Из жизни черных аспидов

Сборы в дорогу не заняли у Германа много времени. Благодаря привычке класть все на свои места, он с вечера готовил все нужное, и утро Фабианова дня не стало исключением. Сейчас клирик с привычной насмешливой снисходительностью взирал на то, как собирается на грядущее торжество его горячо любимое начальство. А собирался капитан Арамона отнюдь не по-солдатски медленно и бестолково, аккуратность и пунктуальность были вообще не про него. Герман в свое время надавил на него - под страхом отлучения, нет, не от церкви, он же не эсператист, но от столь желанного аспидова тела, заставил Арамону прибраться и очистить свою берлогу от пустых бутылок и рыбьих костей. Рыбьи головы, доводившие чистоплотного клирика до трясучки, слава Создателю, исчезли из капитанской опочивальни, но вот класть вещи на место было выше арамоньих сил. Похоже, со времен армии разучился. Вот и сейчас он рыскал в разбросанных где попало вещах, пытаясь отыскать то чистые носки, то сапоги, то перевязь для шпаги. А Герман терпеливо (терпение – кольчуга сильного!) ждал… - А скажите, святой отец, - застегивая рубашку, Арамона задержал вдруг взгляд на Германе. - У вас был самый счастливый день? Герман впал в ступор от такого странного и, казалось бы, не слишком уместного вопроса. Обычно Арнольда тянуло на философскую болтовню в подпитии, сегодня же он был до неприличия трезв: клирик лично проконтролировал, чтобы обожаемый комендант не надрался с вечера перед выпускным. Отец Герман служил в Лаик всего полгода, - срок, достаточный, чтобы влюбиться и как в омут ринуться в пучину страсти, но слишком краткий, чтобы узнать и начать понимать друг друга. Герман еще не научился угадывать, какие мысли могут гнездиться в этой буйной кудрявой головушке, и с чего бы это вдруг Арамону потянуло на откровенность. - У меня было много счастливых дней, - ответил Герман. - А самый счастливый? Что это был за день? - продолжал любопытствовать капитан. К чему он клонит? Хочет понять, что доставляет удовольствие его коварному аспиду? Когда ты, дурья башка, не пьешь, не издеваешься над унарами и убираешь у себя в спальне! - Счастливых дней много, очень много. Но самый чудесный – сегодня. И это была истинная правда. Только вот Арамону она не обрадовала. Комендант не на шутку расстроился, и весь поникший и скуксившийся плюхнулся на кровать. - Я так и знал, святой отец... Рады, что свалите наконец отсюда?.. – с горечью процедил он сквозь зубы. – И скучать не будете? Какой вы… заморочили мне голову шутки ради, позабавились, а теперь – с глаз долой – из сердца вон? – Обиделся. И совершенно напрасно. - Потому что мы живем сегодня, капитан, - улыбнулся клирик. – Сегодня и сейчас. Прошлое мертво, будущее призрачно, а сегодня в наших руках, и мы можем сделать его самым чудесным и самым волнующим днем для нас обоих, - он чуть приподнял капитана за подбородок, и их глаза встретились. Только вот взгляд капитана был по-прежнему хмурым и растерянным. Нет, он был не настолько туп, чтобы не уловить суть аспидовых измышлений, но легче ему все равно не стало. - Вы просто от похмелья по утрам не страдали, вот вам и кажется, что все прекрасно, птички щебечут, вишни цветут и белочки скачут. – Да уж, довод просто железный, и не поспоришь. – И женаты вы не были… а поживите хотя бы пару недель с такой вот грымзой, вроде моей, еще и не так взвоете. А не знаете – так и не издевайтесь, - отрезал Арамона напоследок. Да, эсператист из Германа Супре не получился бы. Он и для олларианца, пожалуй, был слишком жизнелюбив, да и интерес к неизведанному и таинственному выводил клирика далеко за рамки церковных догматов, - а уж строгость, сухость и благопристойность эсператизма и вовсе были ему чужды и даже пугали. - В Супре сейчас вишни зацвели, - клирик мечтательно прикрыл глаза, предвкушая возвращение домой. – Если бы вы видели, капитан, как это красиво… - Дразните? – недоверчиво спросил Арамона. - Нисколько, - улыбнулся Герман. – Просто приглашаю вас разделить это чудо со мной. Хотя бы пару недель, а там видно будет… И восхитительные весенние дни, прожитые вместе, станут еще ярче и прекраснее…