Ленинградский университет тонких искусств

«Ну и дятел…» – невольно подумалось Веронике. С первого взгляда она поняла, что ей – к этому кадру. В школе ей то и дело доставалось от одноклассников за странность. А таким кадрам доставалось даже от нее. Стоит. Не то что в дубленке, а в тулупчике, со старинной сумкой-портфельчиком через плечо, с серьезной моськой. Степенный такой отличник, на каждого попавшегося глядит внимательно, на всех разом – чуть свысока, того и гляди процедит: «Доброго дня, сударь!». – Сергей? – спросила она, подойдя. И глядя снизу вверх – от пуговицы тулупчика, по клетчатому шарфику и на серьезное бледное лицо. – Добрый вечер. Вероника? – Да. – Вы… ученица госпожи?.. – Госпожи Линдер, ага. А что, не похожа на ведьму? Сергей пожал плечами. – Вполне. Просто как-то по цивильному. – Тут Вероника зависла, припоминая все взгляды и замечания коллег и бабки относительно толстовки с черепами, чокера и количества серёжек. Сергей поспешил пояснить: – Прошлая виденная мною приближенная госпожи Линдер была femme fatale, даже чересчур. Ладно, идемте, а то Ульрих Оттович будет сердиться. Мы опаздываем. Развернулся и пошел. А Вероника, прежде чем зашагать следом, силой воли подавила желание снять рюкзак и шарахнуть этому Сергею по голове. И такой вот любимый ученик у профессора Кораблева? Шёл он размеренно, спокойно, но из-за разницы в росте и комплекции Вероника едва за ним поспевала – то и дело приходилось, словно собачонке, семенить. И ведь не попросишь идти помедленнее – он и так не спешит. В какой-то момент она оступилась и Сергей ловко и спокойно подставил ей руку. – Спасибо, – буркнула она, уже отцепляясь от предплечья, похожего на бревнышко, обернутое в шкуру. От вежливо, но без кокетства подставленного локтя – только шарахнулась, мотнув головой. Еще не хватало идти, подпрыгивая. – Нам не далеко, – словно бы утешил Сергей. *** Стояла самая сырая, глухая, тёмная пора ноября, самая его сердцевина. Профессор месмеризма, автор множества работ по энергетическим токам в живой и неживой материи, один из самых строгих и придирчивых преподавателей Ленинградского университета тонких искусств, Ульрих Оттович вернулся в город. Ульрих Оттович был упырём и из Петербурга на лето сбегал в подмосковное именьице. Возвращался обычно в конце сентября – в октябре. В этом году вернулся он позже обычного. По слухам – взял отпуск, чтобы посетить похороны родственницы. Но никто не знал наверняка. Тем более не знали, как, отчего и зачем преставилась пожилая упырица. Не знающие ничего наверняка, студенты выразили свои соболезнования тем, что не приходили на пересдачу неподготовленными, из пустого спортивного интереса. Особенно, если пересдача была прошлогодняя. А вот учеников, рекомендованных лично профессором Кораблевым и госпожой Линдер, Ульрих Оттович согласился принять вне очереди у себя дома. Учитывая, что сам в этом году припозднился. *** Они свернули с проспекта в нутро дворов. Арка с кодовым замком – длинная с дверью дворницкой. Три сцепившихся углами двора-колодца. Широкое пространство с садиком и детской площадкой. Коридор меж двух глухих кирпичных стен… В какой-то момент Веронике показалось, что они по переходу перескочили какой-то оживленной проспект или просто широкую улицу. Но может, и в самом деле показалось – она была занята тем, чтобы успевать за спутником то по льду, то по грязной соляной каше. Даже не сразу опомнилась, когда они, свернув к очередной арке, вошли не в нее, а в дверь подъезда под козырьком с уютной лампой в плафоне толстого стекла. В теплом подъезде уютно пахло старым домом, совсем