***
— Класс... На бедную голову Зегеля пришелся сильный подзатыльник от Бертиссы, идущей рядом с ним по просёлочной дороге в деревню. — Трупы, — тяжело выдыхает Ларгон, опускаясь на одно колено перед сторожевым, лежащим около стены из частокола. — Обескровленные. — У нас под носом... — Берта окидывает взглядом ещё одно безжизненное тело. — Я конечно знал, что Александр не человек, но тупости за ним не замечал, — хмыкает Власть Божья и проходит сквозь ворота. — Его здесь не было, — Воин Божий тяжело поднимается и следует за братом, как и Бертисса. — А те столбы в воздухе? Это явно была кровь. Значит, он намеренно именно здесь убил всех. — Силу демонстрирует? — немного неловко отзывается Энон, следующий за Рыцарями. — Очень похоже на то. Зегель выставляет руку в сторону, призывая остальных остановиться. На главной улице трупов ещё больше: старики, женщины, дети, все лежали на земле так, словно просто уснули, однако их бледность говорила о многом. Из-за одного из домов появилась долговязая отвратительная фигура с длинными руками. Улыбка на костяной маске словно шире растягивается, когда монстр чует своих жертв. — Кровянники, — Бертисса взмахивает руками и в них с золотой вспышкой появляются парные клинки. — Пришли на пир, — хмыкает Ларгон. — Энон, закрой уши. Зегель вытягивает руку в сторону чудовища, то неестественно склоняется и резко срывается с места, пытаясь настигнуть Рыцаря. Однако, замирает в метре от Власти Божьей, не в силах двинуться. — Убей себя, — говорит парень на латыни, Кровянник хрипит и поднимает одну из своих длинных рук и пронзает ей свою деформированную грудную клетку, заставляя белоснежный снег под ним окраситься в темный свет. Четкий удар клинка Бертиссы и голова чудовища отделяется от тела, а сам он падает замертво. — Твою... — Энон трясет головой, пытаясь разогнать тьму перед глазами. — Скоро пройдёт, — хмыкнула Тисса, замечая движение в переулках. — Обездвижь их, — приказывает Ларгон брату и тот закатывает глаза, скрещивая руки перед собой. — Тащить меня потом сам будешь, — Зегель тяжело выдыхает. Бертисса лёгким толчком прячет Энона за своей спиной, перехватывая свои клинки. Власть Божья резко разводит руки в стороны, слышится свист и в лучах дневного солнца начинают переливаться незаметные тонкие нити, окутывающие всю территорию внутри стены из частокола. Слышатся хрипы, стоны и рык погани, исходящие из разных концов деревни. Ларгон срывается с места, лёгкими движениями обезглавливает попавших в нити Кровянников. Бертисса с Эноном не отстают, оруженосцу немного сложнее даётся поспевать за Рыцарями. Энон останавливается около трех тел, скованных силой Власти Божьей. Темные доспехи были изрядно поцарапаны нитями, словно клинками. Люди были живы, однако хрипели и плевались кровью. — Церковь? — под нос буркает мужчина, выставляет руку в сторону, говорит молитву, создавая в ладони довольно большую золотую сферу. Сила находит свою цель, обрывая жизни воинов. Энон видит боковым зрением Бертиссу, ее лёгкие, но быстрые движения. Девушка обезглавливает Кровянников и рыцарей церкви, виртуозно прыгает по тонким нитям так, что она не прогибаются, маневрирует между домов. Оруженосец поздно замечает несчастного лучника, натянувшего тетиву. Стрела со свистом вылетает, приближаясь к Бертиссе, остановившейся на несколько секунд. На размышления не было времени, Энон замахивается и бросает свой кинжал, перпендикулярно траектории стрелы. Металлический наконечник сталкивается с лезвием, соскальзывает и стрела меняет направление, а кинжал по инерции летит прямо в Рыцаря. Бертисса хватает оружие двумя пальцами, не отпуская собственные клинки и бросает кинжал обратно под ноги Энона, благодарно ему кивая. Смелый лучник лишается головы. Через несколько минут со всеми тварями и рыцарями церкви было покончено. Рыцари вместе с оруженосцем возвращаются к напряжённому Зегелю и Воин Божий кивает брату. Власть Божья опускает руки, нити рассеивается в воздухе, а тело брюнета падает в снег.***
