***
Ягер не хотел ехать в Берлин. И тем более навещать ненавистную мачеху. Их неприязнь была взаимна и началась с самого его детства, как только Мария перешагнула порог дома Ягеров. О, она сделала решительно все, чтобы выжать его из собственного дома, однако всегда то отрицала. Пока он был мал, Мария позволяла себе телесные и моральные издевательства над ним, но все отрицала, когда Ягер заявлял об этом отцу. И Феликс верил ей. Но Ягер повзрослел, и ее всеобъемлющая власть дала трещину: он употребил все усилия, чтобы воздать ей за все, однако Мария умело притворялась униженной невинностью и потому Феликс, который непременно узнавал об очередном скандале по вине сына, всегда был на стороне супруги. Отец и сын, имевшие и без того напряженные отношения, походившие на неприятельские, стали сильнее обостряться еще из-за неуважения Ягера к Марии. К слову, она умела манипулировать Феликсом и рассорила их совсем. Так, в тринадцать лет его отправили в учебный пансионат, из которого он несколько раз бежал и в последний раз благополучно. Тогда ему было уж без трех месяцев семнадцать и несмотря на это, его приняли в армию. Перспектива военной службы его не прельщала, впрочем, как и дипломатическая, которую сулил ему отец, однако возможность скорого карьерного повышения и достатка увлекла его неумолимо. Феликс подобной дерзостью был в высшей степени взбешен и оборвал всяческие связи, однако внезапные и неожиданные, по его мнению, успехи сына малость смягчили его гнев. Однако к тому времени Ягер, уже несколько окрепнув финансово, и сам не пожелал на какое-либо воссоединение. Мария же от такого положения обстоятельств пришла в восторг. А теперь Ягер возмущался предложением навестить презренную мачеху с почтением и развлекать ее гостей. И по этому самому поводу за ужином вступил с отцом в спор. — Твоя благоверная Мария на дух меня не переносит! И что же, я так к ней заявлюсь и буду ловить ее насмешливые взгляды?! — Мария приглашает чету Ягеров. — сохраняя размеренность голоса, ответил Феликс, — И, насколько я могу судить, на этом рауте соберется множество знакомых и встретить их нужно достойно… — Это ее праздник, пусть она и встречает, — фыркнул Ягер, — и на всех этих знакомых мне решительно наплевать, отец. — Прекрати себя вести, как упрямый ребенок! — не выдержал Феликс, тяжело выдохнув, — Довольно и твоих юношеских выходок! — О, вспомнил! — злобно бросил он, сверля отца ненавистным взглядом, — Но я давно закрыл свой счет! И тебе ничего не должен, а потому буду говорить, что мне угодно! Иди к черту ты и эта местная Мессалина! — Молчи, щенок! Ты сделаешь, что я тебе велю! — Пошел ты! — Пожалуйста… — обратилась Анна к Ягеру. Гнев затмил их обоих, и они забыли об ее присутствии за столом. Анна же, теша себя химерой о тихом совместном ужине, жестоко разочаровалась, но набралась смелости только сейчас. Все же с одним Ягером Анна могла теперь совладать, но необузданный нрав обоих обескуражил ее совсем. Они в мгновение стихли, гневно переглядываясь, и Анна вздохнула, собирая беспорядочные мысли в точку. — Прошу Вас, герр Ягер, поедемте со мной. — заметив его пристальный взгляд, она облизнула губы в волнении и продолжила, — И хоть в обществе знают про наши непростые отношения, все же, если мы появимся вместе, то не возникнет пересудов, которые и так обрушились на семью Ягеров довольно с недавнего времени. Да, и знакомые… Я могу предположить, что на рауте будет и фрау фон Фюрстенберг, которая не упустит возможности меня уколоть, ну, известно. Я, разумеется, не рассчитываю на Вашу поддержку, герр Ягер, но с Вашим присутствием ее попыток посмеяться надо мной станет на одну меньше. Анна глядела на него, не отрываясь, и отметила мрачную задумчивость и, как после рассудила она, он задумался вовсе не об ее предложении, а о чем-то горестном, что непременно его тяготило. — Посмеяться? — возмущенно спросил Феликс, — Над тобой? Как она смеет? И как Клаус это допустил? Они вновь смотрели друг на друга, и взгляд Ягера теперь стал свирепым. — Оставим, отец. — вкрадчиво попросила Анна, переводя взгляд на супруга. — Поедем. — тихо отозвался он, кратко взглянув на нее, а после потупил взгляд и как показалось ей, стыдливо.***