немного кошками и бытовым газом. Тут Сергей застыл, Вероника даже уткнулась в его тулупчик. – Что? – спросила она. Сергей огляделся, будто Ульрих Оттович мог поджидать их прямо в подъезде. – Ты ведь никогда его не видела? – Только фото в универе. – Не то. Он и правда... – Сергей понизил голос до шепота: – производит ну очень странное впечатление. Даже жуткое. Упырь это ведь не просто слово. Мертвец... Ходячий мертвец... – Ведьма – это тоже не просто слово. – Знаю, ты – самородок и очень сильный, но... – Я про свою наставницу. Госпожу Линдер. Золотого Петеньку ставлю на нее против него. И кости упыриные пустит на зубочистки. Вероника говорила спокойно и очень тихо – не шепотом, но на самой низкой ноте голоса, – однако Сергей все равно вновь опасливо огляделся. И все же усмехнулся, представив. Да, похоже, хоть краем глаза, но видел госпожу Линдер. – Идём. Они поднялись на несколько пролетов вверх по лестнице. И на каждой промежуточной площадке с остатками витража в высоком окне была своя атмосфера – то глухая курилка со стеклами, исписанными маркером, то уютный садик с монстерами, алоэ, восковыми плющами и щучьими хвостами, то просто чисто. Остановились на предпоследнем этаже перед обитой пыльной клеенкой дверью. Сергей нажал кнопку звонка, тот коротко заверещал внутри квартиры. Раздались частые шаркающие шаги. Дверь приоткрылась. – Здравствуйте, Ульрих Оттович... Не поверх, а из-под цепочки на них поглядел маленькими глазками маленький серый человечек. Лысый, с клочьями пушка на черепе, с большим бугристым носом. Этим носом он деловито шмыгнул и сказал: – А. Это вы. Проходите. А то меня барышни из жилищного управления утомили, каждый день наведываются. Почему без меня нельзя разрешить какие-то беды подъезда, не пойму. Под его бубнёж они прошли в прихожую, стали разуваться, сбрасывать уличную шкуру. Прицепив на вешалку свой тулупчик, почему-то внутри квартиры пахнувший свежей древесной стружкой, Сергей попытался помочь Веронике вылезти из пальто, она дернулась в сторону. Тут же пожалела – глупо выглядело. Ульрих Оттович, похоже, заметил – он наблюдал из конца коридора. Стоял вполоборота, так, что только один красный глазик посверкивал в тени. – Проходите, ребята, – велел он и сам прошел в кабинет. Сергей из вороха на полочке выбрал и обул старые кожаные тапки... Хотя, не старых тапок в прихожей у Ульриха Оттовича не было. Вероника выцепила первые попавшиеся целые, парные и при этом явно не мужские. С бантиком, на танкетке, но внезапно удобные. Сергей двинулся через коридор, Вероника – за ним. Квартира при беглом взгляде показалась Веронике любопытной, но ужасно неуютной. Ряды полок с пыльными книгами и коробками тянулись под самый потолок, теряющийся в тени и какой-то пыльной дымке. А может, потолок и верхние полки даже были затянуты паутиной. Пыльной, холодной и пустой была и гостиная зала. Ее очертания проступали едва, в блеклом свете из коридора – там не было даже окна, его давным-давно заложили кирпичом. Кожаные кресла с высокими спинками, снова шкафы с книгами, снова коробки с каким-то старьем. Из одного обтянутого кожей ящика, стоящего на самом виду, сразу за порогом, послышался какой-то короткий тихий звук, похожий на хрюканье... Хотя, может, это одна неровно лежащая старая вещица соскользнула с другой? От того, как топает по паркету этот Сергей, например. Кабинет Ульриха Оттовича оказался почти уютным, во всяком случае, весьма обстоятельным – с маленькой приемной в три стула, с горящей угловой печкой. При чем печка была двойной: одной приоткрытой дверцей глядела в кабинет, другой – в