Как на войне

      Вскоре ехать было нельзя, и Ягер понимал, потому и отправил Тилике в Берлин, к Розмари, чтобы разведать. Когда он остался один, то не мог усидеть на месте, все мерил шагами кухню и, в конце концов, не выдержав, раскурил трубку. Облегчение наступило мимолетное, но тяжесть мыслей все же прошла. А думал он о ней. За это время, с момента их прощания, прошло больше месяца или два — он не считал — и Ягер видел себя правым, а потому тоска притуплялась добродетелью. По прошлым донесениям Тилике он в этом уверился: суд решил в пользу Анны, она завладела Фюрстенбергом и вместе с тем получила титул. За Баден-Вертемберг и предприятия Ягер тоже был спокоен, зная ее трудолюбие и ответственность. Однако при всей своей щедрости и, как он считал, справедливой, он все еще думал о себя уничижительно, вспоминая через что заставил ее пройти. И доволен ли я был тогда, что ей больно, спрашивал себя он и, к скорби своей, утверждал вопрос. Да, он признал себя низким и жалким человеком, что так мучал безвинную и глубоко сожалел, но это не изменило правды. Что уж теперь сожалеть, вновь подумалось ему.       Ягер много и долго думал об Анне, даже любил это делать, вновь заходясь в самобичевание и презрение к себе. Но за все время раза два лишь вспомнил об отце. С ним он не был виноват совсем; Ягер знал грехи Феликса и даже теперь не понимал, простил ли его. Он не любил рассуждать о нем. Отец мертв и кончено, говорил он себе. И более к тому не возвращался. Но Маргарет… его дорогую тетю Мэгги он оплакал сполна. Почти заточенный в этой хижине, Ягер о многом вспоминал, но, уже выучившись, не сожалел, а думал, как исправить или смягчить.       Однако меланхоличные настроения вскоре сменялись рациональностью, и Ягер приступил к анализу сложившихся обстоятельств. Лишь единственный вопрос стучал у него в мозгу, подобно старинным часам у них в поместье, который не давал ему спать по ночам. О, сколько он блуждал по этой своей хижине, лесу, размышляя в поисках виноватых. И ведь какая жестокость, думал он тогда. У него не было доказательств и разумного вывода или хоть одного подозрения, но Ягер был уверен на уровне обостренных чувств и звериной, выработанной в танковых сражениях интуиции, что Мария была причастна. Когда он озвучил свое предположение, которое скорее звучало как вынесенное обвинение, Тилике, тот, разумеется, потребовал доказательств, мотива и хоть косвенных улик, указывающих на ее вину, который у Ягера совсем не было.       — Но не кажется ли тебе странным, Тилике, — продолжал он в защиту своего предположения, — что отец все оставил Марии? То есть, решительно все. Эти семьдесят процентов, о которых я говорил Анне, заключали в себе и фармацевтический завод, Фюрстенберг, и все виноградники, а остальные тридцать — это какие-то пекарни, только и всего. И удивительно, что в завещании не было меня, прямого наследника. Да, у нас с отцом были непростые отношения, но… веришь, он не мог так со мной поступить. Хоть из одного чувства вины, ведь он все же признавал передо мной вину за… — он осекся и вздохнул, — неважно. А здесь он внезапно все оставляет Марии! Да он никогда ее к своим деньгам не подпускал, как бы она ни старалась. Верно, не доверял…       — Странно, отец не доверял своему сыну, раз не подпускал Вас к его деньгам, — начал резонно Тилике, — не доверял жене, но поверил фрау Ягер.       Ягер помолчал с минуту, задумавшись, и усмехнулся:       — Он сделал это назло мне. Хотел унизить и показать, что даже моя жена достойна его состояния, нежели я. Отец всегда так делал…       — Верно, назло. Но как же он был прав.       Ягер впился в него взглядом, однако возразить ему было нечего. Феликс поставил на Анну, а не на него и выиграл вдвойне.       — Он всегда чувствовал людей, — опечалено отозвался Ягер, — будто читал их с ладони. И Анну прочел… И если не доверял Марии, значит, на то были причины. Какие?       