***
Вечером Ягер вновь ощутил то странное возбуждение, теперь походившее на лихорадку. Он все думал о ней, ее словах и их грустном прошедшем. О, ведь он знал, знал, что именно так она и скажет и теперь сам журил себя за надежду. Эта болезнь и боль, что я причинил, рассуждал он, слишком рано… Но Ягер боялся оставлять ее одну, ведь знал, как оно давит на нервы, а для нее, такой измученной и неокрепшей пока… Однако Анна сама его попросила; он видел, как она хотела сказать небрежно, но из-за слабости, духовной и физической, лишь проскулила. У него вновь сжалось сердце. Ему непременно, напротив, захотелось остаться и сидеть с ней, однако не подчиниться он ей теперь не мог. Он вышел за дровами, и холодный воздух отрезвил его. Ягер все хотел упорядочить мысли, как бы понять самого себя, свои суждения, однако вновь думал и мысленно стенал по ней. Теперь он совсем не сопротивлялся ей, хоть когда-то уязвленное самолюбие порой секло его сердце, преподнося воспоминания о ее побеге с Ивушкиным. Но Ягер решил более этим не мучится, ведь понимал, что Анна сбежала не ради него, а ради Гертрауд, а потому она во всем была невиновата. Эта мысль восхитила его, и он невольно вспомнил те же чувства, что и когда-то испытывал к своей матери. Ягер видел в ней все благообразие, доброту и боготворил ее, как ангела небесного, и думал, что она не проявляет любовь лишь из-за него, потому что он не угодил, но… он никогда не угождал. Повзрослев, Ягер продолжал любить ее, но теперь иначе — с разочарованием. Он вмиг понял, что она была не добра, не нежна, а эгоистична и жадна до своих капризов. Но Анна… Анна была другой. Она именно и была такой, какой Ягер видел мать поначалу. Более того, она преуспела в его представлениях, которые он даже не мог себе вообразить… И вдруг он подумал об отце. Маргарет ни раз отмечала их схожесть — наружную и душевную и задался вопросом: неужели отец, как и я, в Елене видел все совершенство, а после разочаровался? И Ягер понял, что Феликс, верно, увидел в Анне то, что и представлял об Елене, жестоко обманувшись ее безупречной наружностью. Значит, и впрямь похожи, вновь подумал он и, поставив полено на колоду, взял колун.***
Анну клонило в сон весь день, но она сопротивлялась, вновь боясь провалиться в обморок. И хоть Ягер уверял, что действие этого пентобарбитала прошло, Анна ложилась спать аккуратно, всегда с зажженной лампой, чтобы вмиг проснуться… И голова разболелась, с тяжестью подумала она и, осторожно встав, чтобы не потерять равновесие, спустилась вниз. Еще на лестнице она остолбенела при виде незнакомца. Это был мужчина лет сорока, невысокого роста, но упитан. Его лицо бледное, с безобразным шрамом над густой бровью, продолжающийся на мясистой щеке внушало неприязнь и страх. Его мелкие черные глаза оценивающе оглядели ее, и Анна только теперь вспомнила, что до сих пор в одной белой, почти прозрачной ночной сорочке. — Кто Вы такой? — спросила она с уверенностью, на которую сейчас была способна. Как она ни старалась, он усмехнулся, увидев ее подрагивающие губы и скрипучим голосом встречно спросил: — Вы, верно, фрау Ягер? — Вы меня знаете?.. А я Вас не знаю. Пошел вон. Он вновь усмехнулся и положил пакет на стол, который Анна только теперь заметила. Он глядел на нее не более мгновения, но его мимолетного зоркого взгляда хватило, чтобы ее колени затряслись и пересохло во рту. От безысходности ей хотелось закричать во все горло, однако Анна была будто загипнотизирована его жестким выражением и властностью, что от него исходила. — Шрайбер, — кивнул Ягер, когда вошел и отложил дрова, — разве ты сегодня должен был приехать? — Я приехал по выполнению Вашего приказа, герр штандартенфюрер. Анна заметила, как выражение этого человека изменилось, и оно стало почти благоговейным и почтительным. Он стоял прямо и смирно перед Ягером, однако тот на него и не взглянул. — Анна, что с тобой? Ягер встревоженно глядел на оцепеневшую Анну, которая теперь дрожала, глядя лишь перед собой. Он тотчас подлетел к ней, и она, почувствовав чужое тепло, повернулась к нему совершенно потерянная. — Я… у меня разболелась голова, и я вышла сюда… — О, верно, Шрайбер тебя напугал… — с сожалением проговорил Ягер, убирая ее выпавшие на лицо пряди; видя ее расстройство, он коснулся ее лица, поцеловал в макушку и, повернувшись к Шрайберу, грубо рявкнул, — Не смей показываться своей физиономией на глаза фрау Ягер! Шрайбер покорно кивнул и удалился своим жестким шагом. После его ухода Ягер вновь погладил ее по волосам, но Анна, словно не замечая вовсе, тяжело выдохнула и ступила на ступеньку, и, не удержавшись, упала к нему в объятия. — Анна… — обеспокоенно позвал он и теснее прижал, — все хорошо, не бойся… Пойдем, я отнесу тебя в