приёмную. – Вы, молодой человек, – обратился Оттович сперва к Сергею, – так понимаю, с теоретическим материалом. – Он поглядел на картонную папочку в его руках, причмокнул и на мгновенье губы его изогнулись в усмешке, обнажив крупные кривые зубы. Сергей только кивнул. – Ну тогда обождите тут, поготовьтесь. Я пока побеседую с барышней. Давно не встречал практиков. Сергей присел со своей папочкой на стул и Веронике совсем не понравилось, как он на прощание глянул на нее. Мол, держись, потом расскажешь как оно. Друзья они что ли? И с чего бы ему вообще за нее волноваться? Ну упырь, ну страшный… Упырь Ульрих Оттович прошел к своему столу, огромному, заваленному фолиантами и толстыми тетрадями, в какой-то момент почти исчез за ним, а потом все же вынырнул, устроившись в просторном кресле из бордовой старой, растрескавшейся кожи. – Присаживайтесь, сударыня, – кивнул он на табурет напротив стола. Табурет был крутящимся – предназначенным для игры на рояле. Как и всё в этой квартире табурет был старым, скрипучим. Когда Вероника села, сиденье покачнулось под ней. Вообще появилось ощущение, что сидение толком не закреплено. – Прекрасно, – пробормотал Ульрих Оттович себе под нос, поскрипывая пёрышком в записной книге. – Да, да… На какое-то время Веронике показалось, что старый упырь позабыл об учениках. Сидел, писал, чуть задумывался, снова писал. Вероника принципиально не напоминала о себе, ничего не спрашивала, даже старалась табуретом скрипеть поменьше, оглядываясь кругом. Наконец, он отложил перо, проверил крышечку чернильницы и, сложив узловатые тощие ручки перед собой, осклабился на Веронику. – Так?.. – Да, Ульрих Оттович? – С чем вы ко мне пожаловали? – Получить зачёт по основам месмеризма. – Получить зачет… Все хотят, да. Вот ваш друг Серёженька – уже третий раз приходит. Ну он тут теоретик, что с него взять. Не в обиду, не в обиду. Каждому своё. А вы… Ученица госпожи Линдер. Она вас отменно рекомендовала. Я-то думал, сейчас войдете и – оп! – покажете класс. А? Вы ж самородок, практик. Такие раньше радовали. Вероника повторила про себя слова госпожи Линдер: «Заранее к зачету у этой плесени не подготовишься. Только по обстоятельствам, никак иначе. Выспись как следует – и всё», и произнесла: – Мы с Сергеем только сегодня познакомились. Мы не друзья. Всё. Уильрих Оттович словно еще секунду-другую ждал продолжение оправдания, но не дождался. – Вот так, значит? Ясно. А, позвольте, сударыня, у вас вообще какая практика была? Как работает ваш дар? Только не врите, пожалуйста, я ведь легко уточню у вашей наставницы. – Меня проверяли при поступлении. Сам Воронцов... по просьбе Кораблёва. А потом сама госпожа Линдер. Думали, что она определит меня к наставнику, а она взялась сама... – Это, конечно, прекрасно!.. – встрял Оттович. – Особенно... кхм... сам Воронцов. Подумать только – сам! Только этот господин у нас не является преподавателем университета, даже совмещающим, а так-то ладно. Но мне интересно самое начало. Давайте заново, – он тяжко вздохнул, будто насмарку пошла изрядная часть долгой работы. – Как изначально проявился ваш природный талант? Что вы покраснели? – Ничего, прошу прощения, мне немного душно. – Простите, сударыня, не могу для вас стенку разобрать. Так я жду... Расскажите. А потом покажете. Спорить со старым упырём было бессмысленно, как с пьяной бабушкой. – Всё случилось в школе. В седьмом классе. Была одна девочка в классе, довольно вредная. Постоянно прикалывалась надо мной, хобби у нее было такое. А я в какой-то момент почувствовала у нее внутри… что-то гнилое, мёртвое. Думала, сначала, что у меня от