My home is freedom

      Изо дня в день ничего не менялось. Сироты жили по расписанию, как солдаты. Утром в лучшем случае еда, если вчера ты на неë заработал, или отрабатывание наказаний, если денег ты так и не принëс. Хотя еда и не всегда была свежей и хорошо приготовленной, дети всё равно с жадностью ели, уткнувшись в старые эмалированные тарелки, нередко за завтраком, да за любым приëмом пищи случались драки, за еду, за место, да за что угодно. Между детдомовскими никогда не было дружбы, тут сильный пожирал слабого, чему способствовали и местные смотрители, им было слишком невыгодно, чтобы дети объединялись против них. Некоторые дети, вероятно, из тех семей, где царили хоть какие-то уют и любовь, и ещё не привыкшие к таким порядкам и не способные защититься, ломались намного легче. Жалкие, слабые, трусливые. Всë не то, нужен естественный отбор, ведь на дело выбирают лишь сильнейших. О, да, тех детей никогда не трогали, не лишали еды, не травили, каждый в этом доме знал об этом и стремился к этой неуязвимости, к крупице власти в этих стенах. Чтобы прекратить весь тот ад, хоть на чуть-чуть, передохнуть от всего того, через что они проходили. Именно так в своё время Хëнджин смотрел на те небольшие столы в дальнем углу общей столовой, там, где сидели те ребята — неприкосновенные. Их почитали, говоря шёпотом, смотря с обожанием на своих кумиров. Они были недостижимой мечтой, к которой стремились все от мала до велика, и всё равно, что кто-то из этих мальчишек и девчонок воровал, доносил и зарабатывал своим телом. Они были настоящими легендами в глазах каждого. Вот и Хëнджин считал так же, только понимал, что его вероятность пробиться туда очень мала. Он не умел плести интриги, чем и занимались доносчики, а торговать телом ему не позволила бы ещё оставшаяся крупица гордости, именно поэтому он начал воровать. Были счастливые дни, когда он приносит хорошо набитый монетами кошелёк, тогда он удостаивался менее презрительного взгляда жабы, она смотрела не на него, а алчно пялилась на звенящий мешочек в руках. Тогда ему доставалась хорошая еда, вот только он не сразу научился отвоëвывать еë. С первого раза ничего не выходит, утверждал Хëнджин, когда уже неделю выходил с урчащим желудком из столовой, а стоило ему лечь на кровать, как сжимался в клубок, держась за ушибленные рëбра и еле дыша, пытаясь не заплакать. Не стать той размазнёй, которую всё шпыняют и гонят отовсюду. Здесь не нужны эмоции, так будет только хуже, стоит только потонуть в жалости к себе, как этот мир сожрëт его. Это Ким хорошо запомнил и выучил, примеров было достаточно, когда даже самые сильные теряли себя, всё сильнее увязая в этом болоте из самобичевания, а после — жалости к самим себе. А те, кто выживал, пожинал плоды, именно поэтому те, кто сидел за круглыми столами рядом с «воспитателями» так почитались. Они хоть и были когда-то сломлены, но не сдались. Научились выживать, прогрызая себе путь наверх. Вот кто стал кумиром для Хëнджина. Поэтому как бы больно ни было, как бы ни хотелось бросить всë, он двигался дальше. Не хотел воровать, но пришлось научиться, ставя разные цели: будь то кража кошелька у сварливой бабки или вся касса в дешёвой лавке. Не обходилось и без промахов. Хëнджин до сих пор помнит, как петлял по всему городу от местных полицейских. Всё-таки той бабке было что терять, раз она так спохватилась, или связи имелись в полиции. Мало случаев, когда эти мужики вообще приезжали на место, не говоря уже о расследовании, всё-таки неправильную Ким выбрал жертву. Зато погоня увенчалась успехом, этим уже стоило гордиться, ведь не зря Хëнджин