постель. Подхватив ее на руки, Ягер дошел до чердака и аккуратно положил Анну на кровать. — Тебе лучше? Она кивнула и, вздохнув, спросила: — Кто этот человек? — Шрайбер. Тоже беглый преступник, только нацистский. Не беспокойся, он безопасен. И мне во всем подчиняется. — Он назвал тебя штандартенфюрером. — Да. Он фанатик и останется им. И я могу это использовать. — О Краузе ты думал так же. — она расположилась на своей постели и вздохнула; слабость отступила, — И что из этого вышло? Почему ты всегда окружаешь себя странными одиозными личностями? Ягер усмехнулся и несмело взглянул на нее. — Потому что я сам странная одиозная личность. Но я хочу сказать, что… не тревожься и о Краузе. Больше он не наша проблема. — А чья? Он теперь в полиции? Ягер глядел на нее искренне непонимающе и, не удержавшись, глухо засмеялся. — Что это значит? — насупилась Анна, — Скажи, что случилось? — Отдыхай, Анна. — ответил он мягко и погладил ее по волосам, — И ни о чем не думай.***
На следующий день приехал Тилике и по одному его озабоченному виду, Ягер приготовился к худшему. Тот не стал тянуть и разом все выпалил. Страшные догадки Ягера оправдались: Дрезднера нашли повешенным в его доме. — И все? Ни записки, ни сонных капель? Ну хоть что-то же должно было остаться? — негодовал Ягер. — Совсем ничего. Его жена, с которой мне удалось поговорить, не верит в его самоубийство. — Разумеется, это не самоубийство! Его убрали. Как убрали Маргарет, отца и меня, обвинив в его убийстве… Что ж, сомнений не остается — Мария. — Да, герр Ягер. Но мне стало известно еще одно обстоятельство… — Какое? Тилике помялся с минуту, выдержав пытливый взгляд Ягера, вздохнул и ответил: — Позвольте сначала переговорить с фрау Ягер об этом. — С ней? Но почему ты не можешь сначала рассказать мне? — Поверьте, она знает изнутри и, возможно, многое разъяснит. Позвольте с ней поговорить. — О, Тилике, она еще так слаба… Не вздумай давить на нее, — добавил Ягер строго, — и я полагаюсь на твою природную деликатность. — Разумеется, герр Ягер. Тилике поднялся на чердак к Анне, и Ягер последовал за ним. Увидев Тилике, она удивленно взглянула на него и приподнялась, садясь на постели. Ягер остался стоять у двери, чтобы ее не взволновать, а Тилике, взяв рядом стоящий стул, присел подле кровати. — Я вижу, Вам уже лучше, фрау Ягер. — начал он с улыбкой. — Да, благодарю, герр Тилике. — нервно сглотнув, она вдруг обеспокоено взглянула на него, — Прошу, скажите, виделись ли Вы с Розмари? Как она? — О, виделся, фрау Ягер. Должен сказать, что из-за Вашего резонансного исчезновения, ей докучает полиция… эти допросы и Мария… — Господи, с ней все хорошо? Мария угрожает ей? — Она не говорила мне об этом. Верно, нет. — Прошу, герр Тилике, я знаю, Вы находите в Розмари участие, позаботьтесь о ней. Ведь я понимаю, что более так продолжаться не будет и… прошу Вас, спрячьте ее, где бы никто не нашел. — Не беспокойтесь, фрау Ягер. Я сделаю решительно все для ее безопасности. Можете полагаться на мое слово. Анна кивнула, слабо улыбнувшись, и, заметив озабоченный взгляд Ягера, демонстративно проигнорировала и вернулась к Тилике. Тот, словно силился начать, но все молчал в странном смущении, и молчание стало почти осязаемым. — Фрау Ягер, я хотел бы Вас спросить о тех Ваших словах. Вы сказали, что Мария виновна в смерти Феликса. Это так? Анна вмиг поникла и опустила голову. Ягер нервничал и хотел было уже прогнать Тилике, как она заговорила: — Да. Я узнала об этом совершенно, того не желая, и… — Вы можете теперь рассказать, как случилось? Поверьте, фрау Ягер, это важно. — Да, я понимаю, — робко выдавила она и, глубоко вздохнув, продолжила, — Это случилось, верно, месяц или менее того назад. На день открытия замка Фюрстенберга, мы с ней повздорили, но у нас так бывало обычно… Через неделю, на выходные, она пригласила меня к себе на обед. Там сидел еще один гость, — ее голос прозвучал намного тише, будто опустошенее, и Ягер заметил, — но я решительно не желала поддерживать светский разговор и позволила себе уйти. Меня не без упрека отпустили, но и я тогда не стала молчать и выглядела, верно, грубо, но… я не жалею об этом теперь. Скитаясь по дому, я набрела на кабинет Марии и удивилась. Тогда я не понимала, зачем такой женщине, совершенно незанятой делами, кабинет, да и еще просторный. Да, верно, я не должна была туда входить без спросу и перебирать документы, но тогда я была решительно в бешенстве. И из-за того, что ожидала обед тет-а-тет с Марией без посторонних. Но я вошла в кабинет, огляделась, мне сразу бросилась в глаза некоторая вычурность… Я сначала подумала, что это бывший кабинет покойного герра Ягера, но… я была уверена и сейчас тоже, что он там никогда не был. Это был кабинет