На завтра в обед решили отбыть. Анна и сама как будто бы была не рада, хоть и просила и вновь стала задумчивой. Ягер не переставал фыркать на отца, но теперь без сцен. Весь день они приготовлялись, как бы в странном беспокойстве, которому не могли подыскать оправдание. Избегать друг друга в одном доме, казалось, им было легче, чем пережить совместно проведенный вечер с гостями. — О, фрау Ягер, Вы так прелестны в этом платье! — восхитилась Розмари, хлопоча с застежкой на спине, — Сидит, как влитое! Анна вздохнула. Очередной подарок от Феликса впервые ее не обрадовал. И хоть платье было новым, — купленное у герра Ленца, поскольку Анна видела его в новой коллекции — ей невыносимо претило от воспоминаний их прошлого разговора в комнате Елены. И теперь от бесконечного сравнения, ведь видела же она, как Феликс смотрит на нее, но раньше, когда не знала всей подноготной, не задумывалась вовсе, а теперь прояснилось. Анна желала оставаться собой, даже привыкшее положение фрау Ягер ей теперь опротивело, как бы долго она ни старалась быть ею. К черту, подумалось ей, когда Розмари застегивала пуговицы. — На рауте никто не устоит! — Раздевай меня. — приказала Анна и выпрямилась. — Но… — осеклась Розмари, — фрау Ягер, в чем же Вы пойдете? Анна вздохнула и облегченно улыбнулась.***
Ягер ждал не более пяти минут и отчего-то нервничал. Целый день он не пил, чтобы напиться на рауте, поскольку встреча с Марией непременно его бы раздражила. Он сидел за столом в столовой, раздумывая о своем, и не замечал мрачных взглядов отца. Он вышел, чтобы проводить и полюбоваться на подарок, который намедни преподнес ей. Вскоре на лестнице появилась Анна, и услышав шаги, они оба встали и замерли от неожиданности. Она глядела на них почти удивленно, но более довольно; вскинув голову, Анна подошла к изумленному Феликсу и улыбнулась: — Что такое, отец? На Вас лица нет. Он молчал с напряженным вниманием, оглядывая ее: Анна стояла перед ним гордая в черном, почти мужском костюме, точно в смокинге, лишь «бабочка» была развязана и расстегнуты пару пуговиц на груди. Ее темно-русые волосы небрежно лежали на плечах, чуть завиваясь, и, совсем не привыкшая к макияжу, и редко его используя, поскольку Феликс однажды отметил, что яркость ей не к лицу, Анна решилась: ее карие глаза обрамляли черные насыщенные стрелки и оттого взгляд ее становился еще ярче. — Простите за опоздание, — невинно добавила Анна и вновь улыбнулась. — Почему ты пренебрегла моим подарком? — наконец выдавил Феликс, заметив довольный взгляд Ягера. — Не к лицу мне куклой наряжаться, отец. Учтиво кивнув ему в знак прощания, она прошла к выходу, и Ягер проследовал за ней.***
Всю дорогу они ехали в молчании: Анна бездумно смотрела в окно, порой вздыхая, словно уже утомилась, а Ягер, чье настроение повысилось, не мог усидеть на месте. Он желал с ней заговорить, но еще больше — зацеловать. Восторг и воодушевление настолько переполняли его из-за такой дерзкой ее выходки, что Ягер не уставал мысленно восхищаться. Он не умел так искусно и ненавязчиво указывать отцу его место, в нем непременно поднималась обида, из-за которой он часто срывался, а потому учинял скандал. Его горячность удивительно граничила с холодностью и чопорностью, которые ему пришлось выработать в многочисленных распри с отцом, ведь боль, как однажды сказал ему Феликс, показывает лишь слабость. А потому Ягеру теперь никогда не было больно или он предпочитал ее не замечать. Он вновь задумался о прошлом, пока не почувствовал шевеление подле себя и ухмыльнулся. Осознание, что она здесь рядом, лишь рукой дотянуться чрезвычайно успокаивало его. Хотел держаться, но не сумел вынести и посмотрел на нее: в этом костюме, который ей бесспорно шел больше, чем какое-угодно платье, Ягер заметил, что Анна чувствовала себя уверенно. В платьях, как он помнил, она непременно конфузилась, чувствуя собственную