так долго лазал по закоулкам и подворотням, примечая пути отступления. Что-то он, естественно, подглядывал у старших, за что также, естественно, получал потом от них. Никто не хотел делиться собственными секретами, никто. Да и какой дурак в этом месте будет обучать за бесплатно. Наивных не было, каждый хотел себе место под солнцем, рядом с тем новым окном и батареей, рядом с надзирателями, с хорошей едой и неприкосновенностью. Хëнджин же нарабатывал опыт, всё лучше воровал, всё быстрее бегал, зная каждую подворотню, каждый угол, да, кажется, каждую щель, стал мастерски лгать, чему помогали и ангельская внешность, и врожденная невинность, теперь уже умел слушать, а самое главное — слышать. Ох, сколько же компромата он нарыл за все эти годы. Но никогда и ни за что он не соглашался торговать своим телом. Наверное, потому, что сама мысль лечь под кого-то вызывала тошноту, желание скрыться от всех этих сальных взглядов в его сторону, однако он успел доказать свою полезность до того, как стал достаточно пригодным для такого использования. Хëнджин до сих пор помнит, как мерзко было от одного лишь касания, захотелось срочно содрать всю кожу в этом месте, стоя в кабинете директрисы, он чувствовал себя грязным, просто вывалявшимся в грязи, словно свинья. Он тогда посмотрел на место соприкосновения его бёдра и той сальной грязной лапы и почувствовал такое отвращение к этому месту, этим людям, себе, да даже к самой мысли о сексе. Стоит ли говорить о самой позорной вещи в его жизни, когда он умолял ту ужасную, уродливую, грязную женщину. Нет, она была даже несколько красива, но Хëнджин уже не мог разглядеть в ней ту красоту, что когда-то видел в людях. Он долго стоял на коленях, смаргивая слëзы, пытаясь запихнуть вглубь накатывающую волнами истерику. В то время как жирдяй справа с удовлетворением наблюдал за этой сценой, приговаривая о том, как хорошо Хëнджин будет смотреться на его члене, как он будет жёстко трахать его, несмотря на крики и обязательно увидит вблизи его зарёванные глаза. Слова того жирдяя были для него лишь белым шумом в ушах, в тот момент он перебирал в своём сознании все лазейки, что успел заметить, все способы, как отбиться от работников, наверняка стерегущих на первом этаже. Это даже помогло, в каком-то смысле, истерика ушла, оставляя ясность ума и пустоту внутри. В этот момент вместе со всеми светлыми чувствами ангелоподобного мальчишки ушло и сострадание, и доброта вместе с ненужным в таких условиях героизмом, он был излишен в этих стенах. Хëнджину пришлось рассказать буквально всë, весь компромат ушёл на то, чтобы выкупить свою гордость и честь. Теперь он личный шпион, в подчинении у своего главного кошмара, женщины со шрамом во всю щёку. Теперь он неприкосновенен, сидит за столом с такими же угрюмыми детьми, попавшими в любимчики ко взрослым, теперь у него есть еда, с его места открывается вид из окна на грязные улицы с такими же грязными людьми, он сидит рядом с батареей, которая исправно греет и дарит долгожданное тепло. Но теперь он среди этих понурых детей, что прошли множество кругов ада, видит на себе эти восхищённые взгляды и не может поверить, что когда-то был там, что стремился сюда, к своей погибели, стремился сломать себя собственными руками. А за что? Всего-то за тепло, жалкие, хоть и вкусные, объедки с хозяйского стола да вид на свободу из бетонной камеры, вид из собственноручно сделанной тюрьмы. Все они за этим круглым столом — сломанные дети, не те, кто, как думал Хëнджин, выгрызли свою хоть и малую, но свободу, нет, они стали личными псинами хозяйки, которые свободы не имеют вообще.

