Как на войне

      Скорая дорога домой необычайно обрадовала Ягера, а когда они, наконец, появились дома, то он и вовсе облегчился и решил не откладывать курвуазье на особенный случай. Анна уже по привычке держалась нервно и опасливо, что Ягеру стало ужасно нравится; он хотел видеть ее такой напряженной, натянутой от возбужденных нервов струной и злорадно посмеиваться. Однако ее лицо смягчалось всякий раз, когда она видела Хайде. Ягер с самого начала ненавидел эту собаку, в особенности ту радость, что она дарила Анне. Порой в каком-то странном презренном извращении он любил поутру выходить на балкон и наблюдать за играющей с Хайде Анной, и в это же мгновение ловил больное, точно укол, побуждение, доводившее его до тремора в руках; если б взять ружье, думалось ему тогда и усмехался собственным мыслям. Но для Анны у него было уготовано другое.       Ягер любил завтракать с ней, наблюдать ее отрешенность и серость лица, частые дерганья и непослушность рук… О, он все запомнил, намеренно запомнил, чтобы насмехаться и смаковать каждое ее движение. Он любил думать об ее унижении и мрачном настроении, в которое Ягер вгонял ее своим угнетенным молчанием. Он не был с ней жесток в обращении, однако от него, — как он и хотел — веяло угрозой и хоть не было у него больше его излюбленного звания штандартенфюрера, он оставался им и был доволен. Между ними сохранялись такие же отношения, что и в S III, и Ягер нарочно напирал, всеми усилиями показывая, что они — разница. А то, что Фредерика не жалует Анну, это ему было только на руку, и тут он непременно показывал ее низость происхождения, стараясь возвыситься. И по его разумению, она должна была это понимать, ведь он, так или иначе, являлся освободителем: в первую очередь — от нищеты, а после — ради чего, как он считал, Анна и пошла на этот шаг — ради выздоровления Гертрауд. Это мысли непременно его завлекали, и он теперь совсем не сомневался в своем над ней могуществе. Да и ее виноватый взгляд, будто дворняжки, впущенной в дом, его чрезвычайно убеждал.       На ее неловкость — он закатывал глаза в раздражении, которое мягко разливалось по его груди; ее робость — он воспринимал, как должное, отчего вновь успокаивался. Тогда ему казалось, — он даже опасался этого — что гнет молчаливого равнодушия непременно сломит ее, и она взбунтуется, ведь взбунтовалась же в сорок четвертом, когда он впервые сделал ей предложение. Не выдержала, размышлял он, подумала, представила, как со мной будет, испугалась и решилась же на побег. В этом он был уверен и рассмеялся своим и ее мыслям, мыслям десятилетней девочки.       Его порой посещали рассуждения о ней не в уничижительном смысле, однако поспешно завершались этим самым унижением. Ягер мысленно перебирал ее недостатки, с отвращением вспоминал ее неловкость и детскую нелепость и распалялся до того, что хотел очередного ее унижения теперь, прямо сейчас. Тогда она была в библиотеке и читала — она любила читать и много, почти все время проводила там, однако Ягер не находил в этом достоинств, напротив, считал ее дикаркой, пренебрегающей обществом, ведь в ней не было решительно ничего положительного.       — Я заметил, Анна, что Вы много времени проводите в библиотеке. Любите читать? — насмешливым тоном спросил он, присев на одно из кресел.       Анна оторвала взгляд от книги и сглотнула. Ягер заметил и широко растянулся в наглой ухмылке.       — Да…       Она перестала к нему обращаться со дня их свадьбы, потому что совсем не знала, как ей теперь его называть. Разумеется, Анна могла бы сама его об этом спросить, но знала, что он лишь обсмеет ее, так и не ответив, дескать, сама рассуди.       — А что же фрау фон Фюрстенберг? Неужто она Вас не приглашает к себе?       — Нет.       — Я наблюдал за ней и Вами в тот званый ужин и отметил, что не особенно-то она Вас и жалует… Почему же, Вы знаете?       — Не знаю…       Ягер вновь ухмыльнулся и отчего-то раздражился ее виду, какому-то равнодушному, почти отрешенному и напер сильнее.       — Неужели в Вас так мало… — он наигранно задумался, — умственных познаний, что Вы не сумели разгадать ее брезгливость Вами.       Анна не шелохнулась. На ее лице мимолетно даже проскочило облегчение, словно она ждала колкость и дождалась. Она молчала, смотря на носки своих домашних туфель, и стала еще отрешенней. Ягеру на мгновение показалось, что она не расслышала.       — Впрочем, это неудивительно, — продолжил он, — хоть в Вас есть малая часть Фюрстенбергов, но к графскому роду Вы никогда принадлежать не будете.       Ягер видел, как она силится, сжимает челюсти, учащенно дышит. Он молчал, гнетуще и угрожающе, наблюдая, как Анна набирает в легкие воздух и… слеза скатывается по ее щеке. Победно улыбнувшись, он поднялся и вышел из библиотеки.       Он чувствовал сладостное удовлетворение и полную над ней встать теперь совсем. Он налег сильнее и стал кутить: приводить девиц из кабаков прямо при ней, сношаться с ними в пьяном угаре в соседней комнате, — совсем близкой от ее — не давать спать до самого утра. Однако Ягер все же имел каплю приличий, но только каплю, всего одну, и потому после каждой своей увеселительной ночи в знак благородного и виноватого жеста преподносил Анне подарок: то кольцо, опять же, маленького размера, то серьги или браслет. И все дорогое, ему даже хотелось на нее тратить, заглаживая свою вину, однако, разумеется, не преследовал такой цели. Очередной свой подарок он превращал в унижение с насмешкой, указывая на ее прошлое бедственное положение.       — Ведь сами Вы себе не смогли такое позволить… — говорил он всякий раз, когда дарил подарок.       Она крепилась, молчала, и Ягер видел, что он ей становился поган. Но ему отчего-то на ее отвращение было наплевать, ему даже хотелось этого отвращения. После он рассудил, что хотел бы ее ненависти и презрения, чтоб вся задохнулась и деться было некуда. И Ягер продолжил: зазвал Луизу, что вернулась из очередного своего «портного» путешествия и всю ночь провел с ней. А наутро ему было в неслыханное удовольствие видеть злобные насмешки Луизы побледневшей Анне, которая вновь, как и в S III, склонила голову. Ягеру чрезвычайно нравилось их стравливать, точнее натравливать Луизу, верно, уже почувствовавшую власть в доме Ягеров, на молчаливую Анну, ведь она все молчала, когда на нее нападали и делалась еще жальче и до того, что непременно хотелось ее раздавить. В конце концов, он довел, что Луиза почти поселилась в их доме, и он открыто заигрывал и целовал свою любовницу. Особенно ему нравилось делать это за завтраком, когда перед ним Анна.