Марии. На столе лежали какие-то документы и меня удивило, что документы касались фармацевтического завода и виноделен. Я не посвящала Марию в дела, как бы она меня об этом ни просила. А теперь я обнаруживаю документы и совсем недавнего срока, за октябрь. Я тогда совершенно ничего не поняла. Стала смотреть еще и находила все новые документы… Дошло до того, что я начала рыскать по ящикам стола, — она потупила взгляд и невольно зарделась, — разумеется, я бы пожалела об этом в других обстоятельствах, но то, что я нашла… Я не жалею. В самом нижнем ящике, под стопкой документов я нашла завещание, заверенное герром Дрезднером еще несколько месяцев назад. Там стояла подпись покойного герр Ягера и печать. Завещание свидетельствовало в пользу Клауса и мою. Контрольный пакет акций фармацевтического завода герр Ягер поделил между нами поровну. И все винодельни, и пекарни — тоже. Герр Ягер завещал Клаусу деревню Обераммергау, а мне — Фюрстенберг. Я была решительно потрясена находкой. Ведь, как говорил мне Клаус, перед тем, как передать другое завещание полностью на мое имя, герр Ягер все завещал Марии. Все еще находясь под таким тяжелым впечатлением, я дождалась ухода гостя и рассказала все Марии. Разумеется, последовал скандал: я спрашивала ее об этом завещании и подозревала, что оно и есть настоящее, то, которое было составлено герром Ягером, но Мария все отрицала, обвиняла меня… Я была решительно в ярости и пригрозила рассказать все герру Дрезднеру и отправиться в суд, но внезапно что-то случилось. Мария переменилась в лице, просила меня успокоиться, выпить чашку кофе, и тогда она мне все и объяснит. Я приняла предложение, хоть была и рассержена, а после… Когда она приготовила мне кофе, я выпила его и стала требовать объяснений, но… уже ее не слышала. Я потеряла сознание. А когда пришла в себя, уже дома, то надо мной склонялся этот доктор Шварц… Он сказал, что я упала в обморок и бредила о каком-то завещании. Он выказал серьезное беспокойство о моем психическом здоровье, но я здорова. Я в своем уме. Тогда я, разумеется, разозлилась на его необоснованные обвинения, на что он выписал мне успокоительные, а когда я рассказала о найденном завещании, то он заверил меня, что мне лишь приснилось или привиделось, потому что я бредила во сне. Я не могла согласиться с этим и тогда… он вколол мне что-то. И я потеряла сознание. Да, именно потеряла, поскольку после я чувствовала себя… Тилике, внимательно слушающий, кивнул и резонно спросил: — Как Вы себя чувствовали, фрау Ягер? Как и именно? — О, ужасно. Невыносимо. У меня ломило все тело, я не могла сосредоточиться, стала чрезмерно раздражительной, обычный свет в комнате казался мне слишком ярким… но тогда я решила, что это лишь побочное действие снотворного. И уже к тому времени наступил понедельник, мне нужно было собираться на работу… — Это состояние преследовало Вас после? — Да, очень. Мне становилось лучше лишь, когда я… — Выпьете. — закончил за нее Тилике и простодушно улыбнулся. Анна, вновь сконфузившись, почти виновато кивнула, потупив взгляд. — Позвольте еще один вопрос, фрау Ягер? — Хватит, Тилике! — вмешался Ягер, — Ты, верно, ее уже утомил. Анна вдруг подняла голову и взглянула на него резко, почти раздражительно, порываясь огрызнуться, но лишь устало потерла глаза и кивнула Тилике. — Спрашивайте, герр Тилике. Я на все отвечу. — Намедни я узнал некоторые подробности одного возникшего обстоятельства… — начал он аккуратно, — пари. — Пари? — вмешался Ягер удивленно, — какое еще пари? — На фрау Ягер, — ответил Тилике, повернувшись. — Что за вздор?! Объясни немедленно! — Я? Не лучше ли фрау Ягер Вам объяснит… Тилике вновь обратился к ней, и Ягер, совершенно недоумевающий, впился в нее взглядом. Анна выдохнула и сконфузилась. Перебирая в руках плед, она взглянула сначала на одного, потом — на другого и начала: — Я, право, не желала бы объяснять. Это подробности касаются лишь меня и… — она неловко кашлянула, — и это мерзкая история, которую я бы не хотела вновь вспоминать. — Что здесь происходит?! — не вынес Ягер, — Что за пари?! — Герр Ягер, прошу Вас… — успокаивал встревоженный Тилике и поравнялся с ним, — это история… — Не взывай ко мне! Довольно! Что за пари, Тилике?.. — Это, верно, правда история не весьма благоприятная и Вам… — На мою жену ставят пари и ты считаешь, я не должен знать?.. — прошипел Ягер, смерив его горящим злостью взглядом. — Я расскажу. — наконец отозвалась Анна и, взглянув на Тилике, продолжила, — Не беспокойтесь, герр Тилике, Вы здесь останетесь лишь слушателем и не пострадаете от гнева герра Ягера. Что ж, — она тяжело вздохнула и выпрямилась, — эта история началась вновь с открытия замка Фюрстенберга. Тогда на вечере нас посетил герцог Брауншвейг-Каленбергский. Мы с ним не особенно долго говорили и, признаться, я его совсем не запомнила. Уделила внимание, как хозяйка вечера, только и всего. Но после этого герцог Брауншвейг стал проявлять ко мне внимание и очень навязчивое… Сначала цветы, подарки, которые я, разумеется, отсылала. Но герцог был решителен…***
