бы сильно Делайла того ни хотела, у неё никогда не будет той жизни, о которой она мечтала. А лишь на её половину она была не согласна.       Это был их последний лёгкий разговор не то друзей, не то возлюбленных. Камден с каждым днём всё сильнее запирался в себе, тонул в своих раздумьях, отражавшихся в его глазах совсем не искрами веселья.       Но Делайла знала: это не было связано с ней. Было что-то ещё. Возможно, то, что заставило его полностью сменить одежду в ту ночь. Возможно, это было то же самое, что заставило Брис исчезнуть на какое-то время.       Так и было.       Жаль, что Делайла узнала об этом всего полчаса назад. Может, она могла бы хоть подготовиться к потрясению, дай Камден ей хотя бы намёк. Хотя как к такому можно подготовиться?       Делайла услышала стук в окно своих покоев. Маленькая зелёная мордочка, вся покрытая чешуёй, с любопытством заглядывала в гостиную.       Вероятно, послание от матери. Делайла угостила зелёного дракона лакомством, почесав под шеей, прежде чем забрать у него футляр и отпустить маленького гонца.       Мать написала ей всего пару строк. Пару абсолютно бесполезных теперь строк:       «Если Камден Рал в ближайшие два дня не примет решение в отношении Столпов — исповедуй его».       Её мать ещё не знала. Полчаса назад Камден дал Делайле согласие на выселение Столпов Творения в Древний мир.