Эдвард Рочестер

Читатель, я искренне желаю тебе никогда не испытать той глубины отчаяния, на которую опускался я. Солнце для меня померкло, птицы перестали петь. Я был жалок и омерзителен самому себе. Самый нищий пьяница в тот момент был богаче, чем я. Ибо для меня открылось истина – все, что я приобрел, лишь прах по сравнению с тем, что потерял. Я оплакивал свою утрату самым бесстыдным образом, я обвинял Создателя и винил всех вокруг. Я более не имел ничего общего с Фейрфаксом Рочестером, ступившим на берег Кингстона всего несколько месяцев назад. Я прожил с Бертой четыре года. Четыре страшных года. Мой гнев сменился раскаянием и глубокой антипатией к женщине, которую уже не мог назвать женой. Я таил в себе отвращение и пытался, как мог, перевоспитать её. А она почти беспрерывно мучила меня.   Однажды я нашел свою одежду изрезанной на куски. Берта стояла над грудой материи и дьявольски смеялась. Увидев меня, она закричала: -Ненавижу! Ненавижу тебя! Это должен был быть ты! - повторяла она, потрясая ножницами в мою сторону, словно оружием.   Я жалел ее, пытался увещевать, разговаривать. И долго не мог смириться с ее состоянием. Пожалуй, я не мог смириться не с ее болезнью, а с собственной судьбой. Пусть я был чист перед собственной совестью, так как до конца оставался в стороне от ее преступной жизни и порочных страстей. Но в глазах света я, несомненно, был покрыт бесчестием, её имя было неразрывно связано с моим. И лишь остатки уважения к себе держали меня на краю бездны.   А затем, наступила пустота. После того, как она попыталась сжечь дом, Берту пришлось держать взаперти. С тех пор крики ее не стихали. Проклятия, которые выкрикивала сумасшедшая, то и дело примешивая к ним мое имя и снабжая их такими эпитетами, что и уличная девка бы не придумала – заполняли все пространство вокруг.   И однажды темной удушливой вест-индской ночью я наконец решил, что у меня остался лишь один козырь, который не предусмотрела злодейка-судьба, решив расправиться со мной. Я решил застрелиться. Эти мысли владели мной всего мгновение. Но каким страшным оно представилось для меня! Я не боялся вечного огня, ведь мучений страшнее, чем испытывал, я не мог представить. Удушливый воздух тропической ночи был наполнен ядовитым дыханием этой женщины за стеной. Ни одной струйки свежести, я буквально задыхался. - Мои мучения кончатся, когда я освобожусь от плоти и вернусь к своему небесному отцу, - говорил я, опускаясь на колени и отпирая чемодан, в котором находились заряженные пистолеты.   Но я не был безумцем. Схватка глубоко приступа отчаяния и разума решилась в пользу жизни. Из открытого окна до меня донеслись порывы ветра, принесшего прохладу, а следом, словно землетрясение, разверзлось небо и хлынул ливень. Я ринулся в сад. Это не земля желала очиститься, а все мое существо жаждало обновления. В те минуты я выбрал жизнь, и жизнь эта должна была быть радостной. Мое давно высохшее и очерствевшее сердце снова захотело чистоты.   Так я стоял под водами, подняв лицо к небу, и был счастлив от новой истины, которая зарождалось во мне. Да, я не мог развестись и более жениться, к тому моменту болезнь вест-индской Мессалины уже была подтверждена врачами. Но в ту ночь я твердо уверился, что сам имею право на светлую надежду снова полюбить. «Поезжай, - сказала мне надежда, - и поселись опять в Европе, где никто не знает, как замарано твое имя. Пусть сумасшедшая едет с тобой в Англию, позаботься о ней, а сам езжай в любую страну и завяжи новые отношения. Ведь эта женщина – тебе не жена, а ты ей – не муж. Пусть ваша история будет предана забвению».   Я искренне решил, что могу вновь стать мужем. Поправ все человеческие законы, как они попрали мою веру в справедливость. И как только бы я встретил подходящую женщину, я вознамерился ничего от нее не скрывать, со всей чистосердечностью поведать о своем несчастье. Мне казалось это таким правильным, что в моих мечтах эта женщина не могла меня не принять.