***

      Он сидел в своём кабинете, распивая бутылку дорогого виски, и смотрел в окно на то, как с каждой секундой усиливается дождь, как люди торопятся домой, желая поскорее окунуться в атмосферу уюта и тепла, он представляет улыбки на их счастливых лицах, когда они заходят в дом, встречаясь со своей семьёй. Хотя какая ему разница на мельтешащих муравьёв под его ногами — никакой, также как и на людей, которые выглядят абсолютно так же с высоты пятидесятого этажа, на котором находится кабинет Хвана. В отличие от них, домой он явно не спешит. Да и зачем? Ждёт ли его кто-то там? Определённо нет, его дом — лишь показатель богатства и престижа. Обставлен по последней моде, но Сунтэ так и не появлялся в нём с приёма в честь новоселья, где удалось привлечь далеко не одного инвестора, которые щепетильно относились к вопросу семьи. Его красавица жена, также как и дом, — лишь картинка, которая создаёт ореол «правильности» вокруг его персоны, а также престиж в определённых кругах и великолепную репутацию. Также и дети, никакой любви, лишь грамотное вложение, это прежде всего авторитет, а потом способ укрепить позиции в бизнесе. Поэтому в такой дождливый день Сунтэ сидит в своём рабочем кресле, выпивая очередной бокал и размышляя о способе расширения бизнеса в другом направлении. С самого начала пути его империя строилась на конном спорте, он начинал как крупнейший поставщик конной амуниции и оборудования для ипподромов. На протяжении нескольких лет бизнес расширялся, Хван начинал со спонсорства, акционерства, постепенно оплетая паутиной, захватывая всё больше «территорий» на своём пути. Сейчас его многомиллиардная империя затрагивает не только различное оборудование, но и сами скачки, Сунтэ владеет по меньшей мере тремя крупнейшими конными клубами, является спонсором одной из самых известных конных академий, а также акционером нескольких всемирных организаций и членом совета международной федерации конного спорта. Его план по выходу на международный рынок довольно прост и понятен, но трудновыполним, нужны дополнительные средства, которые невозможно привлечь спонсорством, ведь мало кто захочет так рисковать, идея хоть и была довольно инновационной, но на данный момент не решался на это никто. И вот поэтому Сунтэ сидит в своём кресле и ломает голову над тем, где же взять эти средства и не влезть в долги. К сожалению, в его голову не шло ни оной идеи. Но вдруг на его телефон пришло сообщение, и он, невольно повернув голову на звук вибрации, пробегает по нему глазами. И читает статью, которую прислал ему секретарь, и, что удивительно, так это мальчик, которого он замечает на фотографии рядом с детским домом, на окраине Кореи. И тут его посещает мысль — проблема решена! Днём ранее. Хёнджин. Это словно дежавю, он поднимается ни свет ни заря, идёт по длинному коридору, будя других детей, поднимает с кровати, берёт в охапку сонную маленькую девчушку и выходит во двор, за ними плетутся ещё несколько сирот. Их ждёт всё та же машина, на которой тогда ещё маленького Хёнджина везли на первое дело, наверное, поэтому он невольно проводит параллели. Их везут в тот же город, откуда всё и началось. Те же здания, те же люди, те же эмоции, но не у него, а у детей, что с оживлением смотрят в окно. Их также высаживают у огромного величественного здания, которое уже не так впечатляет, как в первый раз; Хёнджин лишь смотрит по сторонам, пытаясь поскорее вычислить потенциальных жертв, пока остальные разглядывают всё те же белые стены. Их время ограничено, они должны собрать достаточно денег, чтобы вернуться хотя бы к ужину, или останутся голодными до следующего утра. Поэтому как самый старший в группе Ким берёт на руки малышку и зовёт за собой остальных. Как и всегда на скачки приходит множество людей, и все они всё так же с жалостью, а кто и с презрением смотрят на худых детей в обносках. Они