Из жизни черных аспидов

*semper eadem — лат. "всё то же", "все так же". -------------------------------------------------- - Старая галерея охладит их пыл… Да, твари закатные, каждый раз как впервые! Пора бы уже Герману и привыкнуть к выходкам Арамоны, но почему же всякий раз, как только хренов сумасброд отколет очередную фортель, клирика то в жар бросало, то в холод? Казалось – вот она, последняя черта, достигнута и пройдена, куда уж дальше, но – нет! Очередной выкрутас коменданта – и снова волосы дыбом встают, сколько ж пакостей способен измыслить пьяный оболтус! Арамона мог сколь угодно гнобить сына мятежника, стравливать между собой потомков благородных семейств – в конце концов, выходки капитана в итоге рикошетом по нему же и били, Герману же оставалось вытаскивать дурью башку из очередной передряги. Вспоминалась старая кэналлийская легенда о некоем безбашенном удальце, что призвал на пир каменную статую убитого им генерала. Он-то просто лихачествовал, море, мол, по колено, а вот нежить все буквально поняла и утащила дурака в закатные бездны. Легенда легендой, а рациональное зерно в ней все же есть – а не шути с магической субстанцией. Конечно же, Арамона в магию не верил - просто галерея эта треклятая не отапливалась. А, думал, пусть унары себе яйца отморозят. И - сам не понял, что сотворил, местечко-то сакральное, а он эту сакральность нарушил. Потайные силы и древняя магия, прежде спавшие глубоким сном, встрепенулись и в любую минуту могли пойти вразнос. Неведомое и неподконтрольное уже рвалось на волю, и клирик не был уверен, что сумеет его остановить… Однако кое-что на Арамону все же действовало, и гнева клирика он испугался не на шутку. Разозлишь отца Германа – огребешь по первое число уже от кардинала Сильвестра, и тут уже ни личная симпатия, ни любовная связь с капелланом Арамону не спасет. По крайней мере, Арамона всерьез этого опасался… А Герману-то что оставалось делать? Седлать коня и, невзирая на поздний час, галопом скакать к кардиналу и доказывать ему, что Арнольд Арамона не только плохо выполняет свои обязанности, но и опасен, как обезьяна с самопалом. И – одним росчерком пера разрешить все проблемы. Давно пора, отец Герман, хватит уже играть в преданного любовника, настало время черному аспиду и жало показать. Взявшись за застежку сутаны, клирик уже собрался переодеваться, но стук в дверь словно выдернул его из реальности. Герман замер, ничем не выдавая своего присутствия в комнате – это мог быть только нагрянувший с нежностями Арамона. Увы, клирик не был уверен, что выдержит любовную осаду, не растает снова под натиском капитанских ласк. Тогда – все пропало, коварный аспид вновь предстанет влюбленным идиотом, отказавшись от своих замыслов. И снова все вернется на круги своя… Как это случилось, что он, такой совершенный и выдержанный, никогда не позволявший чувствам взять верх над разумом, оказался во власти дурманящих чар похотливого самца?.. Похоже, в этой дурной кучерявой голове умещались только две мысли. Выпить да клирика в постель затащить. И из-за последнего-то Герман столько лет терпел его художества, вдалбливая этому барану какие-то жизненные принципы. Не мог же он вонзить в спину нож человеку, который так сильно и пылко его любил… по-своему, по-дурацки, по-арамоньи, но уж как умел! И снова – несколько глухих ударов в дверь. - Герман, отопри, я знаю, что ты здесь!.. Не откроешь – не уйдет, таков уж капитан Арамона. Щелкнула задвижка, и Арамона, тяжело дыша и разя перегаром и какой-то кислятиной, ввалился в покои клирика. Вальяжно прошествовав вглубь комнаты, уселся на постель. Пьян в стельку. Взгляд мутный, неосознанный, кудрявая шевелюра свалялась в какой-то войлок. - Я говорил вам, капитан – когда вы пьяны, не смейте ко мне приближаться. Кого он пытается образумить? Арамону? Да ты посмотри на него, Герман, нельзя быть таким наивным… он сейчас вообще в состоянии шевелить гипотетическими мозгами?.. - Злишься на меня, аспид?.. – простонал капитан. – Из-за этих сопляков? А если бы с тобой все полгода – так?.. Ну да, ну да, тебя-то этот стервец Суза-Муза не трогал, а я… со мной, значит, можно?.. – И такая, Леворукий его дери, скорбь и безысходность в голосе! - Окделл – не Суза-Муза, - проговорился было клирик, но вовремя прикусил язык. Он прекрасно знал, что под личиной этого неведомого хулигана скрывался мэтр Шабли, но правду поведать не мог. Слишком уж неуправляем был Арнольд Арамона в гневе, а то как старику шею свернет, много ли ему надо? - А ты-то откуда знаешь, аспид мой черноглазый? – Арамона притянул к себе клирика и впился в его шею горячими влажными губами. – А впрочем, мне плевать… иди ко мне, я хочу тебя… на всю ночь хочу! Чтоб под нами кровать горела!.. Ишь ты, нетерпячка-то как взыграла. Герман со свойственной ему змеиной верткостью и ловкостью, даже не пытаясь скрыть своего отвращения – не к самому Арнольду, а к его состоянию - выскользнул из тесных и потных объятий. Слава Создателю, Арамона был в таком состоянии, что клирик нисколько не переламывал себя через колено, не допуская его до тела, но Герману определенно нужно было на что-то отвлечься. Хотя бы… разумеется, предельно осторожно осмотреть галерею. Ценные документы и записи надежно спрятаны, а переночевать и в другой келье можно, не так тепло и уютно, зато без пьяного коменданта в чистенькой постельке... Утром он, конечно же, наведается в свое законное обиталище, и, что же, чем в более безобразном состоянии он застанет Арамону, тем с меньшим сожалением с ним расстанется. И пусть хотя бы эти ощущения смягчат его боль, когда Герман поставит большую и жирную точку в судьбе любовника. Должен же быть всему этому конец…