Тилике вновь ему не поверил, и Ягер видел, однако фыркать не стал. Он бы и сам, верно, не поверил, а одного предчувствия для обвинения было ничтожно мало.       — Герр Ягер, может, Вы все же попробуйте снова и вспомните…       — Нет, Тилике! — в его груди вновь вздыбилось раздражение, и он заходил по комнате, — Думаешь, я после этого не пытался? Сколько раз! Здесь, в той в камере, даже, когда меня заковывали в наручники… Я все вспоминал и думал… Но ничего. Я тогда выпил много и заснул в беспамятстве, а когда проснулся… — Ягер тяжело выдохнул, — кровь на моей рубашке, руках и этот нож…       Он вновь задумался, и Тилике, поняв, не стал одергивать его. С Ягером теперь так часто случалось, что посреди разговора он внезапно замолкал, думал о своем и всякий раз раздражался, когда к нему взывали.       — Нож… — прошептал он, — Ну конечно! Почему я сразу не подумал об этом?..       — О чем Вы говорите?       — Нож! Мой нож, который подарил отец на мое десятилетие. Это семейная реликвия Ягеров, передающаяся по мужской линии. Им и закололи отца!       — Не понимаю… — нахмурился Тилике, — и что с того?       Ягер нервно усмехнулся и присел напротив Тилике.       — Это неоспоримо доказывает мою вину, Тилике. Отец заколот моим ножом, да и его кровь на моей рубашке и руках. А кто знал про этот нож? Это наша реликвия, одна из многих и кому это интересно, кроме семьи? А в нашу семью уже тогда входила Мария.       Тилике выглядел озадаченным и мрачным. Теперь он серьезно задумался, и Ягер облегченно выдохнул.       — Но если бы это была она, то зачем ей это делать? Чтобы подставить Вас? Зачем, если завещание и так почти полностью на ее имя.       — Помнишь герр Дрезднер, когда согласился помочь мне, вскользь упомянул, что отец уже просил завещание, однако он всегда лично приходил к нему, а теперь просил лишь по телефону…       Ягер вновь задумался, и Тилике, следя за его напряженным выражением, вымученно ждал.       — Вот что, есть у меня некоторые соображения по этому поводу… — загадочно проговорил он но после, точно вздрогнул и продолжил своим привычным штандартенфюреровским тоном, — Поезжай к Дрезднеру и выясни, когда ему звонил отец. Выясни все. Важна любая деталь.       — Есть, герр Ягер.       После выяснилось, что герр Дрезднер в отъезде и, вероятно, нескоро вернется, а потому ничего не выяснилось. Ягер крепко выругался, однако смирился. Все же он приедет, тогда и выясним, мысленно успокаивал себя он и более к этому не возвращался. Думал Ягер о предстоящей встрече с Анной, которая никак не могла назначиться. От Тилике он вскоре узнал, что Анна совсем слаба и весь день проводит в постели, а подле нее доктор.       — Что же он ежеминутно от нее не отходит? — нетерпеливо и почти раздраженно спросил Ягер.       — Да, герр Ягер. А еще и Мария. Как сказала Розмари, фрау Ягер почти все время спит и никого не желает видеть.       — Черт… Значит, поеду ночью. Так даже лучше. Устрой нам встречу. — скомандовал он и, насыпав в курительную чашу табаку, раскурил трубку.       — Я поговорю с Розмари. Думаю, она поможет…       — Розмари? Неужто ты ей открылся?       — Она все поняла без меня, герр Ягер.       — В самом деле? — его взгляд сверкнул лукавым огоньком. — Осторожнее, Тилике. Влюбленный мужчина — игрушка в руках женщины.       Тилике поник и вздохнул. Он внимал правоте Ягера, но рассудок уже давно подчинился прелестному голоску и милому личику Розмари, которые так и пленили его чувства. Он любил ее, однако совсем не знал о чувствах своего обожания.       — Я… я ничего не могу с этим поделать, герр Ягер. — отозвался он мрачно.       — Понимаю, Тилике. Понимаю… — Ягер замолчал и выпустил густую струю дыма, — Но не лишайся рассудка. Ты можешь ей доверять?       — О, разумеется! Розмари предана фрау Ягер и надежна.