уязвимость — и другие, разумеется, чувствовали — и потому Анна становилась легкой мишенью для таких, как Фредерика, но теперь, глядя на нее, в этих брюках… Она была красива для него даже в этом мужском пиджаке, и он невольно вспомнил S III. Как же я тогда разглядел ее, подумалось ему мимолетно, а после понял. Анна не была красавицей в классическом понимании, то есть такой, как Луиза, однако отличалась миловидностью и собственной самобытностью. Да, она была совершенно не из его общества, несмотря на графа-отца, но в ней все же чувствовалось благородство, но ненарочитое, как у Фюрстенбергов, а простодушное. Видел же он, как она учтива и мягка к Розмари или к другой прислуге. И не чуралась всякой работы, но Ягер знал, что так и будет. Несмотря на теперешнее положение, — благосклонность, почти поклонение Феликса, положение хозяйки их семейных предприятий и, в конце концов, масштабное обогащение — Анна все же оставалась той добросердечной девочкой, которую он узнал в S III. Новый дом, в который переехала Мария не отличался от тех, что Ягер видел в Берлине — вычурность и помпезность, которые нарочито лезли в глаза и раздражали. Они прибыли в самый разгар, когда гостей было уже много, и Ягер, обрадовавшись скоплению народа, слился с толпой, ведь стоило им только войти в дорого украшенный дом, пестрящий цветными огоньками и почти театральными декорациями, Мария заметила Анну и налетела на нее с объятиями. Ягер, не желавший участвовать в этом дешевым водевиле и играть благодушие, начал поиски бара или официантов с подносами коньяка. Мария завлекла Анну любезным разговором, который ее скоро утомил, но, не показывая вида, Анна продолжала учтиво улыбаться, порой наигранно восхищаться ее платьем и кивать. Она решительно чувствовала себя марионеткой в кукольном театре, наблюдая все эти искусственные улыбки, жеманность и поддельный интерес. — Право, я так рада, что ты наконец, посетила меня и мой, — она развела руки в демонстративном жесте, — скромный дом. Анна поняла, что та вновь напрашивается на комплимент и решила усладить ее самолюбие. — Потрясающе! Никогда не видела подобного великолепия, фрау Ягер! Напоминает Чикаго в двадцатые… — О, я ведь так и хотела, — оповестила она и, взяв бокал шампанского с подноса мимо снующего официанта, повела Анну на диванчик, что стоял поодаль столов, — Это именно двадцатые. Мария усадила ее напротив себя, оценивающе оглядывая. — В обществе ходят слухи, что ты якобы не понимаешь в стиле, однако я бы так не заключила. Это костюм, почти мужской… но тебе к лицу. Порой нарочитая женственность раздражает, правда? Анна кивнула, однако уловила в ее тоне нотки самодовольства и вспомнила о Фредерике. — А что же до Клауса? У вас наладились отношения? Она поежилась под пристальным взглядом Марии и помедлила с ответом. — Не беспокойся, Анна. Ты можешь мне рассказать, уверяю тебя. Я, как никто другой, тебя пойму, ведь в свое время настрадалась от необузданного нрава своего пасынка. Мария сыграла печаль, но Анна ей не поверила. Мария не производила впечатление хрупкой и робкой женщины, а ее хитрый взгляд порой даже пугал. — Мне приятно Ваше внимание, фрау Ягер, однако отношения с супругом я обсуждаю только с ним. Она удивленно и почти разочарованно взглянула на Анну, но вскоре, поняв, что их молчание стало напряженным, ободрено улыбнулась. — Хорошо… но я лишь хотела поддержать тебя, не более. К слову, ты — моя невестка, а я решительно мало о тебе знаю. С Феликсом у тебя сложились отношения и, поверь, я бы очень того хотела, чтобы со мной тоже. — Что касается меня, то пожалуйста. Спрашивайте обо всем, что Вам интересно. — И ты не утаишь от меня ничего? — с улыбкой спросила Мария, залпом выпив бокал шампанского. — Зачем же? Вы — моя свекровь. — Итак, мне известно, что ты из Пскова, бывшая балерина, но как ты оказалась в Германии? И история вашего знакомства с Клаусом… — В Германии я оказалась в сорок четвертом. Сначала как заключенная в S III, а после как остарбайтер Клауса. — Как заключенная? — в замешательстве спросила