Эдвард Рочестер

Берта Антуанетта Мейсон действительно была красива. Во всяком случае мне так показалось. Та миниатюра, что присылал мне в письме брат, совершенно не отражала правды, словно писали ее с утонченной английской леди. Я даже был почти уверен, что она заказана специально для меня. На деле же, красота мисс Мейсон не была английской. Она оказалась рослой, довольно смуглой девушкой. Ее огромные грустные карие глаза сразу же вселяли беспокойство. Они словно смотрели сквозь меня и выражали безразличие, они были бездушны. Хотя лицо ее улыбалось. У него был правильный овал, тонкие губы, волосы, искусно забранные, были так черны, что отливали синевой. В сущности, ее образ напоминал образ брата Ричарда, и я так же не нашел в нем ни жизненной силы, ни намека на аристократичное происхождение. Красота ее была, скорее, дикой. За вечер нам не удалось ни разу поговорить наедине. Дом был полон гостей, о происхождении которых мне оставалось только догадываться. Все они то и дело окружали Берту, не оставляя ни малейшей возможности нам познакомиться ближе. Ее успех в местном обществе и ее улыбки, которые она дарила мне украдкой, заставили меня отринуть последнюю толику благоразумия, и я уже был почти счастлив, что выиграл в этом соревновании без боя. Ведь именно наш предстоящий союз был поводом всего собрания. Моя кровь кипела, я был горд собой и непроходимо глуп. Никто не сжалился тогда надо мной, не открыл тайну ее происхождения и глубину пучины, в которую я добровольно ступаю. А сам я ни на секунду не задался вопросом, зачем семейству Мейсон понадобился жених по ту сторону океана при всех явных и широко демонстрируемых достоинствах единственной дочери почтенного отца. О планируемом супружестве было объявлено тем же вечером. А уже утром у меня состоялся разговор с отцом невесты. Он объяснил, что намерен перевести на мой счет тридцать тысяч фунтов в качестве приданного сразу после венчания, как и было им оговорено с моим отцом. Для супружеской жизни нам предоставлялось имение в Спаништауне, что в двадцати милях отсюда. Мой почти уже тесть ни словом не обмолвился о согласии Берты выходить замуж или хотя бы о ее расположении ко мне. А на мой вопрос, могу ли я познакомиться и выразить почтение миссис Мейсон, совершенно смутился. По его словам, супруга давно умерла и детей он растил в полном одиночестве. Я не решился более расспрашивать его ни о чем, мы пожали руки и отправились обедать. Венчание состоялось двадцатого октября 1832 года, сразу после основного богослужения. До того дня я видел ее дважды, мне показывали ее в обществе, великолепно одетую и совершенно недоступную. К моему удовольствию, она всячески выделяла меня и старалась обворожить. Но стоило мне предпринять попытку сблизиться, остаться наедине, завести разговор, как она ускользала, удостоив меня лишь пары фраз и улыбки. Мужчины ее круга, казалось, завидовали моей удаче. У меня кружилась голова, я был увлечен, заинтригован. И в силу своей неопытности и наивности, в конечном итоге, решил, что влюблен и влюблен взаимно. Итак, спустя всего месяц после прибытия в Вест-Индию, я оказался женатым человеком. Почти сразу же я написал в Англию: Дорогой отец! Я исполнил вашу волю, заключив брак. Как и обещано, мне выплатили тридцать тысяч фунтов. Теперь я в достатке, стараюсь стать примерным семьянином, и более вы можете не опасаться позора от меня для славного рода Рочестеров.   Я отбыл со своей новоиспеченной супругой в выделенное имение для медового месяца. Почти сразу миссис Рочестер сбросила с себя печать безмолвия и заговорила. Впервые наше общение перестало слагаться из двух фраз и, пусть чертовски поздно для меня, я обрел возможность сложить о ней собственное впечатление.   Я выяснил, что она не получила никакого образования, кроме того, что давалось матерью дома вплоть до кончины. Кругозор Берты был узок и все знания заканчивались за пределами острова, на котором она родилась и выросла. Она не владела ни одним музыкальным инструментом, не читала книг. В сущности, за эти недостатки я не мог обвинять свою жену и тогда посчитал их несущественными. Ведь при должном прилежании в обучении, по моему разумению ей хватило бы года, чтобы все восполнить. Я был настроен стать ей терпеливым мужем, тем самым смиряя собственный нрав. Я все еще питал надежды на счастливое супружество.   Но Берта моих стремлений не разделяла. Напротив, нрав ее резко переменился, она перестала себя ограничивать и я обнаружил, что не могу провести в обществе жены и пары спокойных часов. Даже спустя недели проживания под одной крышей я не заметил ни в ней, ни в ее поведении ни скромности, ни искренности, ни благожелательности, ни утонченности. Я не был уверен в существовании хотя бы одной положительной черты в натуре моей жены.   Я был вынужден разделить наши спальни. И даже находясь по отдельности, я просыпался под крики и ругательства Берты Мейсон, сыпавшей проклятья на прислугу. Сквернословие, пьянство, блуд. Очень скоро мне представилось испробовать на вкус все унижения, которым только может подвергнуть мужа склонная ко всем этим грехам жена. Жизнь моя стала походить на ночной кошмар. Я уже не помнил ни одного спокойного дня, хотя внешне сохранял самообладание. Она давно перестала казаться мне красивой, а уж тем более достойной, в чем так горячо когда-то уверял меня отец.   Спустя еще две недели я наконец получил ответы на все свои вопросы. В разгар очередного припадка жены я рискнул послать за врачом. Я уже подозревал ее в сумасшествии, так как не мог найти другого объяснения ее безудержности и вспышкам гнева. И теперь получил тому официальное подтверждение. Незамедлительно направившись к Ричарду, я буквально выбил из него признание о главной природе такого скорого моего супружества. Он признался, что мать Берты не умерла, а находится в сумасшедшем доме. Оказывается, существовал еще и младший брат, тоже совершеннейший идиот! И моя жена - истинная дочь своей безумной матери, следовала по ее стопам.   Я быстро понял, что оказался заложником создавшейся ситуации и единственным пострадавшим. Все вокруг в этом небольшом городе с самого начала знали какой демон таится внутри этого семейства. Знал и мой отец.   «Мой сын, я с прискорбием прочел твое письмо. До сих пор мне не представлялось возможности сообщить свету о твоей женитьбе. И при таком положении дел, представляется разумным и дальше оставлять это в тайне. Огради жену от себя и оставайся там, где по воле долга заставляют быть теперь тебя дела». Это все, что я от него получил. Так он определил для себя цену моим притязаниям на его состояние, и ценой тому была моя свобода.   Тем вечером была окончена моя молодость. А с ней и надежды однажды быть любимым достойной женщиной.