нее такое впечатление. Потом поняла, что и вправду есть, настоящее. Подспудно догадывалась, что это какая-то болезнь. И когда в очередной раз она докопалась… – Простите, что сделала? Я молодежного сленга не понимаю. – Начала издеваться… Так вот, я тогда нащупала мысленно этот гнилой мертвый кусок и словно раздавила. Мне просто очень хотелось сделать и ей больно. Ей тогда и правда стало нехоршо, она даже в обморок упала. И с тех пор стала много болеть, перешла на домашнее обучение. – И что оказалось? – Рак. – Умерла? – Нет. Ремиссия, уже несколько лет. – Вот как! Следите, считаете? Вероника передернула плечами. – Так… Просто живем недалеко. Бабушки дружат. – Прекрасно. Люблю истории со счастливым концом. А далее? Как развивался ваш талант? – Далее… Я никогда больше так не делала. То есть, я часто чувствовала, когда с каким-то человеком что-то не так. – И что же – ни на кого больше так сильно не обиделись, не разозлились? «На тебя я злюсь. Очень, – подумала Вероника. – Почти как на школьного психолога...» Когда классная руководительница поняла, что от Вероники, постоянно расчесывающей на руках мокнущие язвы, шарахаются одноклассники, то заставила ее бабку выкроить время между работой и запоями и сводить внучку в кожный диспансер. Дорогой Вероника наслушалась: «Что, выросла уже? От кого подхватила? Скоро в подоле принесёшь. Смотри, с такими болячками родишь урода!». А со справкой об отсутствии заболеваний и наконец оставленная бабкиным вниманием Вероника отправилась к школьному психологу – к стильной, молодящейся даме средних лет, вечно в вязаном паланкине и с фиолетовой краской на седине. Катерина Викторовна попросила во время бесед с нею звать ее просто Катерина. Внимательно выслушала рассказ девочки о, как она думала, фобиях и спросила: «А что если бы это действительно произошло?». Вероника какое-то время смотрела на психолога в легком ступоре. Но ведь это на самом деле произошло, и ответ был один: Ужас. А психолог решила, что у подопечной завертелись в мозгу шестеренки, благодаря ее меткому вопросу, и продолжила: «Ну а вот меня можешь так просканировать? Давай, скажи, что видишь!». И с победной улыбкой на губах в перламутровой помаде она уставилась на Веронику. Глаза так и светились. Вот от этих торжествующе сияющих глаз Веронику пробрала особая злость. Психолог Катерина вдруг просветилась перед ней вся – как рентгеновский снимок, который поднесли к лампе. Больной позвоночник, кости на ногах, спазм внутри правого глаза, больной желудок или что-то возле него... Если кости Вероника видела хорошо сразу, то в органах разбиралась плохо и шарила как в сумке в поисках телефона... «Знаете, я, наверное, пойду домой,» – сказала она тогда. Улыбка психолога уже начинала бледнеть. Люди обычно чувствуют сканирование, особенно, нервные. Не понимают, что происходит, но чувствуют – что-то не так. То ли психолог струхнула, то ли испугалась, что сама влезла не туда, распорола, чего не просили. И принялась скоренько, на живую штопать и мазать йодом: учить техникам успокоительной медитации. Расписала на бумажке способы дыхания и композиторов-классиков, которых следует слушать на ночь. Велела прийти через пару недель, но без энтузиазма. Вероника даже не стала уточнять, что реально делать-то – через две недели закончатся контрольные и экзамены и все свалят из школы. Вероника просто поскорее ушла. Бумажку с рекомендациями выкинула в мусорку в туалете. Руки долго держала под холодной водой, унимая зуд в язвах. Даже в окошко убитого школьного туалета доносился цветущий май – аромат шиповника, сирени, цветущих яблонь, и так