Из жизни черных аспидов

— Вчера на кухню привезли отменных уток, — как бы между прочим сказал Арамона. Однако, такой блеск в глазах скрыть было трудно. Что поделать, любил комендант Лаик вкусно и сытно поесть. — Сам видел... с жирком... если зажарить — будет чудо, пальчики оближешь! Герман мог бы сказать, что не любит птицу, но Арнольд в предвкушении хорошего ужина выглядел таким счастливым, что портить ему удовольствие своим занудством было настоящим кощунством. Жареная утка так жареная утка — в конце концов, чревоугодие не самый, на взгляд Германа, ужасный грех: злость, зависть, да хоть бы и пьянство намного хуже. — Только знайте меру, когда будете запивать свою утку вином, — полушутливо заметил клирик. — Опять вы за свое, святой отец... испортите любой ужин, — пробурчал Арамона, пребывая в таком расположении духа, как будто он уже видел блюдо с ароматными зажаренными утиными тушами, одна другой жирнее. Конечно же, Арамона преувеличил, ибо, войдя в большой зал, Герман заметил всего одну утку на блюде. Разумеется, на комендантском столе — унарам досталось по кусочку, кому крыло, кому ляжка, кому кусок туловища, а кому-то и хвост. Но тушка, предназначенная начальству Лаик, действительно блестела от вытопившегося жира. Арнольд взял со стола громадный кухонный нож и двумя ударами рассек утиную тушу пополам, одну половину положил на тарелку Германа, другую оставил себе и, схватив за ногу, вонзил зубы в сочную мякоть. Только что не урчал при этом, как кот Ушастик, когда уписывал требуху. Клирик же молча смотрел на свою половину утки, не решаясь к ней притронуться, и дело не в том, что не был голоден или боялся испачкаться в жиру. Просто, вид птичьей туши с торчащими крыльями убивал в нем всякий аппетит. Птицу в Лаик подали впервые за время его службы, и ни Арнольду, ни кому бы то ни было в этом заведении не был ведом его маленький секрет. ...Впервые он увидел дохлого голубя еще в детстве, когда они с Габриэлой гуляли в Старом парке в Олларии. Подруга обратила внимание на птичий трупик со зловеще распахнутыми крыльями, поджатыми лапами и неестественно вывернутой головой. Герман никогда не был трусом, но от этого у него перехватило дыхание, а не в меру любопытная Габриэла еще взяла палочку и потыкала в голубя, одному Леворукому ведомо зачем. Не хотелось показывать перед девчонкой свою слабость, и юный Супре пошел на хитрость, притворившись, что заметил белку где-то в кроне старого дуба. Кормить живую красивую белку было куда интереснее, чем исследовать дохлятину, и подружка быстро потеряла интерес к падали. Остаток прогулки они провели в выслеживании несуществующей белки. После этого случая Герман с ужасом и удивлением заметил, как часто ему на глаза попадается птичья падаль. В основном, голуби и вороны, а однажды возле особняка Дораков попалось и нечто покрупнее. Возможно, ястреб. Герман тогда уже был не безбашенным мальчишкой, а юным клириком, которому предстояла поездка ко двору вместе с кардиналом. И все равно — страх оказался сильнее его, даже перед малявкой Мадлен стыдно стало... Поэтому, даже в родном имении Герман старался не появляться на кухне, когда повара потрошили дичь, и вид растопыренных крыльев на мертвой тушке даже без перьев приводил его в необъяснимое смятение. Что это было — отвращение или неконтролируемый страх, клирик не мог объяснить даже сейчас. Но, пожалуй, больше это походило именно на страх. Германа немного успокаивало, что он не был единственным в мире человеком со странностями, что и великие порой были подвержены слабостям, боясь, кто мышей, кто лягушек, а какой-то полководец времен Эрнани Святого покрывался испариной, когда видел поблизости белку. Бояться высоты, закрытой комнаты, чумы или даже закатных тварей, на взгляд Германа было нормально и естественно — все это и вправду несло в себе опасность, и сознание выстраивало защиту, предупреждая и заставляя как-то реагировать. А может, есть какой-то высший смысл, чтобы преодолеть страх и двигаться дальше? Но почему дохлые птицы, которые могут лишь оскорбить чувство прекрасного, и не более того?.. ...Возможно, когда-то он расскажет об этом Арнольду. Но не сейчас. Не сегодня.