Мария, — То есть в концлагере? — Вы производите впечатление умной женщины, фрау Ягер. Я полагаю, что Вы поняли меня. — Ах да… Прости, Анна. Но… как же? Клаус служил в S III и, верно, там Вы и познакомились? Однако ты же для него была… — Да. «Расходным материалом». Его мотивы мне неизвестны. Думаю, Вам следует спросить его об этом, если Вы действительно увлечены нашей историей. — Хорошо. Опустим эту грязь, я более не желаю этого слышать. Расскажи мне про свою семью, — ее взгляд отчего-то загорелся, — Про отца, братьев или сестер, если были… и мать. — Отец — немец, из рода Фюрстенбергов. Его я вспоминаю всегда с необыкновенной нежностью, поскольку так любима я уже не буду никогда. — вздохнув, она закусила губу и продолжила, — Ни братьев, ни сестер. Вместе с отцом меня воспитала бабушка, но не фрау фон Фюрстенберг, — Анна усмехнулась, — а по матери. Она одно время жила в Германии… Довольно иронично, Германия с самого детства преследовала меня, будто станет моей судьбой, а между тем именно эта страна виновна в безмерном горе моей родины. Они на мгновение замолчали, и Анна почувствовала вину. Она не хотела омрачать настроение Марии, но в ее истории было мало хорошего, если только в начале… — А мать? — робко спросила она, потупив взгляд, — Что с ней? — Я ее не помню или, скорее, не знаю. Бабушка сказала, что она умерла при родах, однако я никогда не видела ее тоску… Ни фотографий, ни одного упоминания, будто и не было никого. Но я и сама не спрашивала… Я не чувствовала себя одиноко. У меня были родные люди, а мать… только призрак. Мария невидящим взглядом рассматривала Анну, и из ее глаз полились слезы. Она невольно вскинула брови, удивившись, но смолчала. — Прости, Анна… — вытерев слезы, сказала Мария, — верно, я выпила немного больше шампанского и… растрогалась. Я… я думаю, твоя мать гордится тобой. — Может быть… — А что же до отношений твоего отца и бабушки? Они ладили? — О, безусловно, фрау Ягер! Бабушка очень любила его и относилась как к сыну. Впрочем, мой отец имел мягкий и добросердечный нрав и в него невозможно было не влюбиться, — улыбнулась она, — но, поверьте, я говорю Вам не потому, что он мой отец, а лишь как помню. Его любили все. Мария кивнула, и ее выражение стало отстраненным, почти недовольным. Анна более не хотела продолжать, но она и не просила. Мария неловко простилась с ней, заметив старых знакомых, но Анна, обрадовавшись уединению, с улыбкой отпустила. Ее утомляли разговоры, которых хватало на работе, и потому прогуливаясь, осматривала дорогие украшения, гостей и официантов. И даже теперь, будучи в толпе, она чувствовала поглощающее одиночество. Эти люди наигранно смеялись, танцевали без устали, притворялись, разговаривая друг с другом, опустошали бокалы с алкоголем… Ей стало тесно и душно в этой толпе и внезапный приступ паники одолел ее неумолимо. Сдавило горло и закружилась голова, но мысли беспорядочным вихрем звенели в ее висках: я не хочу здесь быть, не хочу, думалось ей и почувствовала тремор. Анне хотелось спрятаться из-за странных, как казалось ей, взглядов. Она вновь ощущала себя недостойной и расово-неполноценной для них… Вернувшись на диванчик, она вцепилась руками в подлокотник и зажала веки. Сердце пропускало удар, и холодный пот выступил на лбу. Все будет хорошо, все будет хорошо, повторяла она и заставила себя дышать глубоко и размеренно. Когда сердце успокоилось, ей неминуемо хотелось заплакать и уехать домой. Она не могла видеть этих напыщенных гостей, будто неумелых актеров в классической пьесе и вновь убедилась, что, как бы ни старалась, не могла стать одной из них. Оправившись, Анна вздохнула и направилась к выходу. — Уже уходишь, дорогая? — спросил женский голос позади нее, и она сразу же узнала его, — Даже не попрощаешься? — Что Вам нужно? — повернувшись, ответила Анна. Фредерика смерила ее ехидным взглядом и, выпрямившись, подошла. — Что за тон? Ты не смеешь так со мной разговаривать. — Попробуйте сказать это еще раз, фрау фон Фюрстенберг. — засмеялась она. — О, и голосок прорезался… Право, все