хотелось хоть немного погасить бушующий внутри ад, прежде чем выходить туда... – Я ходила к школьному психологу, – ответила Вероника Оттовичу после глубокого вдоха. – Цивильный психолог! Прекрасно. Неужели ни разу не дали слабину? – Иногда что-то прорывалась наружу. И я каждый раз думала – человеку плохо, потому что он просто заболел или потому что я сорвалась?.. Но теперь уже узнать точно не получится... – Вполне вероятно, что от вас, сударыня. Итак, ситуация понятная. А сейчас как идут дела? – Сейчас учусь контролировать и диагностику, и воздействие. В основном, на уроках с госпожой Линдер. Иногда тренируюсь на уличных зверях. Если что-то идет не так, их тоже жалко. Но некоторым удается даже помочь… – Да-да, прекрасно. А на уроках, прошу прощения, с госпожой Линдер, вы на ком практикуетесь? – Поначалу госпожа Линдер позволяла… сканировать ее. – И не страшно вам было? – кажется, впервые за разговор Оттович впал в некую оторопь. – Нет. Впервые в жизни не страшно. Я понимала, что ей я вреда причинить не смогу. А теперь во время совместных сеансов тренируемся на соседях. К ней приходят как к знахарке. – Прекрасно. А что же вам больше нравится – что приятнее? Лечить или губить? – Лечить, конечно. – Ну это с точки зрения обывательской морали. Общение с вашей госпожой и… самим Воронцовым должно было расширить ваше мировоззрение. – Расширило! Лечить. – Но вы ведь тратите на это изрядно ваших собственных сил… Впрочем вы еще совсем зеленая, сударыня. Вы… Вы что?! «Ты мне надоел!» – эта мысль звенела откуда-то из колодца бессознательного в голове Вероники уже половину разговора и вот, наконец, раскатилась в полную силу в сознании. Словно сминая ненужный лист бумаги, она скривила пальцы на правой руке, концентрируясь. «Спокойно… Ему тоже повредить не так просто! Он же просил продемонстрировать. Пусть полюбуется!» Словно чувственные струны протянулись от ее руки к мертвой туше за столом. Он и правда был мертвый! Слегка подгнивший. Очень-очень старый! Невероятно!.. Вероника даже забыла от опасениях, о вреде, который может причинить. Она вся была в ощущении этой странной новизны. – Странно… Так любопытно. – Что тебе любопытно? – Оттович вскочил и даже шарахнулся к стенке, за кресло. – Нахалка! Он махнул рукой, словно отсекая. Струны оборвались и ладонь свело судорогой. – А вы-то куда? Что творите? Вероника оглянулась и увидела, что в двойной печке на догорающих бревнышках, тлеет, скукоживаясь лист бумаги. – Вы там свою курсовую жгёте? А, кораблевский? – Нет. – А что? – Защитный знак. Охота была получить отдачу от ваших практик. – А спросили разрешение? Вот так знаки распылять в чужом доме! – Он совершенно безобидный. Исключительная защита. Разрешен самим Кораблевым даже в стенах университета. – Самим, самим… Все у вас сами! Все великие! Что тогда ко мне пришли? – За зачетом, – спокойно ответил Сергей всё так же, через печку. – Давайте сюда свои зачетки! – Ульрих Оттович плюхнулся обратно в кресло. – Давайте, только быстро!.. Вероника не с первой попытки достала зачетку из рюкзака – рука еще подрагивала, – так что за росписью подошла второй. Ульрих Оттович как раз отбросил прочь, на покачнувшуюся пачку бумаг, папку с курсовой Сергея. – И что мне тут смотреть? Теоретический месмеризм… Ересь пустая. – Вообще-то перенаправлением токов естественной энергии… – начал Сергей, но тут Вероника легонько пнула его коленом под зад. Колено пришлось задрать высоко, как в кан-кане. У нее всегда было легкое открытое настроение после выплеска энергии без тяжелого сопутствующего ущерба Тот так обалдел, что, обернувшись, только глянул