My home is freedom

Ким бессовестно сбежал от всех проблем и долгов, от полиции и от ответственности в целом. Скитаясь по барам и дешёвым пабам, он оказался в самом старом и грязном городишке. С достопримечательностями вроде детского дома и тюрьмы рядом с ним. Джисоп всё время пил, спал в самом баре и снова пил. Ким растрачивал последние деньги, когда рядом с ним, возле барной стойки, мелькнула знакомая макушка светло-русых, как у него самого, волос. Приглядевшись, Джисоп замечает и тонкие черты лица, и пухлые губы, и синие глаза, на ультрамариновом дне которых можно запросто утонуть, всё это перемешано с детской наивностью и непосредственностью, делая Хёнджина воплощением земного ангела. Правда, что этот ангел забыл в таком месте? Однако узнать это много труда не составило, мальчик повязал фартук и зашёл на кухню, загремели тарелки и полилась вода. — Значит, работает, — смекнул Джисоп. — Вот кто заплатит за меня сегодня, пусть долг родителю отрабатывает. Эта мысль воодушевила Кима, он припал к пятому бокалу. И продолжал на протяжении всей ночи. Под утро Джисопа, пьяного, с ужасным запахом перегара и немытого тела, лежащего на полу, нашёл Хёнджин. Узнав своего родителя, парень был рад, наконец он не будет один, теперь ему будет легче, ведь никто не посмеет задерживать зарплату, теперь папа будет всегда рядом с ним. Ким младший был убеждён, что с появлением родителя они станут вновь неполной, но счастливой семьёй. Эта мысль буквально окрыляла маленького мальчонку, что тот умудрялся нести здорового мужчину своими короткими маленькими ручками, его тельце сжалось под весом Джисопа, который в пьяном дурмане ещё сильнее наваливался на него. С трудом преодолев препятствия на пути к своей квартире, Хёнджин доставил отца домой. Лишь под вечер Джисоп соизволил подняться с дивана, он огляделся и присвистнул. Ким, когда думал о месте, где живут Дан с сыном, представлял себе старый сарай с протекающей крышей, но никак не качественно отделанную квартиру с почти новой, хоть и морально устаревшей, мебелью. В доме никого не было, как успел убедиться Ким. Встав, он походил по дому, посмотрел по углам, ища возможные тайники, перетащил мебель в центр, рассмотрев всё, прикинул, что можно вынести первым делом, и лёг спать. Утром с работы вернулся Хёнджин, уставший и голодный. Он не поел, но зато принёс с собой немного просроченных продуктов, что разрешалось брать работникам киоска неподалёку. И так, с трудом добравшись до пятого этажа, Хёнджин зашёл в дом и был крайне удивлён, затем встревожен, а после, поняв, что ничего не произошло, на редкость сердит. Он стоял, скрестив руки на груди, по крайней мере с десяток минут, устремив нечитаемый взгляд на виновника беспорядка, что безмятежно спал. А после просто хмурился, двигая всю самую лёгкую мебель на место, и думал о причине внезапных перестановок, но решил пока не задавать неудобных вопросов отцу. После пробуждения Джисоп вёл себя странно, кому-то звонил, договариваясь. «О чём? И кто такой скупщик?» — размышлял Хёнджин. Но старался не обращать на это внимания, он всё так же ходил на работу в бар, с незавидной регулярностью таща отца оттуда, брал больше смен в магазине, принося продукты, которых почти не оставалось после друзей отца, заходящих теперь так часто «на огонёк». Но разговоры по телефону продолжались, а Хёнджина так и подмывало спросить. И вот он решился: — Пап, а что происходит? Кому ты всё время звонишь? — эти вопросы просто улетели в никуда, подхваченные ветром и унесённые в открытое настежь окно, а в ответ лишь молчание. Отец просто вышел из дома и отправился в бар — Хёнджин проследил. Там Джисоп опять взялся за своё: дрался, пил, приставал к другим — всё это было настолько мерзко видеть, что мальчик крепко зажмурился, но не переставал слышать, он забился в угол, как будто это его били кулаками по лицу и что есть сил пинали ногами в живот. Это воспоминание слилось в один жуткий бордовый клубок, который позже только нарастал. Придя домой, Хёнджин заметил непривычную пустоту в коридоре, на звук разбившегося стекла он вбежал в их маленькую гостиную и заметил незнакомых людей, мальчик несомненно испугался, думая, что в дом пришли грабители. Только вот те люди не стремились убегать, а стояли на месте, уперев руки в бока и возмущаясь, что им не дают работать. Тогда ещё шокированный Хёнджин не понимал всего. Не понимал, что хочет от него этот мужчина с осколком от маминой вазы в руке, лишь «бордо» застилало глаза. Ким щипал себя каждую минуту в надежде очнуться от этого кошмара, события вновь повторялись, только теперь мамы не будет рядом, чтобы забрать его в другой город и, обняв, помочь пережить всё это, начать жизнь заново. Хёнджин сидел, вжавшись в угол гостиной, пока незнакомые люди всё прибывали и прибывали: кто-то вытаскивал мебель, кто-то откручивал люстру, а кто-то особо наглый рылся в платяном шкафу. Киму уже было всё равно. — Хуже уже быть не может, — всхлипывая, успокаивал себя Хёнджин. Но вот к нему подошли незнакомцы: крепкий мужчина и женщина лет тридцати с уродливым лицом. Она указала на Хёнджина, и её спутник, явно не обременённый интеллектом, схватил его за шкирку и потащил на выход. Ким пытался сопротивляться, но, увы, что сделает щуплый малец такому громиле. После первого же угла, за который он смог зацепиться руками, его несколько раз стукнули головой об стену, держа при этом за его волосы. Такие же светло-русые, как и у его отца, что стоял в дверях и с алчным огнём в глазах смотрел на деньги в руках женщины. Это последнее, что увидел тогда Хёнджин, с каждым последующим ударом сознание постепенно уплывало, пока Ким в руках мужчины и вовсе не отключился. Даже видя, как обращаются с его сыном, Джисопу было всё равно. Ни жалости, ни сочувствия. Он ничего не испытывал в тот момент, когда на секунду поднял глаза от увесистой пачки денег в руках. Его переполняло счастье — теперь он снова может попытать удачу в казино, может пить и гулять, единственная мысль о сыне, что была наряду с этими — о том, не продешевил ли он, мог ли получить ещё больше? Он с радостью мечтал о том, что ждёт его дальше, какие золотые горы он получит, выигрывая в карты и пытая удачу в рулетке, дальнейшая жизнь казалась ему раем на земле. Ведь что ещё может быть нужно для безмерного счастья. Однако единственное, что его ждало дальше, — это вскоре проданная за долги квартира, нескончаемая выпивка на последние деньги и самая жалкая смерть от рук другана-выпивохи, которому надоел Старый Д, Джисопа давно уже не называли по имени. Он стал никем, так и не добившись признания и богатства, о которых так мечтал, его жизнь закончилась, а его труп выкинули подальше в лес как ненужный хлам, о Старом Д больше и не вспоминали. Бесславная жизнь с бесславным концом.