мы можем подобно себя вести, когда за спиной могущественный покровитель. А если его не будет? То вновь станешь жалкой дворняжкой. — Осторожнее, фрау фон Фюрстенберг. Нынче Вы живете в стеклянном доме, так теперь не стоит бросаться камнями. Герр Ягер мне отец и защитит, если кто посягнет на мой покой. Он меня оберегает… Фредерика хмыкнула и ядовито улыбнулась: — Удивительно, что это делает он, а не твой супруг. Но старость лет, верно, глаз не так остр, чтобы разглядеть, кого пустил в дом. А Клаус понимает, — она отвела взгляд и кивнула в сторону толпы, — что не быть тебе нам ровней. Анна проследила за ее взглядом и среди гостей разглядела Ягера, вновь флиртующего с Луизой. Вздохнув, Анна выпрямилась, откинув пряди с плеча, и, зажав в зубах яростный крик, вышла из дома.***
— …простите, Маргарет, я, право, не заявилась бы к Вам без приглашения, но… — взволновано лепетала Анна на пороге ее дома, — я еще вчера узнала, что Вы приехали ненадолго… — О, Анна, дорогая, разумеется, Вам не стоит извиняться. Я очень рада Вам, прошу, входите. Она прошла в дом, и Маргарет тотчас распорядилась о чае. — Вы выглядите обеспокоенной, — констатировала она, — что-то случилось? — Нет, что Вы?.. Я… я лишь хотела увидеться. Право, теперь так много хлопот… Но я Вам чрезвычайно благодарна за Дорнштеттен и хотела убедиться, не утомляет ли Вас заботы там? — О, конечно, нет. Напротив, живописная природа… А хлопот достаточно, это верно, но я и так подыскивала себе какое-либо занятие и твое предложение оказалось весьма кстати… — она осеклась, — Боже, Анна, как Вы бледны… С Вами, верно, что-то произошло и не отрицайте, я это ясно вижу. Анна поглядела на нее с минуту и горько засмеялась. Ее смех был похож на плач, но она хохотала так истерично и надрывно, что Маргарет опасливо косилась на нее, однако не останавливала. — Маргарет, — еле проговорила она сквозь хохот, — я не могу больше… Не могу. Это невыносимо… Ее глаза заблестели, и Маргарет молча прижала ее к себе. Анна не могла успокоиться, но ее плач внезапно сменялся истерическим смехом, а после вновь плачем; она что-то говорила неразборчивое, заговаривалась и извинялась перед Маргарет за свой припадок, но не могла остановиться. — Я не могу больше так жить, Маргарет… — опустошенно проговорила она, облизнув сухие губы, — К этому невозможно привыкнуть… — На Вас слишком многое навалилось. И Феликс, и его предприятия, и Клаус… — Не говорите мне о нем. — холодно ответила Анна, впившись в нее взглядом, — Знаете, я бы смогла это пережить… то есть, и ответственность перед Феликсом, и Фредерику, но он… Он сделал это со мной. Каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вспоминаю его слова. И даже, когда меня хвалит Феликс, я вспоминаю, как он называл меня расово-неполноценной. Я такой и осталась, Маргарет. Но… я не понимаю… почему тогда он приходит ко мне ночами? Пьяно что-то бормочет и целует… — вспомнив, она поморщилась, — А днем он решительно меня ненавидит, но неужели его месть способна выносить ненавистную жену в доме? Маргарет, вздохнув, поглядела на нее и кротко ответила: — Он не ненавидит Вас, Анна. Она вскинула брови в изумлении, но ее глаза оставались по-прежнему тусклыми и пустыми от горя. — Я не оправдываю его, разумеется. Но чтобы судить, Вам нужно знать всю подноготную, правда? Он Вам, верно, не рассказывал, да и не расскажет… Он мне не сразу рассказал. — помедлив, Маргарет о чем-то раздумав, продолжила, — Полагаю, Вам известно о невероятном сходстве с Вашей покойной свекровью Еленой? Анна, сглотнув, резко кивнула. — Детство Клауса можно было считать благополучным, но лишь до восьми лет. С самого детства, Клаус был чрезвычайно привязан к матери, но не она к нему. Елена вышла замуж за Феликса единственно, что наш отец настоял, поскольку он составлял весьма выгодную партию. Феликс обожал Елену с самого начала, а она лишь позволяла себя обожать. Кроме того, она почти пренебрегала им, а он, будучи влюбленным, все терпел. Знаете, ведь правду говорят, влюбленный — значит глуп и глух. И Феликс был