***

      Через несколько дней вернулся Тилике из Мюнхена, где жили его родители, и Ягер был чрезвычайно рад видеть своего друга. Теперь он считал его таковым и порой прислушивался к нему. Все же годы службы и общая скамья подсудимых на нюрнбергском суде неминуемо связали их чем-то похожим на родство, однако для Ягера приятным. С какой-то, наверное, фантастической стороны, он был рад, что все так обошлось, еще раз убедившись в преданности своего бывшего адъютанта.       Тилике приехал ко времени, когда Луиза покидала дом, трогательно прощаясь с Ягером. Ошеломленный Тилике, выдавил приветствие, мимо проходящей Луизе, и недоуменно взглянул на Ягера. Тот вздохнул и улыбнулся.       — Наконец, ты приехал, а то я уже стал думать, не остался ли ты у родителей насовсем. — проговорил Ягер, проходя в столовую.       Он распорядился Розмари подать графин коньяка и предложил до сих пор изумленному Тилике присесть.       — Я… да, я задержался, и… сдается мне, многое пропустил.       Ягер улыбнулся, и Тилике, присев за стол, вздохнул.       — Пожалуй, я знаю, какой вопрос ты хочешь задать…       — До сих пор не понимаю, зачем Вы женились, раз продолжаете свою разнузданность, — признался Тилике отчего-то устало, — и… почему она?       — Она мой трофей. И всегда им будет. Знаешь, как экзотичное животное…       — Я рад, что Вы нашли себе развлечение, герр Ягер, однако стоит задуматься и о делах.       — О, ради бога, Тилике, смени тон! — развеселился Ягер, — Терпеть не могу твоего занудства! Но, признаю, скучал по нему. Тебе не о чем волноваться. Сегодня устраивается ужин, хоть и деловой, но напросились многие. Видимо, хотят посмотреть на подневольную Фюрстенберг.       — Верно, сегодня и решится?       — Уже решилось. — победно объявил он, — Да и, впрочем, мне не нужно чье-то разрешение, тем более этого слизняка Фишера, но все же… я выражу ему свою благосклонность.       — Значит, он согласился? Но как же? Вы ведь хотели взять ресторан, почти за бесценок…       — Я уже его взял. И хочу сегодня посмотреть на физиономию этого Фишера, который будет мне фальшиво, но учтиво улыбаться.       Тилике помолчал с минуту, разглядывая пол, а после, словно что-то вспомнив, воскликнул:       — Краузе! Уверен, Вы снова с ним сотрудничаете! Верно, он и помог Вам в сделке с Фишером.       Ягер невинно потупил взгляд, лукаво улыбнувшись.       — Неужели Вы не понимаете, герр Ягер? — обеспокоенно спросил Тилике, откинувшись на стуле, — Краузе не тот, с кем стоит иметь дело. Он скользкий, подлый тип…       — И я тоже.