Месяц назад. — Неужели ты до сих пор любишь своего беглого муженька, который тебя оставил здесь одну? — насмешливо спросил Кристиан, расхаживая по гостиной. — Я не понимаю, почему Вы, герцог Брауншвейг, говорите мне «ты». Кажется, я не позволяла Вам подобной вольности, — ответила Анна, ощущая подступающий ком злости, — и смените тон. Он навещал и чтил ее своим вниманием лишь один раз в неделю, в воскресенье, как условились, но Анну утомляло даже это. После того званого обеда у Марии, она заметила еще большее его усердие в отношении ее. Теперь он не отправлял ей подарков, а сам, лично привозил их и отличался удивительной частотой. Он решительно не оставлял ее ни единого дня, желая сблизиться и предлагая дружбу, однако Анна оставалась верна себе. Но чем больше она его отвергала, тем ближе он приближался, снося все: и ее грубость, и остроумие. Под таким упертым натиском Анна все же дала слабину и позволила ему навещать ее не более одного раза в неделю. О, Кристиан был счастлив и в этот единственный день привозил и цветов целую лавку, и подарки. В обществе, разумеется, стали гулять сплетни от подобного внимания герцога к фрау Ягер, что приводило Фредерику, как знала Анна, в неистовую ярость, и она могла бы вновь ублажить свое самолюбие хоть этим, но к тому времени уже имела свой недуг, испытывая постоянную слабость и апатию. О, она и уступила ему лишь поэтому, потому что устала от его бесконечной навязчивости, которая утомляла ее совсем. Мария же была в полном восторге. Анна более не говорила с ней о найденном завещании и реже стала допускать к себе, однако Мария изъявила навязчивость и намного упрямее, чем Кристиан. Анна не отрицала, что она заботилась, наказывала меньше работать и слушать рекомендации доктора Шварца. О, Анна чуть не выгнала ее совсем, и они вновь поругались. С недавнего времени это стала ее любимым занятием, но теперь стала замечать странный взгляд у Марии: такой холодный, отчужденный, точно волчий и злой. И под этим ее взглядом Анна невольно нервно сглатывала и теряла былой воинственный дух. Сегодня в воскресенье, как и было запланировано, Кристиан вновь ее навестил и подоспел к обеду. Анна была не особенно разговорчива, лишь поблагодарила за цветы, отвергала, по обыкновению своему, его дорогой подарок. Обед прошел почти в молчании, но Анна знала, что он глаз с нее не спускает и мысленно поморщилась. После обеда они остались в гостиной, и Кристиан желал увлечь ее необыкновенной беседой, однако Анна оставалась апатична. Однако стоило ему вспомнить о ее семье, то есть о Ягерах, и Анна вмиг оживилась, несмотря на слабость. Кристиан с некоторым озорством рассказывал о подробностях, которые ему удалось выведать у общественности, порой усмехался и давал собственные оценки на ту или иную ситуацию. Особенно ему нравилось делать это, когда обстоятельства касались ее с Ягером супружеских отношений. Дескать, он никогда бы так с ней не поступил и вновь пускался в скрытые оскорбления Ягера. Но Анна терпела недолго и пресекала все его попытки, однако именно тогда он и взорвался. И позволил себе насмешливый тон в отношении их неудавшегося брака и выказывал удивительное негодование, почему после всего случившегося, Анна до сих пор носит его фамилию. — Какой странный вопрос… — сохраняя равнодушный тон, отметила она, — Он мой супруг, потому я и ношу его фамилию. — Ягер в бегах и, верно, никогда более не вернется, а если и совершит подобную глупость, то его непременно ждет арест. И что же, так и останешься ему верной женой? — Удивительно, как в Вас, герцог Брауншвейг, мешаются сегодня прозорливость и неверие. Кристиан усмехнулся, долго наблюдая за ее несколько сонным видом. И вдруг подскочил к креслу, на котором она сидела и присел на корточки подле нее. Анна лишь устало взглянула на него разок и отвернулась. — Он не ценил ни единого дня, что был женат на тебя, — горячо начал он, — лишь третировал и унижал, да еще и публично, а ты все держишься, надеешься, верно, но ничего из этого не выйдет, Анна! Он не любил тебя никогда… — Вы не знаете об этом, герцог Брауншвейг. Вы лишь нахватали сплетен из общества, тому и верите. Вы даже не жили здесь, чтобы судить. И уж, разумеется, не жили в моей семье. — Неужто станешь отрицать? — усмехнулся он вызывающе, — Сколько любовниц еще при тебе он водил… И эту Луизу. — Довольно! Хватит об этом. Я знаю все и без Ваших напоминаний, герцог Брауншвейг. И