останавливаются рядом со входом, несмотря на злобные взгляды охраны. Ким берёт себе в помощники одного парнишку, а остальных оставляет просто стоять и жалобно глазеть на людей, пока они проворачивают свою аферу. — Ни для кого не секрет, что люди сами по себе очень добрые и сострадающие по натуре, однако им для этого надо немного, совсем чуть-чуть, помочь, так сказать, облегчить их ношу — так когда-то сказал Хёнджину один из парней постарше. Вот поэтому сейчас они вдвоём «облегчают ношу» этих толстосумов. Благое дело делают, между прочим. Всё было как обычно, они постепенно обчищали карманы один за другим, пока второй парень — Джуён, не оказался сбит с ног, он попался на самом простом, кто-то выкрикнул в толпе о пропаже кошелька и Джу сразу же рванул с места. Ну и конечно же его сразу поймали, а потом вычислили и остальных, всего-то стоило только пригрозить и мелкий растрепал абсолютно всё. Так и пошло по накатанной, деньги, естественно, забрали, но сердобольные мамаши начали кричать о вселенской несправедливости к детям. Затем приехала полиция, и если в толпе ещё можно было как-то затеряться, то теперь, понял Хёнджин, выбраться не получится. Их привезли в участок, но не допрашивали, все они сидели за столом и пили ароматный чай, уплетая кексы за обе щёки. В промежутках между жеванием их аккуратно спрашивали о том, что происходило в детском доме. И это сработало в том числе и на Киме, хоть он и не хотел ничего рассказывать, а всё равно местами вставлял свои комментарии в рассказ малышни, делая его ещё более подробным, ещё глубже роя яму всем тем, кто так отчаянно наживался на нём. Спустя ещё несколько упаковок кексов и чашек чая, глаза следователей полезли на лоб от полученных сведений. Что ж, теперь остаётся только ждать, что же будет дальше. Ведь не всё ещё было рассказано, не всё выплакано и не всё съедено. А пока Ким думал о дальнейшей судьбе, весь участок «встал на уши» от новостей. Работа по-настоящему кипела, собрали понятых, инспектировали детский дом, и как доехать только успели так быстро, взяли под стражу директрису и всех сотрудников, вызвали журналистов. По их словам, важно было осветить в СМИ всё, что произошло. Так Хёнджин и вся компания официально попали в телевизор, их показывали по всем новостным каналам, это происшествие потрясло не только близлежащие города, но и всю Корею. Это было настолько громкое дело, что о нём узнали и за границей, появилось много желающих усыновить детей. Так в один из дней Хёнджин и узнал о скором переезде: очередной богач захотел усыновить его на волне всеобщей истерии. Произошло это рано утром, его разбудили и привели в кабинет нового директора, там Хёнджина уже ждали. В кабинете, раскинувшись в кресле, сидел блондин, его взгляд выражал презрение к своему собеседнику. Однако стоило только Киму войти в кабинет, как этот мужчина сбросил свою напыщенность и с елейной улыбкой заговорил с ним. Хёнджин же отвечать не спешил, он давно перестал доверять кому-либо. Ведь Ким точно помнил наставления своей матери, которые так пригодились ему в этом месте и которые он ещё не раз себе повторит: не ной, в этой жизни не у кого искать защиты и поддержки, все ищут лишь выгоду, если ты упал — вставай, обязательно встань, иначе этот мир пройдётся по тебе ещё раз, и молчи, если хочешь, чтобы тайное оставалось тайным. Ким ушёл в себя, поэтому не уследил, как разговор свернул в совсем другое русло, директор спрашивал о каких-то бумагах, заявлениях, были и ещё некоторые вопросы, которые Ким пропустил мимо ушей. Запомнил лишь пару пачек новеньких хрустящих купюр, протянутых блондином директору «на обустройство детского дома». И то, как улыбающийся от уха до уха директор с удовольствием заполняет нужные бумаги и отдаёт их, закрепляя сделку рукопожатием. В этот момент Хёнджин понимает, его снова продали, оставалось лишь понять, что ждёт его впереди?