***

      К удивлению Ягера, предполагаемый ужин стал светским раутом, который продолжал пополняться гостями. И вновь фальшивые улыбки, завистливые взгляды, любезности, в которых нет и отголоска искренности, однако Ягер чувствовал стойкую уверенность в этом мире условностей. Вскоре прибыл Фишер, который со сдержанной улыбкой поблагодарил за приглашение, и Ягеру уж очень понравилось это жалкое его выражение. Он позволил себе высокомерный тон и остался доволен. Прибыли и Луиза с Фредерикой, которые рассыпались в приторных любезностях, но довольно фальшивых, в особенности Фредерика. Вышла Анна поздороваться с родней, однако вновь приняла холодный жест — они совсем не обратили на нее внимание. И Ягер не удержался от смешка.       В этот вечер он пламенно желал лишь одного — вновь почувствовать хотя бы на секунду ту власть и уважение, что были у него в S III; он терпеливо ждал этого часа, вежливо улыбаясь этим презренным мертвецам, внутри которых пусто, и знал, что теперь при упоминания Ягера, будут говорить только о Клаусе.

***

      Анна пережила еще один день, такой же тягостный и жалкий. Вынимая шпильки из прически, она скинула туфли и задумалась о своем положении — теперь она часто думала об этом, особенно о своей дальнейшей участи и, наверное, даже чаще, чем в S III. Она сама не понимала, кем являлась в доме Ягера и хоть теперь носила его фамилию, все же не считала этот особняк своим. Унижения она терпела даже без обиды, ведь они стали настолько привычными, что уже приелись. Она убедилась в своей никчемности, глупости и мешковатости, раз почти каждый ей выказывал свое пренебрежение: гости подсмеивались над ней, особенно когда Ягер слишком открыто заигрывал с Луизой, Фредерика глядела надменно, Луиза откровенно смеялась ей в лицо, целуя Ягера, а он сам не упускал возможности ужалить ее побольнее. Однако для Анны все разом меркло, когда она вспоминала о Гертрауд, ее ласковых руках, что обнимали по вечерам и нежном голосе, который обещал, что все будет хорошо…       В ее комнате прозвенел телефон, и Анна невольно вздрогнула. Звонок звучал так тревожно и яростно, что она вся сжалась, не понимая отчего.       — Дом семьи Ягеров, — сказала Анна, подняв трубку.       — Пожалуйста, Анну к телефону, — прозвучало в трубке.       — Это я… что-то случилось? Кто это?       — Это доктор Соммер из городской больницы. Ваша тетя, — он помедлил, словно что-то перебирал, — Гертрауд Фюрстенберг?       — Да. Что-то случилось?       — Сожалею, но она недавно поступила к нам с сердечной недостаточностью, а сегодня ей стало хуже… — он вновь помедлил, — Ее состояние было запущено, если б она начала лечение раньше…       Анна, замерев, вцепилась в трубку и прошептала:       — Сколько ей осталось?       Доктор Соммер помолчал и тягостно выдохнул:       — До утра она не доживет.       Она бросила трубку и упала на пол, содрогаясь в рыданиях. Ее трясло от слов этого доктора, однако Анна вмиг в них поверила… Она всем сердцем хотела отрицать, однако действительность, в которой она жила с недавнего времени не оставила ей шансов на надежду. Вытирая слезы дрожащей рукой, Анна вдруг поняла, что теряет драгоценные минуты, которые могла бы провести с Гертрауд.       Она ринулась в кабинет Ягера, в котором он пил коньяк. Увидев заплаканную и возбужденную Анну, он едва пошевелил бровью, но вновь отвлекся. Она помолчала секунду, раздумывая, как сказать, однако не выдержала и выпалила:       — Мне только что звонил доктор Соммер… Гертрауд… она… — задыхаясь от слез, пролепетала Анна; Ягер лишь равнодушно, даже несколько раздраженно разок взглянул на нее и отвернулся, — пожалуйста, позвольте мне попрощаться с ней…       — Еще до свадьбы было оговорено, что без меня из дома для Вас — ни шагу. Я сегодня более никуда не собираюсь…       — Прошу Вас… умоляю, пустите меня к ней… всего на несколько минут. Я попрощаюсь и только… — она заплакала сильнее, и Ягер закатил глаза, — скажу, что люблю ее… пожалуйста!       Он медленно поднялся с кресла, отложил бокал с коньяком и поравнялся с ней. Анна глядела на него умоляюще, жалостливо, поспешно вытирая слезы со своего раскрасневшегося лица. Ягер резко схватил ее за подбородок и подтянул к себе.       — Я сказал, что Вы никуда не пойдете. — процедил он, однако не удержался от насмешки, — Нечего Вам шляться, где попало… Было достаточно Ваших лесных приключений с Ивушкиным.       Анна затравленно взглянула на него, и он удовлетворившись, отпустил. Она попятилась назад нетвердой походкой и словно пьяная, держась за попадающиеся предметы, вышла из его кабинета.       Она проплакала всю ночь, почти каждый час звоня в больницу и справляясь об состоянии Гертрауд. Доктор Соммер пообещал, что передаст ее сообщение, однако от этого она отчего-то расплакалась сильнее. Вскоре пришла Розмари и, завидев плачущую хозяйку, без слов села рядом. Анна молча глядела на нее, всхлипывая, и прошептала:       — Пожалуйста, хотя бы Вы… обнимите меня.       Розмари подалась вперед, заключив ее в объятия, и Анна, прижавшись к ее плечу, закрыла глаза.