***

      Ягер всегда ценил расчетливость и прагматичность и из детства выучил не поддаваться чувствам. Потому и теперь, будучи почти сорокалетним мужчиной, был холоден и отстранен, даже когда проявление этих самых чувств, которые он порой презирал, было необходимо. Лишь захмелевший он мог сказать, не боясь, что его отвергнут, ведь тогда имел стойкое разумение: что же взять с пьяного? И считал, что прав. Ягер также не был склонен к риску и предпочитал действовать взвешено, даже в острых, требующих быстрых решений, обстоятельствах — с таким мышлением он вскоре и дорос до своего теперешнего, но уже ненужного звания — и пытался многое просчитать, однако не теперь. Ягер не доверял Розмари, даже подозревал ее и понимал, что во второй раз сбежать из-под ареста ему уже не удастся. «Это самоубийство!» — звенели в его голове слова Тилике, и Ягер знал, что так оно и будет, если ему не повезет. А здесь только и решал случай. Его тяготили сомнения, однако он не отступился, несмотря на новые предостережения Тилике. И в конце концов рассудил для себя, что увидеть ее хоть разок снова стоит даже его возможного заточения.       Сегодня ночью и было назначено. Ягер не стал дожидаться Тилике в хижине, — и мучать его дорогой — а вышел к проезду точно в срок. Ночь стояла ветренная и беспокойная, но Ягер был слишком увлечен собственными раздумьями, чтобы заметить. Они ехали в тишине, и Тилике не пытался с ним заговорить, догадавшись о мрачном возбуждении Ягера. О, и как он оказался прав. Ягер сгорал от предвкушения предстоящей встречи, однако все переживания, по обыкновению своему, прятал внутри, глубоко в себе, оставаясь несколько отстраненным.       — Ты уверен, что никого нет? — спросил Ягер, когда Тилике остановился недалеко от дома.       — Не беспокойтесь, герр Ягер. Все хорошо. Розмари оповестила, что Марии сегодня не было, а доктор ушел около трех часов назад.       Ягер кивнул и вышел из машины. Он знал, что Тилике пойдет за ним, как преданный пес и отчего-то ободрился. Зайдя в дом с черного хода на кухне, дверь которого была не заперта, Ягер ощутил небывалое унижение.       — Что с Вами, герр Ягер? — спросил Тилике, заметив его угнетенный вид.       — Я в своем доме крадусь как вор и остерегаюсь эту Марию… — прошипел Ягер, — Да стоило мне ее раздавить, как…       Он не договорил, как на кухне зажглась лампа и вышла Розмари.       — Герр Ягер… — прошептала она не своим голосом и остолбенела.       — Здравствуй, Розмари. — он выпрямился и принял свое обычное выражение, — Рад тебя видеть. Фрау Ягер…       — О, да, разумеется! — закивала она, и он заметил ее побледневшее лицо, — Она… она у себя в комнате спит. Сегодня вновь случился припадок…       — Какой припадок?       — Нервный. Последствие сердечного приступа. Здоровью фрау Ягер ничего не угрожает, но… — она осеклась и тяжело вздохнула, — Доктор Шварц считает это бредом и паранойей и колит ей какие-то лекарства… Но фрау Ягер убеждена, что из нее хотят сделать сумасшедшую.       Ягер выслушал и замер на мгновение. Тилике встревоженно взглянул на Розмари, затем на Ягера, но тот внезапно сорвался с места и быстрым шагом направился на второй этаж.       — Герр Ягер… — хотел остановить его Тилике, но лишь послушно отправился за ним, — будьте благоразумнее.       Но он уже не слышал взывающих к его рассудку возгласов Тилике, поспешно распахнул дверь ее комнаты и замер. Анна лежала на своей постели спокойно и умиротворенно, словно неживая совсем. Он не мог расслышать ее дыхание в такой тишине, но даже теперь, в темноте видел фарфоровый, почти прозрачный цвет ее кожи. Ягер медленно подошел к кровати, рассматривая ее, такую тоненькую и хрупкую и задохнулся от отчаяния.       — Анна… — прошептал он и присел на корточки подле нее.       Она походила на покойницу и ее эта прямая поза, совсем неестественная для спящего и неслышное дыхание… он решительно думал, что она в коме или при смерти. Ягер взял ее руку, поцеловал ладонь и мимолетно заметил синяки на предплечье: синие и фиолетовые. Он невидящим взглядом оглядел их и, не выдержав, зацеловал. Анна дернулась и что-то простонала, приоткрыв глаза. Ягер зачарованно глядел на пробудившуюся Анну, удерживая ее ладони в своих.       — Клаус… — прошептала она болезненно, — ты вернулся?..       Ее надломленный голосок добил его совсем, и Ягер, чье сердце разрывалось от внезапно нахлынувшей нежности, прильнул к ней страстно, целуя ее лицо.       — Любовь моя, я так скучал…       — Нет… нет, — слабо отозвалась она, и Ягер почувствовал на губах ее слезы, — ты мне только снишься… это вновь галлюцинация. А когда я проснусь, тебя не будет…       — Нет, я здесь, — горячо прошептал он, кратко поцеловав ее в губы, — это не сон.       Ягер отстранился, позволив ей рассмотреть его. Анна взглянула на него затуманенными глазами и осторожно потянулась к его лицу. Он с готовностью подался ближе, Анна коснулась его щек, ощущая знакомые шрамы под пальцами, выдохнула и заплакала.       — Клаус… Неужели это ты? — хрипло сказала она, стараясь приподняться.       — Нет, дорогая, ты еще слаба, не вставай…       — Клаус… — тяжело дыша, выдохнула она, — пожалуйста… Они мне что-то вводят. Я не знаю, но я очень хочу спать… Этот… доктор убеждает меня, что я сошла с ума… Но я в своем уме. А еще Мария… — Анна осеклась и опустилась на подушку, — Нет сил, Клаус… Нет сил сопротивляться. Это лекарство… мне говорят, что это снотворное, но я как в коме…       Она глядела куда-то в сторону неживым взглядом и медленно закрыла глаза. Ягер пытался разбудить ее, однако Анна словно лишилась чувств.       — Нет, проснись, — в исступлении шептал он, — прошу, проснись!       Прикоснувшись губами к ее лбу, Ягер замер, и его тотчас пронзила дрожь. Она была почти холодной.       — Не может быть…       Ягер знал, что не оставит ее здесь, даже когда расценивал риски, принял решение. Ему отчего-то и самому стало холодно, и он дрожащими руками закутал ее в одеяло, такую болезненную, но все же желанную. Именно теперь, когда Анна была так слаба и больна, Ягер понял, что любил ее еще сильнее, чем прежде. И никогда бы не позволил случиться с ней плохого. Он вновь целовал ее холодное, белое, как снег, лицо, сожалел об ее болезни, но все же был чрезвычайно счастлив, вновь обретя ее рядом.       — Вы не сделаете этого, герр Ягер. — твердо сказал Тилике на пороге ее комнаты, когда Ягер вышел с ней на руках.       — Дорогу, Тилике.       — Это безумие…       — Ее травит какой-то врач и Мария, — прошипел Ягер, — и неужели ты думал, что я оставлю ее здесь одну? Она поедет со мной.       — Куда? В эту хижину?.. — Тилике неверяще усмехнулся, — Вас ищут, а теперь станут и ее! Взгляните правде в глаза, герр Ягер. У Вас не получится…       — Пусти, Тилике, — устало ответил Ягер, — я не оставлю ее здесь. Считай меня сумасшедшим или идиотом, но я заберу ее отсюда.       Тилике долго глядел на него непонимающе и хотел уже вновь возразить, как появилась Розмари и обратилась к нему:       — Герр Ягер прав, Хайн. Фрау Ягер здесь небезопасно.       — Да, но как ты объяснишь Марии и доктору ее внезапное исчезновение?       — Я что-нибудь придумаю.       — Спасибо, Розмари, — благодарно улыбнулся Ягер и направился к лестнице.       Тилике недоверчиво и почти сожалением взглянул на Розмари, однако та лишь ободрено улыбнулась. Но вскоре задумалась, а после, будто что-то вспомнив, решительно посмотрела на Тилике, и поспешила вниз.       — Герр Ягер! — позвала она, и он обернулся, — Я… Фрау Ягер передала мне ампулу с тем лекарством, что ей колют. Ей удалось выкрасть ее, когда доктор отвлекся на разговор с Марией. Она передала ее мне и просила найти Вас.       — Что за ампула?       — О, сейчас! Я принесу… — и она метнулась в другую комнаты, а через мгновение вновь появилась перед ним, — Вот, она пуста.       — Тилике, — скомандовал Ягер стоящему на лестнице Тилике.       Он подошел, взял из рук Розмари ампулу и внимательно рассмотрел:       — Пентобарбитал натрия, — озвучил задумчиво он, — и его кололи фрау Ягер ежедневно?       Розмари кивнула, а Тилике встревоженно взглянул на Ягер.       — Что? Тебе известен это препарат?       — Да, моя бабушка работала анестезиологом. И пентобарбитал применяют, как наркоз для проведения операций и обезболивания, поскольку в нем высокое содержание наркотика.       Ягер задумался и ближе прижал к себе Анну.       — А что может случиться при передозировке?       — Этого я не знаю, — пожал плечами Тилике, — но предполагаю, что остановка дыхания и наверняка кома или смерть.       — Господи, — ужаснулась Розмари, прикрывая пальцами рот, — бедная фрау Ягер.       Ягер тяжело выдохнул, взглянул на Анну и, не удержавшись, поцеловал ее в лоб. Ярость, как он знал, была плохим советчиком, но именно теперь он возжелал растерзать Марию с неистовой силой за одну только Анну. Слова Тилике придали ему решимости и, кивнув Розмари в знак прощания, он прошел на кухню и вышел через черный ход.