***

В глаза светит яркое солнце, до носа долетают запахи свежего сена, приятно щекоча. Хёнджин резко распахивает глаза, и в них попадают тонкие лучи полуденного солнца, пробивающиеся сквозь щели в родной крыше. Ким вскакивает с сеновала, оглядываясь и не веря своим глазам. Может, всё это было сном? Лишь плохим сном? Эти мысли быстро выветриваются из головы, когда он встречает своего доброго друга, мустанг приветствует его бодрым ржанием, и все невзгоды будто тают, освещённые счастьем от этой встречи. И вот он уже верхом, без седла и уздечки, они вдвоём мчатся по полю. Счастливые… Их подгоняет ветер, треплет отросшие волосы мальчишки. Солнце светит так ярко, согревая, кажется, не только тело, но и душу. Весь день они проводят вместе, Хёнджин так и остаётся ночевать вместе со старым другом. Засыпая, он лишь жалеет, что не может продлить этот день ещё хоть на чуть-чуть, ещё хоть на секунду, чтобы тут же не проснуться на старой железной кровати, в холодном сером помещении с протекающим потолком и плесенью по углам. Хёнджин завозился на кровати, пытаясь встать как можно незаметнее, но она сразу же выдала его противным скрипом. Впрочем, никому не было дела до больного мальчишки, который неделю провалялся на постели, не подавая признаков жизни. Вот и сейчас на него не обратили ровным счётом никакого внимания. Хозяйка детского дома, куда вместе с мебелью из квартиры продали и щуплого мальчишку, отказывалась лечить Кима, находя лишними, траты на него. Поднявшись, Хёнджин ощутил головокружение и боль в голове, по телу пробежали мурашки. Он замерзал, хотя все дети были одеты довольно легко. Он никак не мог согреться, сидел в коконе из старой дырявой простыни и стучал зубами. Так он просидел ещё несколько часов, пока не лёг на подушку, отключившись от реальности. Этой ночью он видел ещё один сон, они снова бежали по полю, догоняя ветер…