не нуждаюсь в Ваших оценках. — Анна, поверь, — он вдруг понизил голос и ближе, почти вплотную наклонился к ней, — я говорю это не из-за намерения обидеть или задеть тебя… я лишь в недоумении. Как ты можешь еще носить его фамилию и хранить верность такому гадкому человеку? — Храню я верность и фамилию не ему, а его отцу. Господь упокоил его душу и поселил в моем сердце благодетеля. И еще до отхода он связал меня клятвой, что я теперь не могу отречься от моего супруга. Что бы ни случилось. Никогда. — Ты лишь растратишь свою молодость и красоту зря… — подытожил Кристиан, заключив ее руку в свою, — этого человека больше нет подле. Все закончилось. Так начни же заново. Анна, начни со мной. Она повернулась к нему с недоуменным взглядом и взглянула на свою руку в его. Она хотела отдернуть ее, однако его хватка была сильна, почти властна, и Анна невольно поежилась. — Анна, он не любил тебя, — продолжал он уже исступленно с внезапно вспыхнувшей страстью рассматривая ее испуганное лицо, — и ты жила в этом унижении его измен и бесконечных оскорблений. Я не поступлю так с тобой, — Кристиан вдруг поднес ее руку к своим губам и с воспаленной страстью поцеловал, — стань же моей. Я все сделаю. Все… все ради твоей радости, но, умоляю, обрати хоть свой взгляд на меня. Он все продолжал говорить, отчего еще более пугал ее. И так упавшим духом Анна еле внимала его словам, будто как во сне. От внезапного его выпада ей вмиг подурнело, а его слова звучали все призрачнее и отдаленнее. В глазах ее резко потемнело и стало чрезвычайно душно. — Где… — прошептала она одними лишь губами, — Где Розмари?.. Господи, прекратите говорить… Анна почти задыхалась и вдруг почувствовала трепетные касания на своей шее. Кристиан вновь что-то шептал теперь нежно и расцеловывал ее лицо. — Боже, прошу Вас… Будьте милосердны. Пожалуйста… — О, как ты сейчас прекрасна в своей этой трогательной беспомощности… — говорил он ласково, целуя ее лицо, — Прошу, всегда оставайся такой. Для мужчины нет зрелища прекраснее, чем подобная женская беспомощность… — Я… замужняя женщина. — ответила Анна слабо, стараясь отстраниться, — Вы не можете так со мной говорить… Где… где Розмари? — Неужели ты не видишь, как я уязвлен тобой и не могу думать ни о чем, кроме твоего милого лица… Прошу, поцелуй меня. Я знаю, ты жаждешь нежного обращения, чтобы вновь почувствовать себя женщиной, но так я буду нежным… Анна совсем была уже как в полусне и чувствовала его уверенные движения. Собрав остаток сил, она вырвалась из его плена и отскочила к окну. Голова закружилась сильнее и внезапно ее затошнило. Отворив окно, Анна полной грудью вдохнула холодный воздух и выпрямилась. — О, презренный человек!.. — воскликнула она тяжело и повернулась, — Как Вы можете позволять себе такие выходки?! Я Вам не девка уличная, что отдастся лишь из-за Вашего титула и этих театральных фраз! Думаете, не знаю я, что Вы тот еще фат, хлыщ и повеса?! Все мне о Вас известно. Видела я уже таких… Вы-то от моего мужа, признаться, недалеко ушли, лишь разговаривать тонко умеете, а он не особенно умел. Да только Вы насквозь лживый, угодник и льстец! И Вам я нужна, верно, для Вашей коллекции?! О, слышала я, как Вы здешних фрау усахариваете, что они даже Вас у дома караулят! А я Вам на что? Кристиан, пристыженный и удивленный ее внезапной прямотой, выглядел почти потеряно. Он, в который раз поразился ее удивительным умением быть женщиной мягкой и податливой и тотчас перемениться в хваткого обличителя. Анна все еще выглядела больной и слабой, но глаза ее странно сверкали уверенностью и презрением. — Ты несправедлива ко мне, Анна. Отчего ты решила, что мои порывы к тебе неискренне? А про здешних фрау… так это я для них интерес, поскольку человек новый и не знающий многого в ваших краях. Да, верно, я слишком горяч, но лишь потому, что не могу удержаться при виде тебя… — Довольно! Не хочу Вас слушать. Неужели Вы не видите, что мне противны… Кем бы Вы ни были, какой красоты и обращение не представляли — противны, — прошептала она страстно, — Вы же видите, что я больна, но Вам лишь бы себя удовлетворить… А мне невыносимо. Но… — она сощурилась лукаво и устало улыбнулась, — я знаю, что Вас еще прельстило… Моя незыблемая репутация в обществе. Как меня там называют? Львица Баден-Вюртемберга, как львица Романьи Катерина Сфорца, помните? А мы и впрямь с ней похожи. Мы обе наделали много шума в свое время… Но к черту! Не соблазнюсь я Вами никогда. И дело тут в моем муже, как ни странно. Да, Вы во всем правы: я терпела многое за нашу несчастную семейную жизнь, но он любил меня, несмотря на то, через что заставил пройти. Любил по-своему, как научился… — она вдруг задумалась, — Он мне никогда не говорил подобного, что