— Браня сейчас снимет повязки, — предупредил лекарь Эклипс, на что та только кивнула. Мужчина быстро расправился с бинтами и похлопал сестру по голове, призывая открыть глаза. Затмение подняла веки и сразу же снова зажмурилась. Перед взором плясали цветные пятна, изображение было размытым и темным, словно она резко встала. Девушка попробовала ещё раз и постепенно зрение пришло в норму, но сумрак не пропал. — Как видит сестра? — Плохо, у меня как будто вуаль перед глазами, — вздохнула Эклипс. — Но сестра видит, это хорошо, — улыбнулся Браня и нанес на переносицу Затмения приятно пахнувшую мазь. — Вот, если сестра будет мазать этим перед сном, глаза сестры быстрее придут в норму. — Спасибо, Браня, — мягко улыбнулась девушка. Девушка крепко обняла брата и махнула на прощание, выходя из его палатки и останавливаясь, чтобы снова постараться открыть глаза. Белый, отраженный от снега солнечный свет так сильно ослепил, что Эклипс болезненно прошипела, вновь зажмурившись. Затмение практически на ощупь смогла дойти до собственной палатки, опустившись на простую деревянную кровать. Девушка смогла открыть глаза без такой сильной боли и посмотреть на свою ладонь, которая все ещё помнила холодное прикосновение Филиппа и его перо, которое растворилось в коже. Никакого следа, какой-то метки или чего-то подобного не было, но само ощущение неприятное и вновь напоминало о собственной слабости. Как глубоко нужно было опуститься в чужих глазах, что тебе не прочь оказать помощь враги? Эклипс сжала ладони в кулаки, хотела разбить что-нибудь, чтобы снова хотя бы себе доказать, что она ещё способна противостоять и сражаться, что никакое чувство вины не сможет её остановить. Но... Реальность даёт сочную пощёчину. Она — слаба, все её жалеют и защищают, даже противники. Это бесило. До дрожи, до сжатых челюстей бесило. Затмение Божье — это пламя войны, она могла обращать города в пепелища, а сейчас... Лишь жалкая тень, сидящая на неустойчивой кровати в темной палатке и трясущаяся от любого дуновения холодного ветра. Девушка разжала одну из ладоней, в которой вспыхнул алый огонь. Так хотелось вновь ощутить жар лука, силу Меча Ангела, да и просто полный контроль над пламенем. Но нет, приходится довольствоваться всполохами былой силы. Ненависть просыпалась в груди. Ненависть к миру, который в очередной раз опрокинул ее, ненависть к Богу Крови, убившему ее, ненависть к самой себе из-за слабости. Эклипс хотела сдаться. Уйти, не обременять братьев и сестер своим измученным состоянием. Просто исчезнуть. Затмение опустила голову, закрыла глаза и сползла на пол, ложась на чуть теплую шкуру какого-то зверя. Мысли поедали, девушке хотелось выть от отчаяния, избивать всё и всех, просто поплакать. Но нет, она обязана, должна быть сильной и не допускать подобные идеи. Так учил Айван, так учила Бертисса, так учил Ларгон. Если она будет слабой, нужна ли она хоть кому-нибудь? Воин Божий не хочет видеть рядом с собой разбитую душу, которая не может постоять за себя. А значит, надежды на счастливый конец для них нет. Эклипс, находясь в состоянии, близкому ко сну и истерике одновременно, смогла уловить тихие шаги и то, что ее подняли на руки, перекладывая с холодного пола на кровать. Затмение не нашла в себе никаких сил открыть глаза и хотя бы увидеть нежданного гостя, но это было и не нужно. Мягкое прикосновение чужих губ к кресту на лбу заставило вопросы отступить. Ларгон. Удаляющиеся шаги стали словно приговором. Никогда и никто из них не осмелится сказать то, что хочет и сделать то, чего желает.