таким и решительно не замечал или не хотел замечать ее измен. А потом родился Клаус. Тогда Феликс разумел, что материнство остепенит Елену, но она совершенно была не готова к этой роли. Клаус рос очень нежным и ласковым мальчиком, а мать любил больше всего на свете, а она его… — Маргарет задумалась, — Я не хочу верить в то, что Елена его не любила, ведь она мать, а он — ее ребенок, но этой любви… она не проявляла совсем. Она кричала и била его за каждую провинность, но Клаус никогда не плакал и всегда ее прощал, а она ведь никогда и не извинялась… Ее более прельщали наряды, светские вечера и рауты, но не семья. Она заводила романы почти на глазах у Феликса, а когда он был в отъезде, приводила мужчин прямо в их дом. И Клаус все это слышал… Для Елены эти романы решительно ничего не значили, лишь отдохнуть от мужа, но однажды она по-настоящему влюбилась. Это был какой-то командующий бронетанковыми войсками… одним словом, военный. Фамилию, правда, забыла… Как-то на «Г»… Может, Гудериан, но это и неважно. И Елена собиралась уйти. Однако не успела… Я не знаю, что случилось, но и не хочу. Иногда правда может оказаться невыносимой. А спустя год или два появилась Мария. Думаю, Вам известны отношения ее и Клауса. Да, она производит впечатление благопристойной женщины, но в ее душе тот еще дьявол таится… Феликс умеет выбирать. Если матери Клаус мог все простить и оправдать ее, то Марии не простил ничего. Впрочем, ее отношение к нему было так ужасно, что даже Елена не была на это способна… Там решительная дикость: она била его головой об стену, об дверной косяк, ломала ему несколько раз руки и ребра, тушила об него сигареты… К тому времени у Феликса начались проблемы: ему стал кто-то угрожать, подробности мне неизвестны. Но тогда Клауса похитили. Я не знаю, что там с ним происходило, он никогда не рассказывал, но когда его все-таки вернули, спустя месяц, потому что Феликс выжидал, то Клаус стал совсем другим. Он замкнулся в себе, стал нелюдимым, а потом и вовсе замолчал на два года. Анна вздохнула, глядя на задумчивую Маргарет. Они молчали недолго, и Маргарет продолжила: — Вы здесь невинная жертва, Анна. К сожалению, так вышло. Он не ненавидит Вас, но одним своим видом Вы напоминаете ему мать и делаете больно. Но он сам этого желал, потому и выбрал Вас. Я думаю, он не хочет, чтобы Вы его ненавидели, но не может совладать со своим характером. — Я не знаю, что мне делать, Маргарет… Я как будто каждый день живу под дулом его пистолета. У меня нет сил бороться с ним… И совершенно ничего не меняется! Вы говорите, что он не ненавидит меня, но он делал решительно все, чтобы я это сделала! Он хотел, чтобы я сломалась… — Когда-нибудь настанет день, — миролюбиво улыбнулась Маргарет, — когда Вы повзрослеете и поймете, как легко управлять Клаусом.***
Анна вернулась домой к вечеру, однако от ужина отказалась и направилась к Феликсу. Разговор у них вышел обычный, по существу, но Анна видела, что он уже не сердится за пренебрежение его подарком. Переодевшись в домашнее платье, она спросила Розмари об Ягере, и та кивнула. Видеть его вновь ей было в тягость, однако необходимость убедила ее совсем, и вскоре она стояла на пороге его комнаты. — Анна? — удивился он, — Вы что-то хотели? — Поговорить. — Сегодня я не расположен к разговорам. — небрежно бросил он и отвернулся. — На это наплевать. Мы будем говорить. Впрочем, я же так и не ответила Вам тогда, в наш прошлый раз. Теперь отвечу. Ягер смерил ее высокомерным взглядом, однако интереса скрыть не сумел. — Вы считаете, что можете выдвигать условия? — Да. И Вы от них не откажетесь. Подумав с минуту, Ягер кивнул ей на стол, за которым и произошла их прошлая ссора, и Анна присела на то же место. — Прежде чем я отвечу, я желаю и от Вас услышать ответ. И это, верно, будет самым важным. Я Вам не доверяю, поэтому и предоставлю право отвечать первым. Он не хотел показывать своего недоумения и, по обыкновению своему, гордо вскинул подбородок. Ее уверенность и твердость обескуражили его, и он позволил себе усмехнуться