Вы сказали. И не относился так, как Вы и был ужасным мужем, но… не обольщусь я Вами никогда. Оставьте эту затею и совсем перестаньте ко мне ходить. Вон, Луиза тоже из Фюрстенбергов и на выданье. К ней и ходите, а я замужем. Кристиан невольно потупил взгляд, как бы в недовольстве и гордо спросил: — Значит, ты мне отказываешь?.. — Наконец-то дошло. — вздохнула она от усталости, — В Вашей хорошенькой головке всего одна мысль, которая мне известна. Да как Вы могли предположить, что я буду… с Вами! — она чуть ли не прыснула, — С таким хлыщем! Не по рангу и не по положению Вы мне, чтобы с Вами водиться… Пошел вон! — Я это запомню. — ответил он почти ненавистно, — Но хочу сказать, что я всегда получаю, что хочу.***
Месяц спустя, за несколько дней до приезда Ягера. Анна в связи с продолжавшимся нездоровьем приняла приглашение Марии отбыть к ней на пару дней отдыха. Хоть Анне было нестерпимо скучно, она все же осталась, все пристальнее к ней теперь присматриваясь. И хоть Мария чрезмерна начала ее раздражать, Анна побаивалась принять резкое на ее счет решение. И опять прибудет этот доктор Шварц, думала она и считала, что права. Анна выказывала через силу изрядное уважение и заметила успокоившийся взгляд Марии. Значит, поверила, рассуждала она мысленно. Тогда было не особенно солнечно, но не холодно, однако Анна все же не решалась выйти прогуляться, а сидела у камином с новым, привезенным из Страсбурга герром Леруа, романом. Марии обычно не оставляла ее надолго одну и докучала разными предложениями, но, благо, они уже отобедали, а потому докучать стала особо нечем. Читать Анне не хотелось, и она вновь почувствовала небывалую усталость, хоть и не делала сегодня решительно ничего. Встав с диванчика, Анна поднялась на второй этаж, в комнату Марии, чтобы предложить ей вечерний моцион. Отчего-то она тогда подумала, что бесполезная болтовня Марии взбодрит ее. Уже в коридоре она услышала ее телефонный разговор, сделав шаг тише, и невольно притаилась. Подойдя к двери ее комнаты, она могла расслышать Марию совсем. — О, не беспокойтесь, герр Брауншвейг, я все сделаю. Да, я разумеется, понимаю, а много ли поставили? О, ужин у «Дюссо»?.. Считайте, он уже Ваш. — она помолчала с мгновение, выслушав, и вновь заговорила, — Я все устрою. Да, Анна очень своенравная… но здесь проблемы не станет. О, Вас это не должно волновать, герр Брауншвейг, уверяю Вас. Все пройдет с хваленным немецким качеством… Я не собираюсь ее уговаривать, это сделает герр Шварц, мой врач, и его пентобарбитал. Она совсем ничего не будет помнить. Но даже, если и вспомнит, то герр Шварц убедит ее, что это был лишь сон… А, еще кое-что, герр Брауншвейг. Что Вы должны предоставить в качестве доказательств? Подвязка с ноги и все? Ну, хорошо, это будет устроено. Да, перед этим я дам ей одну известную настойку и, разумеется, последствий не будет. О, мы с Вами уже договорились о цене. Я запрашиваю сто тысяч и Анна вся Ваша. Анна, стоя под дверью, не вынесла, заходясь почти в припадок от возмущения и ворвалась в ее комнату. Мария от неожиданности чуть не подпрыгнула, наспех попрощалась и положила трубку. — Господи, Анна! Ты так меня напугала… Знаешь ли, врываться в личную комнату такой моветон… — Довольно! Вы мне еще смеете говорить о моветоне?! С кем Вы говорили? С герцогом Брауншвейгом? Вы… — выдавила она в отвращении, — Вы… продали ему меня?! Как собаку?.. Мария невольно округлила глаза и выпрямилась. — Прошу, Анна, ты неверно поняла… — Хватит! Я поняла верно! О, когда Розмари рассказала меня об этом слухе, я не поверила… не поверила, что этот хлыщ поставил на меня! А теперь выходит, что правда! Как Вы посмели?! Посмели сделать из меня «камелию»! — Хватит истерик! — строго отрезала Мария, — довольно я тебя терпела! Я думала, что ума в тебе побольше, а ты еще мала… мала! Все думаешь, что власть без крови и жертв бывает… Не бывает вовсе! И что же теперь отказываться?! Была бы ты хоть на дюйм умнее, давно развелась бы с Клаусом и вышла за герцога! Вот, кто тебе ровня! Вот! А ты все по нему и Феликсу убиваешься… Хватит! Это прошло! И пора жить дальше! И что с того, что он поставил на тебя? Если не была ты неприступной крепостью, все было бы по-другому, а я, как вижу, ты не понимаешь хорошего обращения… Тебе непременно нужно страдать! Как страдала с Клаусом. — Власти без крови и жертв?.. — тихо повторила Анна и пошатнулась, — Это ты?.. Ты… Ты убила Феликса. Моего отца… — Анна, прошу тебя… Успокойся. Ты вновь неверно поняла… — Хватит! — яростно закричала она, — Убийца! И завещание, верно, на свое имя подделала! И Клауса убрала, обвинив его в убийстве, чтобы никто не задавал вопросов! Я все, все расскажу герру Дрезднеру! И про завещание, и про Феликса! Я сделаю все, чтобы увидеть тебя в наручниках и на скамье подсудимых! Тебя и твоего прихвостня Шварца!***