***

      В четыре утра сорок три минуты Анна узнала, что Гертрауд умерла. Сил на очередные рыдания у нее не было: она приняла спокойно, ощущая лишь пустоту, которая отчего-то болела. Наутро она позволила Розмари помочь ей одеться, завтракать не хотела и почти весь день пробыла в своей комнате, никуда не выходя.       Ягер не особенно интересовался ее состоянием и потому решил вспомнить одно из своих давних увлечений — стрельба из лука. Он распорядился, и мишени уже были поставлены на заднем дворе. Ягера искренне увлекал процесс, который, однако, вскоре ему наскучил из-за обыкновенности цели — мишени стали ему не интересны. Он выпускал стрелы уже механически, попадая в цель, и не чувствовал ничего, кроме должного удовлетворения; искорка, с которой он приступил к игре, пропала.       Анна вышла на задний двор и позвала Хайде. Ягер, услышав ее голос, вздрогнул и разозлился на себя за столь неоднозначную свою реакцию. Мимо мишени, которую он и теперь хотел поразить пробежала радостная Хайде, и Ягер не смог упустить этой возможности. Он выпустил стрелу. Овчарка с жалобным писком и стрелой в брюхе упала на траву. Ягер, вздохнув, обернулся на ошеломленную Анну, которая, не шевелясь, плакала. Даже на расстоянии он мог почувствовать ее дрожь и отчего-то ободрился. Анна, наконец, перевела на него взгляд, а он, сыграв сожаление, пожал плечами:       — Мне так жаль…

***

      Ягер находил странное удовольствие в мнимых извинениях перед Анной. На мгновение ему казалось, что у него теперь по-настоящему есть семья, но это длилось не более этого самого мгновения. Зайдя в ее комнату, как всегда без стука, он увидел ее сидящей на стуле у трельяжа с поникшем, невероятно мрачным, отрешенным лицом; она смотрела куда-то перед собой, совсем, как ему показалось, не моргала и вся содрогалась. Он сравнил ее с мраморной статуей, равнодушно оглядывая, однако вспомнив, что пришел извиняться, ободрился и принял виновато-насмешливое выражение.       — Анна, — он присел на ее кровать, — мне так жаль, что я задел Вашего пса…       Анна совсем не глядела на него, и он помолчал с минуту.       — Ну, не стоит так убиваться, — поспешно проговорил Ягер, почувствовав, что эта сцена начинает его утомлять, и достал бархатную коробочку, — я хотел бы Вас чем-то порадовать…       Он открыл ее и вынул красивое кольцо с крупным синим камнем.       — Я надеюсь, — Ягер еле удержался от смешка, — что оно Вам понравится…       Он взял ее бледную, худую руку и надел кольцо на палец, которое вновь оказалось меньшего размера. Анна молча плакала, глядя в одну точку, и Ягер, взглянув на нее, закатил глаза.       — Вы же не станете так убиваться из-за какого-то пса, правда? Вон, уже слезами умылись.       Анна резко одернула руку и странно посмотрела на него: ее горящий взгляд казался с примесью чего-то скорбного, презренного и злобного. Ягер никак не мог вообразить, что Анна способна на такой взгляд и невольно отстранился, настолько он был поражен. Она же, напротив, поддалась к нему и точно змея прошипела:       — Смотри, чтобы ты слезами не умылся.