***

      Ягер отправил Тилике разузнать про пентобарбитал натрия, пока сам занимался хлопотами с Анной. Он был рад отослать его хоть на время, чтобы вновь не слышать очередные причитания и придирки — да, Ягер порой позволял ему подобное. О, теперь все его мысли занимала лишь Анна и ее выздоровление. Он обосновал для нее место на чердаке, где было просторно, тепло и ветер не дул прямо в окна. Ягер тогда, еще не зная сведений от Тилике, днями и ночами проводил подле ее кровати и смотрел поминутно. Он ужасно боялся, что Анна вновь непременно проснется и, верно, испугается от неведения, где находится, потому и не отходил ни на шаг. Впрочем, ему и самому нравилось быть подле нее и порой разговаривать, будто она его слышала. О, он тогда оставил бессчетное количество поцелуев на ее руках, однако Анна так и не проснулась. Ее дыхание оставалось по-прежнему тихим, почти неслышным, а цвет лица — фарфоровым.       — О, дорогая, — говорил он, поглаживая по волосам, — все будет хорошо. С тобой ничего не случится… Ничего, любовь моя.       Вскоре ее сон стал тревожен, и Анна все чаще кричала по ночам. Она не просыпалась и не реагировала на его голос. А после Ягер начал замечать слезы на ее щеках. Ее что-то терзало, как понимал он, и не мог помочь, отчего неистово на себя злился. Крики становились все пронзительнее и надрывнее и после всегда сменялись бредом: Анна заговаривалась во сне. Ягер старался разобрать, но понимал лишь обрывки фраз и отдельные слова.       — Не хочу… не хочу… пустите… это… он придет… марионетка… не хочу…       Она могла так говорить часами, и Ягер был рядом, слушая ее и порой успокаивая. Он целовал ее бледное лицо, покачивал, как ребенка, и напряжение, наконец, сменялось спокойствием. О, Ягер более никогда не забудет этого безысходного мгновения: видеть, как она мучается и не знать, как облегчить ее страдания…       Через несколько дней объявился Тилике и застал Ягера в неважном настроении. Он тогда не хотел пускаться в убедительные объяснения, не находя в себе сил, поскольку всецело отдавал ей их. Но Тилике, имея деликатность и такт, и сам не стал расспрашивать и докучать нравоучениями.       — И что же? Узнал?       — Да, герр Ягер. Я оказался прав. Пентобарбитал натрия — сильнодействующее снотворное и опасное. При длительном употреблении оно может навредить нервной системе. Могут проявиться паранойя, апатия, галлюцинации, бред, ночные кошмары…       Ягер кивнул, однако не почувствовал желаемого облегчения. Он вновь задумался, уже не слушая продолжавший свой монолог Тилике, который теперь пустился в описания фармакологического характера пентобарбитала натрия. Порой он увлекался и не знал меры, как сейчас…       — Ты, верно, уже лучше ориентируешься в лесу? — спросил Ягер, совсем бесцеремонно перебив его.       Тилике непонимающе взглянул на Ягера, даже смутившись, и кивнул.       — Но я все же замерз. Погода нынче неладная…       — Что ж, пойдем. — и он направился на кухню, — Я приготовлю чай.       Ему неминуемо хотелось отвлечься от собственных рассуждений, тревожных мыслей и тяжести отчаяния, что легло на его сердце. Ягер не мог остановить навязчивых мыслей о ней и в который раз упрекал себя за невозможность помочь, хоть и понимал, что не мог.       — А каков период выведения? — спросил Ягер и поставил перед Тилике чашку, — Когда она очнется?       — Трудно сказать. Это зависит от дозировки препарата и массы тела человека. Но, как правило, действие выведения длится около ста двадцати часов. Пять суток.       — Прошло почти столько же… Значит, скоро.       — Скоро, герр Ягер. Но помните и про период реабилитации. Будет тяжело.       — Плевать… Лишь бы глаза открыла. — Ягер задумался ненадолго, и повисла тишина, — А что же, верно, стоит после нанять доктора? Для дальнейшей оценки ее состояния.       Тилике отпил чая, настороженно взглянув на обеспокоенного Ягера.       — Полагаю, Вы вновь привлечете того Шрайбера? Не нравится мне это…       — О, Тилике, прошу тебя! Он такой же, как и я. Только он скрывается от настоящего охотника за головами — Визенталя, а не от полиции. Я даже сочувствую…       — Визенталь… — задумался Тилике, нахмурившись, — это тот известный охотник за нацистами? Разве его не прикончили?       — Прикончили, но дело его живет. А «Визенталь», скорее, собирательный образ, подразумевающий, возможно, целую организацию.       — Какое у него было звание?       — У Шрайбера? Такое, как и у тебя. Но он остался преданным фанатиком… Верно, так даже легче, поскольку он наслышан обо мне и принял за честь служить. — Ягер вдруг усмехнулся, — Он до сих зовет меня «герр штандартенфюрер». Впрочем, неважно, Тилике… это неважно теперь. Что с Розмари? Ты виделся с ней?       — Да, герр Ягер. Говорит, что Мария в бешенстве. Ее допрашивали несколько часов, но Розмари ничего не сказала. Ее, разумеется, подозревают, но вряд ли чего-то добьются. Она осторожна.       — Очень хорошо. А что в Берлине? Гуляют какие-нибудь слухи?       — О, совершенно разные. От нелепых до абсурдных. Однако произошел резонанс. Фрау Ягер — известная женщина и в Берлине, и в Баден-Вюртемберге… Пересудов не избежать.       — Но на это наплевать. Что до Дрезднера? Он вышел на связь?       Тилике лишь покачал головой.       — Совершенно ничего. Словно испарился…       — Странно… Совсем не в его характере.       — Вы вновь что-то подозреваете? — проследив за задумчивым взглядом Ягера, спросил Тилике, — Я думаю, ничего…       Тилике осекся из-за внезапно открывшийся сцены: в проеме кухни стояла на трясущихся ногах Анна, не понимающе оглядывая их. Ягер тотчас подскочил к ней, и она, даже не взглянув, оперлась на его плечо.       — Анна… — горячо прошептал он, целуя ее лоб и висок, — Очнулась…       — Где я? — судорожно спросила она, смотря перед собой.       — В безопасности. Все будет хорошо…       Но Анна, будто не в себе, походившая на тень, не слушала его и сделала пару коротких шажков вперед, но в слабости чуть не упала, если б ее не подхватил Ягер.       — О, милая, тебе не стоило вставать… Ты еще слаба.       — Клаус… — прохрипела она, — это правда ты? Ты мне не снишься?       — Нет, любовь моя. Это я, — прошептал он и поцеловал ее в макушку.       — Клаус… — вновь повторила она и заплакала, — Мне так страшно…       — Тише, все хорошо. Ничего не случится. Я рядом с тобой…       — Я боюсь ее… Она со мной это сделала… — и, уткнувшись ему в шею, Анна вся сжалась и заплакала сильнее, — это она.       — Кто она? Что ты говоришь? — Ягер отстранился и взглянул в ее по-прежнему бледное лицо и вытер слезы с щек, — Скажи мне.       Анна содрогалась от подступающего припадка, однако наконец осознала, что не во сне и чрезвычайно ценила это мгновение, вновь боясь упасть в небытие. Чувствовать явственные прикосновения и ощущения Анне было почти дико, но удерживаясь на ногах, она жадно прикасалась к нему в ответ, словно хотела впитать их в памяти.       — Это она, — выдохнула Анна, предчувствуя новый обморок, — Мария. Это она убила отца.