***

Лишь спустя неделю он смог почувствовать себя лучше: когда ему, не без труда, удалось подняться с постели. Однако выглядит Хёнджин ничуть не лучше, питаясь лишь жалкими крохами, за время болезни Ким сильно похудел, истощение выдает бледность и синие тени, залёгшие под глазами. На следующий день его ни свет ни заря поднимают с постели и сонного куда-то тащат. Хёнджин даже не представляет, куда они идут, он лишь слепо плетётся за более взрослыми сиротами. Все вместе они садятся в машину: двое ребят повзрослее, он и двухгодовалая девчушка. Они едут в гробовой тишине, все сонные и угрюмые, лишь поэтому Хёнджин всё не решается спросить, куда же их везут. Поездка продолжается ещё несколько часов, в которые Ким успевает поспать ещё немного, но это не приносит никакого удовлетворения, ведь стоит только услышать, как грохочет машина, проезжая по ухабистой дороге, он, тут же вздрагивая, открывает глаза. Проходит ещё около тридцати минут и взору Хёнджина открывается впечатляющий вид на мегаполис. Ким широко раскрытыми глазами, настолько, что ультрамарин почти полностью поглотил их синеву, разглядывал многоэтажки, уходящие в небо, новенькие автобусы ярко-жёлтого, подобного солнышку, цвета, огромные машины, не похожие на ту, в которой они ехали, но больше всего его впечатлило огромное здание, к которому они подъехали спустя шесть часов пути. Их высадили неподалёку, оставили одних, пока машина, постепенно отдаляясь, не скрылась за поворотом. Хёджин недолго провожал её взглядом, всё его внимание было сосредоточено на белоснежных стенах, уходящих ввысь, и множеству людей, что заходили в них, радостно о чём-то галдя. Здесь, казалось, собрались все сливки общества, мужчины в дорогих костюмах, вечно занятые чем-то непостижимо важным, дети разных возрастов и женщины с причудливыми шляпками. Одна краше другой. И только теперь Хёнджин начал догадываться, зачем они здесь. Его предположение было недалеко от правды, Кима и маленькую девочку взяли попрошайничать, пока более взрослые ребята будут красть кошельки. От этого ему становилось не по себе, он никогда не попрошайничал и уж тем более не воровал. Как бы ни было трудно, Хёнджин всё равно предпочитал зарабатывать на жизнь честным путём. Именно поэтому это занятие с каждой секундой, проведённой на этом месте, всё сильнее и сильнее вызывало отвращение в Киме. Особенно мерзкими были выражение жалости на миловидных личиках и открытого превосходства у богатеньких деток и их напыщенных папаш. Хёнджин никак не мог смириться с этим. Две эмоции, которые не терпел Ким, не мог на дух переносить в свою сторону. Это поручение было ударом по его гордости. С каждой минутой он терял уважение к себе в своих же глазах, он готов был молить всех этих людей. — Не смейте подходить. Только не это… Нет, не подходи, пожалуйста… Чуть позже, когда змея из людей заползла внутрь и, разделившись, растворилась на трибунах, за ними приехали их надзиратели. Но и на этом мучения не закончились. Им было всего мало: мало денег, полученных за попрошайничество, мало толстых кошельков из крокодильей кожи, мало браслетов и колец. Их отправили обратно. Теперь до ночи они остались одни в этом городе, где таким, как они, не выжить. Сироты — это слово стало их клеймом на всю жизнь, всё равно что сломленные дети, оставшиеся без родителей, их воспитала улица и бомжи, с которыми можно завести разговор на любую философскую тему; стоит только пройти в неприметный проулок и вот ты уже на конференции, а вокруг тебя учёные мужи. Никто не принимает сирот, они словно и не люди вовсе, лишь отдельная прослойка мечтателей с оторванными крыльями, им не дано их расправить, вот и маятся они, попрекаемые за чужие ошибки. Как несправедливо… Так они и остались вчетвером за закрытыми дверьми в светлое будущее, хотя кого это останавливало, они пройдут незамеченными мимо контролёра и охраны. Все же как на подбор маленькие, худые, такие прошмыгнут перед носом, и не заметишь. Их и не заметили… Это был единственный шанс заработать ещё немного, пролезть под трибунами, чтобы в пылу момента обокрасть очередного зеваку. Через час они смогли стащить достаточно, но уйти не получилось, той лазейки, через которую они попали внутрь, уже не было. Им пришлось затаиться под трибунами и надеяться, что их не найдут. Все сидели неподвижно, стараясь не издать ни звука, тишину нарушало лишь редкое урчание живота. Они сменяли друг друга, следя за охраной, в этот момент другие могли поспать хоть немного или ещё раз пересчитать награбленное, они не могли проштрафиться ещё раз. А Хёнджин... что же, он не мог оторвать взгляда от того, что происходило на ипподроме, лишь только наблюдая за скачками, он чувствовал, как кровь расходится по венам, впрыскивая адреналин, словно яд. Яд, от которого нет спасения, отрава, которая делает человека зависимым, навечно повёрнутым. И, кажется, Хёнджину не повезло, он увяз, дал поглотить себя без остатка. Говорят, что родители с детства прививают нам любовь к определённому занятию, что ж, они правы, и, видимо, Хёнджин пошёл по стопам своего отца. Это, кажется, единственное, что связывало родителя и ребёнка между собой, однако цель их в корне различалась, Джисоп когда-то гнался за славой, деньгами и признанием, а Хёнджин рвётся на волю, он хочет избавиться от оков и грязи, вечно наслаждаясь ощущением свободы.