от удивления. — Я не привык следовать чужим правилам, но Вам сделаю исключение из любопытства. Но могу и я быть уверен, что Вы будете честны со мной? — Даю слово, герр Ягер. — Что ж, — хмыкнул он и откинулся на стуле, — я слушаю. Ягер вновь выглядел как штандартенфюрер: холодно и уверенно. В его глазах Анна видела насмешку, но скорее не злую, а снисходительную, будто разговаривал с ребенком. Его уловка неминуемо ее оскорбила, однако выпрямившись, она выдохнула и начала: — Я хочу знать о побеге Ивушкина из лагеря. Расскажите, что произошло после. Ягер удивленно вскинул брови и загадочно улыбнулся: — Вам интересны стратегические процессы внутри структур СС, Анна? Не знал, что подобное Вас прельщает… — Я хочу знать, нашли ли Вы его? — ответила Анна, игнорируя его тон, — Разумеется, Вы начали поиски и что было дальше? — Я не начинал поиски. То есть, конечно, побег Ивушкина и Ваш, — нарочито подчеркнул он, — был важен, но не для меня. Я преследовал другую цель. Опешив, Анна помолчала с мгновение, чувствуя на себе его внимательный взгляд, и робко спросила: — То есть, Вы не искали его? — Искал. Так все думали, но я буду откровенным, мы же условились, я направился в другую сторону. Она вновь замолчала, обдумывая его слова, и взглянула на Ягера. — Ивушкин был Вам не нужен. — догадалась она, и он в подтверждении кивнул, — Но тогда?.. — Вы хотите знать? Эта история уже не относится к Николаю. Анна еле удержалась от тягостного вздоха. Ягер же, наоборот, сыграл оскорбленную добродетель и долго молчал. — Расскажите, герр Ягер. Мне интересна всякая история о моей семье. — холодно ответила Анна и откинулась на стуле. Ягер потупил взгляд, в глубине надеясь, что она не захочет слушать и уйдет. Ведь про ненаглядного Николая мне нечем ее порадовать, ехидно подумалось ему. — Что ж, — вздохнул он, — после побега Ивушкина, разумеется, началась суета, и я сделал решительно все, чтобы его найти, но лишь в теории. И дал результат, когда отправился на поиски, а потому во второй меня отправили одного, но я уже направился в другую сторону. К тому времени, должен был отбыть Гудериан в Берлин и лучшей возможности не предвиделось. Удивительно, как Ивушкин помог мне, сам того не понимая. От упоминания этого имени, она вздрогнула и непонимающе взглянула на него, но ничего не сказала. — О дальнейшей судьбе Николая мне ничего неизвестно, но его танк так и не нашли… — В Ордруфе мне сказали, что в Оре затонул Т-34 из S III. Ягер на секунду задумался и широко улыбнулся: — Да, но это официальное заявление, продиктованное мной, не имело ничего общего с действительностью. Т-34 не был моей целью. — Значит, Вы искали удобного случая, чтобы убить бывшего любовника своей матери, но не велик ли срок давности его преступления? Столько лет прошло… Анна заметила, как Ягер медленно округлил глаза и, не мигая, глядел. Она лишь усмехнулась и добавила: — Неужели Вы столько лет его выслеживали? — Нет. — небрежно ответил Ягер, не спуская с нее глаз, — Случай все решил. — И что же Вы вините его за свою разрушенную семью? У Вас ее никогда и не было, герр Ягер. — Я не нуждаюсь во мнении со стороны. Вы совершенно ничего не знаете и не Вам судить. — Очень зря, ведь именно мнение со стороны и является объективным. И я могу судить, как член семьи. А отец знает об этом? Ее тон был насмешлив и горделив, будто уже победила его. В ее этом взгляде он вмиг разглядел странную холодную искорку, но поспешно ее распознал — желание сделать больно. Ягер в мгновение переменился в лице и сверкнул грозным взглядом. — Ну что же, Анна, я был с Вами откровенен, даже в тех подробностях, которые Вам совсем и не нужно было знать, а теперь очередь за Вами. Вы знаете, что я хочу узнать. — Знаю… — презренно усмехнулась она, — да, я виделась с герром Краузе, но не по своему желанию. В «Ларго» я ждала герра Леруа, но он опаздывал. Герр Краузе появился неожиданно, разговор с ним не заладился с самого начала… он говорил какими-то загадками, предрекал Ваш скорый конец, но я ему не поверила. Вскоре он сказал прямо, что