на нее, моргнул, взял зачетку и отошел от стола. – Что, рука так и болит? Так и надо, поделом, – буркнул Ульрих Оттович, принимая ее зачетку. Медленно обмакнул перо в чернильницу, пригляделся к нужной строчке, проведя по ней кривым черным ногтем… Вероника даже решила, что он передумал. Но он все же оставил свой росчерк – практически императорский вензель. – Прощупывают, жгут бумажки… А нужна она мне в мои годы, эта печка. Вечно так с вами, детьми, хочешь как лучше. Всё, идите. Дверь захлопните за собой. *** Из квартиры Ульриха Оттовича Вероника так по привычке и пошла – следом за Сергеем. При чем не сразу осознала, что время от времени он придерживает и даже ведет ее за руку. Она, конечно, смутно помнила путь, но поняла, что идут в совершенно неизвестном направлении. – Эй… Ты чего? Пусти. – Сейчас, уже пришли. – Куда, блин? – Лечиться от Ульриха Оттовича. – Я сама успешно полечусь. Всё, что я хочу – это уже свалить. – Свалишь буквально через пять минут. Поверь, так лучше. Не в первый раз он моим курсачом швыряется. Они и правда остановились за углом – у окошка кофейного киоска, вписавшегося в гранитную нишу старого дома. – Два какао с миндальным сиропом. Зефирки? Ты с зефирками пьешь? – Давай. – Давайте с зефирками. «На кой я сказала с зефирками? – думала Вероника, пока их какао готовились. – Что за дебилизм?..» Первый готовый стакан Сергей отдал ей. – Спасибо… – пробормотала она. Странно, но от аромата какао действительно стало легче. Так обычно легчает, наоборот, от свежего воздуха. – Слуш… Ты извини. Я просто побоялась, что он сейчас снова обороты набирать пойдет. – А, ты про это? – Сергей кивнул назад. – Ничего. Так, щекотно. – Везет вам, парням. – Но я и в самом деле увлекся, так что проехали. А у тебя и правда мощный дар. Так напугать Оттовича! Если что, ты на его счет не заморачивайся. Упырь он и есть упырь, породу не пропьешь. При том, что он еще не злой... Выдали второй стакан какао, и они отошли в сторону, к окну, задрапированному изнутри, – похоже, кухни какого-то дешевого ресторанчика или кулинарии. Погода вроде успокоилась, с неба перестали сыпаться водяные сгустки, но даже у такого маленького приюта, как пыльный гранит подоконника, было спокойнее. Можно было хотя бы снять крышки со стаканчиков, чтобы показались поплавки пастельных зефирок. – Так что, какао – лекарство от общения с упырями? – У меня – да. У кого-то особый чай, у кого-то кофе. Но черный крепкий кофе и алкоголь лучше не пить. Извини, заказал на свой вкус. Просто побоялся, что если начну расспрашивать, ты смоешься. – Ну да, я и хотела. Вероника пила какао. Отпускало… Так, только войдя в теплое помещение, понимаешь, насколько сильно замерзла, до костей, и вот, наконец, начинаешь согреваться. – Ты из семьи старателей? – Старателей. Но не тех. – В смысле? – У меня ведь только отец переехал в Питер, уже со мной. Дед, прадед и дальше – все старатели и камнерезы с Урала. И у всех была особая жилка – видели, умели всякое, чего другие не могли. Говорили, что пошло все от чьей-то бабки-травницы, но точно никто не знает. Старателем по волшебной части, был как раз тогдашний наш барин – он и разглядел, кто именно у него работает. Вольную так и не дал, боялся, что сбегут… – А откуда тогда такая любовь к теории? – Спокойнее. И интереснее, если честно. Волшебство – оно ведь как музыка… Кто-то поёт, использует свои легкие, связки. А кто-то играет на скрипке. – Связки бережешь? Сергей только пожал плечами. Веронике вспомнилось другое, более простое определение, слышанное от Кораблева. Электричество. Кто-то проводит через посторонний