***

Под вечер они выбрались за счёт толпы людей и, никем не замеченные, встали рядом с дорогой, ожидая их старенький пикап. Ехать пришлось долго, ночью дорога казалась длиннее, но не Киму, он до сих пор прокручивал в голове один заезд, в котором участвовал совсем ещё юный жокей и, несмотря на свой возраст, финишировал первым. В этот момент Хёнджин представлял себя, то, как они сначала стоят на старте, он и его единственный друг — Мустанг, а затем открываются ворота стойла, звучит удар в колокол, и они срываются с места в бешеном темпе, в конце концов финишируя первыми. Впоследствии это станет личным помешательством, несбыточной, но не угасающей мечтой маленького мальчика, она будет жить в его сердце, полыхая огненным заревом, с каждым разом напоминая то чувство невесомости во время прыжков, зов ветра и тихие прохладные ночи в степи. Но со временем то прекрасное чувство, наполнившее маленькое сердце надеждой, перестало питать тот огонь, что когда-то полыхал так сильно, его место постепенно заполняли тоска и уныние. Все три года, что тянулись как жвачка, Хёнджин менялся, прогибаясь под гнётом обстоятельств. Он менялся не внешне, а внутренне, оставаясь всё тем же ангелоподобным мальчишкой, но, увы, с испачканными в грязи руками и ртом. Постепенно и его совесть начала умолкать и тревожила крайне редко. Ким привык, что приходится лгать, бессовестно обманывая всех и вся. Не врал он только себе, отказываясь тешить собственное эго, также как делали это все детдомовские. Крал он теперь с ловкостью заправского карманника, нередко обирая до нитки. Хитрить он тоже умел, иначе как прожил все эти годы среди козней и интриг. Но несмотря на толстую броню, которой оброс Ким, он лишь существовал. Словно на автопилоте выполняя поручения надзирателей. Их было трое: уже знакомый ему мужчина Донхёк, старая карга, что вечно била детей (ну или можно просто жаба, как прозвали её сироты), и молодая медсестра, слишком добрая для этого места, никто даже представить не мог, что заставляло её работать здесь. Всех детей заставляли «горбатиться» на благо чужого кошелька, за счёт них процветал этот «филиал ада», коим заправляла уже знакомая Хёнджину уродливая женщина. Их распределяли так: те, что были постарше, — работали, что помладше — учились попрошайничать, не способных ни на то, ни на другое отвозили в неизвестном направлении, и вряд ли там их ждала лучшая жизнь. Впрочем, Хёнджина это не интересовало, каждый день для него был достаточно наполнен, чтобы казаться ему испытанием на прочность. Работать приходилось намного больше и дольше, чем когда-либо прежде, ведь дети были бесплатной рабочей силой, марионетками без собственного выбора и мнения, заложниками ситуации. Неизвестно как справлялись остальные, а Хёнджин жил лишь во сне, когда без сил падал на жёсткую металлическую кровать и отключался от реальности. Он грезил о несбыточном, воображал, будто может летать, быть свободным, как птица, когда ветер бьёт в лицо, развевая волосы, нашёптывая одну и ту же песню. Из раза в раз этот сон начинался одинаково, события дублировали друг друга. Но с каждым разом Ким проживал в мире грёз всё дольше и дольше. Там он скакал навстречу неизвестности, а в голове были лишь скорость, полëт да свобода. Так минуло три года, двенадцатилетний Хёнджин принял новые реалии мира, но всё ещё продолжал мечтать. Его отдушина превратилась в его страсть, а страсть стала новой целью в жизни.