— А после я совсем и не помню… Розмари сказала, что я пролежала в беспамятстве несколько дней, приходил этот доктор Шварц, — она скривилась на секунду, — делал инъекции, как он говорил, лекарство, но… мне лишь сильнее хотелось спать. Анна легла на подушку, не смея взглянуть на Ягера. Ей стало стыдно за свой рассказ, в котором отчего-то чувствовала себя виновной. Ягер не выказал ни малейшей эмоции, в отличии от встревоженного Тилике, и ровно произнес: — Я думаю, Тилике, нам стоит дать фрау Ягер отдых. Тилике кивнул и, встав со стула, попрощался прошел вниз за Ягером. Они в молчании присели на кухне, и Тилике с опаской косился на спокойного, даже равнодушного Ягера. — Вы меня пугаете, герр Ягер, — признался Тилике и невольно поежился на стуле, когда он обратил на него свой свинцовый взгляд. Ягер ничего не сказал, лишь заходил по кухне в каком-то странном напряжении. — Мне нужен «Вальтер» двенадцать и семь миллиметра, — спокойно проговорил он, — и «Парабеллум», пожалуй, любой. — Герр Ягер, Вы же не… — А что еще остается, Тилике? Да, и найди мне досье на этого герцога… — Но, герр Ягер… — Немедленно!***
Они не говорили теперь совсем, даже по необходимости: Ягер видел ее отстраненность и напускное равнодушие, однако знал, что Анна тяготиться рассказанным. Он сам не давил более, да и как признался себе, не хотел. Анна стала лишь еще бледнее и безжизненнее, что его особенно угнетало. Он не догадывался, что происходит у нее в сердце, даже в своем, но тяжелый морок теперь лег на них обоих. Ягер ходил взад-вперед по хижине и хотел хоть к чему-то прийти, какому-то выводу, чтобы полегчало немного, однако лишь находил смятение. Да, Ягер хотел убить Марию и считал себя здесь правым, но не с этим герцогом… Ведь он, Ягер, все же признавал свои потерянные права на Анну, хоть они и не были разведены. Но они, как рассуждал он, и женаты никогда не были. Впрочем, Ягер знал, почему злился, но никак не имел на это право, теперь по его разумению. Неужто я другого ожидал, спрашивал себя он мысленно, конечно, Анна достойна большего, хотя бы уважительного отношения… Теперь Ягер не порывался к ней, чтобы зацеловать, к скорби своей, понимая, что не мог уже. Да, лучше начать именно с уважения, рассудил он, все еще расхаживая по кухне. К полудню прибыл Тилике с выполненным запросом, и Ягер остался доволен, несмотря на его предостерегающие, почти укоризненные взгляды. — Герр Ягер, будьте благоразумнее… — О, Тилике, опять твое занудство… Как ты мне надоел. Тилике поник на глазах, и Ягеру стало почти совестно. Он вздохнул и предложил ему чай своим самым учтивым тоном. Тилике, все еще опечаленный, мялся с минуту и все же кивнул. Ягер сумел отвлечь его разговором и расспросами о делах в Берлине, однако узнал немного: Розмари так и донимали следователи, Мария подозревала ее, убийство Дрезднера признали самоубийством и расследовать дальше не стали. — Да, но меня еще беспокоят внезапно появившиеся в этой местности полицейские машины, — сказал Тилике, отпив чай. — А что, их стало больше? — Намного, герр Ягер. Я знаю, Вы любите рисковать и сейчас… — Теперь мне не до риска. — ответил Ягер устало и вновь зашагал по кухне, — Анна почти у меня на руках, ведь она еще так слаба… — Ей стало хуже? Ягер помолчал с минуту и долго глядел в окно. Тилике не стал прерывать его размышлений и продолжал пить чай. — Я боялся, что это произойдет… — почти прошептал Ягер задумчиво. — Что произойдет, герр Ягер? — После ее рассказа, она отстранилась. Мы с ней и так не особенно ладили. Она мне не доверяла, дичилась, как зверек и еще… — он тяжело выдохнул и повернулся к Тилике, — ведь она еще не отошла от болезни. Я знаю, что ты хотел сказать и я согласен, но как?.. Она так слаба… Ягер вновь замолчал, будто что-то решал про себя чрезвычайно важное, а после вздохнул, выпрямился и проговорил себе: — Ну что ж, значит, вместе. — Герр Ягер, — Тилике тотчас подскочил к нему, — Вы снова совершаете необдуманный шаг. Вам одному не выбраться, а Вы еще возьмете с собой больную жену… — А что ты предлагаешь? Оставить ее? У меня и у нее больше никого нет… И после всего, что я ей сделал, — он задумался и выражение его стало скорбным, — как же я ее оставлю. — Шрайбер Вам поможет. Неужели он не найдет какой-нибудь дом в глуши на конце Германии, чтобы ее никто не нашел?.. — За ней ходить нужно, как за ребенком. Посмотри на нее, Тилике! Что она будет делать одна в людях? Я был ей ужасным мужем и мы все равно, что чужие с ней, но со мной ей будет лучше… — Вы поступаете эгоистично, герр Ягер. Вы не хотите оставаться один, но Вы лишаете ее спокойствия! Вы сказали, что она больна и ей нужен