хочет видеть меня подле себя. Но на предательство Вашего отца я никогда не была способна. Я ушла первая, оставив его там. Только и всего. Ягер задумался, смотря куда-то в сторону, и Анна не могла понять о чем он думал. Они молчали недолго, пока она не услышала его глухой смех. — А что же Вы, Анна, не пошли с ним? Или хотя бы не сделались шпионом? Неужто отца так полюбили, что отказались от мести мне? — Мести? О, нет, герр Ягер, это Ваша прерогатива. Это единственное, что Вы хорошо умеете. Посидев немного, Анна встала изо стола и направилась к выходу. — Позвольте мне еще один вопрос, — сказал Ягер, наблюдая, как она остановилась у двери и повернулась, — Я хочу спросить о Вас. Ягер поднялся и поравнялся с ней. Анна не испугалась, не сжалась, как делала раньше, когда он оказывался рядом — стояла прямо, глядя ему в глаза, с бесстрастным выражением. Помявшись с минуту, Ягер вздохнул и спросил: — Почему Вы сбежали с ним? — Потому что хотела быть свободной. И он никогда не сделал бы мне больно. Ягер выглядел побежденным и опечаленным. Единственное, что ему хотелось — опустошить бутылку коньяка до дна за раз. Негодование затопило его рассудок, и он вновь вспомнил те же чувства, которые однажды ядовитой стрелой пробили его сердце. Однако внезапно усмехнувшись, он язвительно выплюнул: — Но теперь Вы вновь несвободны. Теперь Вы вновь как заключенная… — приблизившись к ее лицу, прошипел он, гадко ухмыляясь, — моя заключенная. — Нет, герр Ягер, не Ваша. А если захочу, второй раз сбегу. У меня-то получится в отличии от Вашей матери! Его лицо в мгновение побагровело, синие глаза потемнели от злости. Грубо схватив ее за плечи, Ягер сильно сжал их, несмотря на резкие ее рывки. — Сколько мне в этом огне гореть?! — вопила она, вырываясь, — Почему Вы так обращаетесь со мной?! Я — не Ваша заключенная! Вновь ощущая ее близость, хоть и такую беспорядочную и порывистую, Ягер ослабил хватку, и Анна, почувствовав волю, вырвалась и ударила его по щеке. Освобождение чувств ее было удивительным и вмиг ей полегчало. Однако сердце и разум еще горели в гневе, и Анна, оттолкнув его от себя, зашагала по комнате. — О, как же Вы меня давили! — злобно выплюнула она, — Вы уничтожили меня, и я не могу это исправить, как бы теперь не любил меня Ваш отец! Расово-неполноценная, «расходный материал», дворняжка, пущенная в дом… К черту! Вы делали все, чтобы я возненавидела Вас, а после приходили ко мне вымаливать прощение по ночам! Зачем?! — неловко вытерев слезы, она яростно продолжала, — Моя бедная Гертрауд… Я хотела лишь попрощаться с ней! Быть с ней рядом в последний раз, но здесь опять Вы! Опять герр штандартенфюрер! Вы убили мою собаку, чтобы добить совсем! Такой Вы хотели меня видеть! Бледной тенью, что волочится за Вами и терпит Ваши измены! — замолкнув ненадолго, она вдруг засмеялась, — Всегда была Луиза! Именно она, чтобы сделать мне больно… А что еще Вы предпримете, герр штандартенфюрер?! Что же Вы в S III меня на пытки к герру оберштурмбаннфюреру не отправили, как Ивушкина?! А теперь только так мучаете! Что теперь?! Отца убьете из ревности? Или Маргарет?! Вам никого не жаль, кроме себя… И мучаете меня за свою мать! Но она умерла, ее больше нет, а вы с Феликсом этого понять не можете! Выговорив свой гневный монолог, Анна будто бы испустила дух. Ягер стоял перед ней спокойный, словно давно ожидавший ее взрыва, и теперь не выказывал ни единой эмоции, ведь он не отрицал правды, а Анна была во всем права, как он знал. — Как же я ненавижу Вас… — проскулила она в бессилии, и прозвучало это жалобно и робко. Ягер вдруг заметил ее поникшее выражение и потухший взгляд обиженного ребенка. Он уже видел его, но очень давно. В зеркале. Анна всхлипнула и словно стыдилась. Его взгляд горел страстью вперемешку с сочувствием; он порывался подойти, но знал, что Анна еще не остыла. — А Вы-то еще сильнее меня ненавидите, но я Вам ничего не сделала… — упавшим голосом сказала она, и вся воинственность сменилась усталостью, — Почему Вы так обращаетесь со мной?.. — Потому что я тебя люблю.