проводник, а кто-то – через себя. И это опасно и больно. «Слышала про “шаманский корень”? Вот и самородство такой силы – то же. Это болезнь, – сказал ей Кораблев три года назад, закончив первое испытание. – Мне очень жаль…» Зачем она такая родилась – никто ей ответить не смог. – А ты в кого-то в семье самородок? Такие мощные повторяются через несколько поколений. – Представления не имею, – замотала Вероника головой, и ей показалось, что последняя размякшая на языке зефирка горчит. – У меня никто не следил за родословной. – А как тебя нашли? – Я сама пришла. Гуляла по городу… Случайно выбрела на Якову площадь и окрестности. Еще подумала – как хорошо тут. Стала приходить, просто сидеть на лавочке, вечером глядеть на окошки. Никто поначалу не обращал внимания, я тоже ничего не успела тогда заметить. Ну старомодно слегка… Потом зашла в лавку Болотова. Думала, такая крафтовая, наверное, там дорого, но очень захотелось там что-то купить. И с порога на меня Гликерия Павловна налетела… – Вероника, вслед за Сергеем, фыркнула от смеха. Самая колоритная продавщица лавочки была одной из главных достопримечательностей закрытого от обывателей района Петербурга. – В общем, стала меня допрашивать, что я заказывала. Я сказала, что ничего не заказывала и хотела бежать. Тут она расцвела и стала мне предлагать то одно, то другое. И недорого оказалось. И, пока говорили, я увидела… – Вероника внезапно прикусила язык. – Что? – Ты только не говори никому, что я сказала. В общем, у нее страшно больные кости. Поэтому она и носит всё время митенки. Поэтому, наверное, и на месте усидеть не может. А у меня какой-то настрой в тот день был… благостно-расплавенный, не знаю, как сказать. В другой день, может, и промолчала бы, а тогда сказала, что ей нужно к доктору – прям очень нужно. Она грустно улыбнулась и сказала, что и так ходит уже давно. Поблагодарила, сказала обязательно заглядывать еще. Я заглянула, она попросила меня обождать и быстро кому-то позвонила, сказав какую-то ерунду. И, пока показывала мне разные чаи, сладости и даже что-то косметическое, к нам пришел Кораблев. Из соседнего дома, прямо в тапочках и домашней кофте. Вот и всё. – Тебе очень повезло. Считается ведь, что в окрестности Яковой площади просто так не попадают. – Да полно обывателей и цивилов на самом деле… – Полно. Но среди них есть и те, кого не успели разглядеть, и даже их площадь может перестать пускать со временем. Или они сами больше не придут. Вероника могла только кивнуть, притворяясь, что поглощена перемешиванием оставшихся на дне зефирок. Она подобных видела. Например, молодой парень, курьер с цветным коробом, выглядел таким потерянным, что даже ей стало жалко, – он появился несколько раз, просто сидел то тут, то там на лавочке. А потом исчез. – Спасибо за какао, – вздохнула она. – Помогло? – От Ульриха помогло. Еще бы от жизненной мути что-нибудь прописал. Сергей рассмеялся. – Если что-нибудь такое сварю – обязательно поделюсь рецептом. – Богаче Болотова будешь, и среди наших, и среди цивилов. – Точно. – Ладно, мне, наверное, уже пора. Ты куда? – На Яковку. Ну, обратно на метро. – А не. Я, наверное, сейчас не домой. Я поверху проеду. – Давай тогда. До встречи. – До встречи. Сергей кинул свой стаканчик в мусорку и пошел прочь. Вероника немного проследила за тем, как теплый тулупчик затерялся, наконец, в толпе. Так, еще немного и можно не бояться столкнуться в метро, когда она поползет в свой глухой спальный угол… Вероника выбросила свой стаканчик и снова подошла к окошку киоска. – Еще какао с миндальным сиропом, пожалуйста. – Вам с зефирками? – Нет.