покой. — помолчав с мгновение, Тилике выдохнул разом, — Может, без Вас ей будет лучше? Ягер впился в него взглядом, однако не мог отрицать правду. Тилике знал, что больно ударил, но не жалел, знал, что это лишь отрезвит Ягера. Однако он сник, и тяжесть одолела его сердце. — Тилике, поверь, я… — начал он не своим голосом и прокашлялся, — без меня она не выдержит… Поверь мне. Да, я не могу утверждать и говорю это не из-за эгоистичного своего порыва, а как чувствую. Ей страшно, а в незнакомом месте будет еще страшнее. Веришь, я забочусь об ее спокойствии больше, чем ты думаешь. Я уже оставил ее однажды и сделал это со спокойным сердцем, зная, что она справится. Но не теперь… какая тоненькая стала. И теперь без меня она не справится. Кто о ней станет так заботиться, кроме меня? Сколько бы не заплати, никто не станет… Тилике промолчал, уже понимая, что не переубедит его. Вскоре он вспомнил, что нашел записку между косяком и дверью и вновь насупился. Ягер, удивленный внезапной находкой, взял ее и узнал почерк Шрайбера. Как и обещал, он подогнал машину к дороге, к выходу из леса, и обеспечил всем необходимым. — Почему же он лично Вам не сказал об этом? — недоумевал Тилике. — В прошлый раз он напугал Анну, и я приказал ему больше здесь не появляться. Так даже лучше. — А Вы?.. Вы все же решили?.. — Да, Тилике. И, прошу, ничего теперь не говори.***
После ужина, который Анна даже не попробовала и оповестила, что рано отойдет ко сну из-за нахлынувшего утомления, Ягер стал собираться, но аккуратно, чтобы она не услышала, поскольку не хотел напугать ее своим отсутствием. Он взял с собой принесенный Тилике «Парабеллум» и, накинув пальто, взял ключи от машины, что нашел на гвозде у двери хижины. — Куда ты? Он вздрогнул от неожиданности ее голоса и обернулся. Анна стояла в своей белой сорочке на предпоследних ступеньках лестницы и глядела на него смятенно. — Уже поздно. Ложись спать. — Куда ты идешь? Ягер потупил взгляд на секунду, затем вновь взглянул на нее, видя ее решимость, хоть и болезненную. — Мне нужно отлучиться на несколько часов, но я скоро вернусь. Верно, даже до рассвета. — Ты хочешь убить его? — выдала она робко и прозвучало совсем по-детски, отчего он улыбнулся. — Кого его? Я не понимаю… — Этого герцога. Я слышала, как ты просил «Парабеллум» у Тилике. Ты хочешь убить его? Ягер вздохнул тяжело и, глядя на нее, лишь кивнул. — Так будет правильно. — Что правильно? — она вновь выглядела болезненной, но теперь больше расстроенной; она нахмурила брови от негодования и лихорадочно сглотнула. — Возвращайся в постель. — мягко подытожил Ягер и подошел к ней. — Нет! — воскликнула она, что есть мочи, но лишь запищала, — Это неправильно. Ты не можешь его убить… хотя бы потому… потому что ты не знаешь, где он живет. Ягер снисходительно улыбнулся, и его взгляд вмиг потеплел. Увидев его перемену, Анна выпрямилась, как позволяли силы и вновь заговорила: — Ты не убьешь его. И лишь потому, что будешь идти до Берлина несколько дней. — Анна, прошу тебя, иди в постель. — Нет, Клаус… — она вновь выдохнула и оперлась на перила, — Почему ты так жестоко поступаешь со мной?.. Ягер оказался совсем к ней вплотную, видя ее слабость и тихо подхватил за талию. Она не сопротивлялась, но, вся трепеща как лист, смотрела на него умоляющими глазами. — За что ты меня так мучаешь?.. — прошептала она одними губами, но Ягер понимал, что этот вопрос, звучал и не вопросом вовсе теперешним ему, а как нечто риторическое, ведь понимал он, что она часто его задавала себе. — Не муж я тебе совсем, я знаю, но не могу это так оставить… — Брось, — жалобно проскулила она, — брось. Ты как всегда не думаешь, что дальше будет… А если тебя поймают? Ты мне скажешь, что нет, ты уверен, а я нет… Я, может, всегда была неуверенна в благоприятном исходе… А ты так легко. Ты всегда был жесток ко мне… — Прости меня. Хотя не прощай… мне отчего-то нравится быть перед тобой виноватым. Анна взглянула на него так, как он никогда не видел: то ли смиренно, то ли воспалено, то ли обиженно… он не понял, однако сердце у него от этого ее взгляда нещадно сжалось. — Не ходи никуда, — прильнув к нему, выпалила она горячо, — не надо… Он того не стоит, а из-за одного порыва так рисковать… Ягер вмиг переменился, ощущая странное тепло в груди, мягко разлившиеся. Взяв ее хрупкую ладонь в свою, он положил ее на грудь, где билось его сердце и склонился совсем вплотную, касаясь носом ее виска. — Одно твое слово — и я все сделаю. Скажи мне… Прошу, скажи. Анна, ощущая под своей ладонью биение его сердца, отчего-то сконфузилась, зарделась, словно от чего-то неприятного. Но вскоре выдохнула, привыкла к его теплу и сама провела по груди осторожно, пальцами касаясь свитера. — Останься со мной.