Как на войне

      После свадьбы, как правило, молодожены объезжали родственников и, вспомнив этот обычай, Ягер невольно поежился. Перспектива встречи с отцом являлась для него очередным испытанием, в котором, как он уже знал, не вынесет ничего, кроме придирок. Феликс Ягер не славился дружелюбным нравом, а потому, подобно Фредерике, вызывал уважение лишь из-за страха его гнева.       Ягер не желал видеть семью, однако презренный взор с приторной улыбкой Фредерики неминуемо подтолкнули его к скорому отъезду. С Анной он не говорил, а решил все сам: распорядился отправить подарки вчерашних гостей домой и овчарку, что приглянулась ей. После этого жеста она, по его наблюдению, ободрилась, но он лишь посмеялся про себя, представляя как сотрется с ее лица эта слабая полуулыбка.       Однако теперь Ягер думал совсем не об Анне. Он рассуждал о предстоящем визите, который будет скорее походить на поле боя, где его бывшее звание и боевые умения не пригодятся вовсе; Феликсу Ягеру не было равных по силе подчинения других своей воли, однако единственный, кто смел противостоять оставался его сын. Между ними на определенном этапе взросления Ягера не было столь ожесточенных столкновений, однако вскоре родовое поместье превратилось в балаганный двор, из которого разбежались даже некоторые самые терпеливые слуги.       Уже в Штутгарте Ягер почувствовал удушье и головокружение, несмотря на открытое настежь окно. Его лицо в мгновение побледнело и посерело, а взгляд потупился во мраке воспоминаний. Ягер не видел отца с нюрнбергского суда и понимал, что в родном доме его не ждут, хотя и сам не рвался под властный гнет. Когда машина остановилась у поместья, Ягер нехотя вышел и осмотрел знакомые места: сад, похожий на парк, до того он был огромен, величественные готические крыши и колоны в сером цвете. Несмотря на устрашающий вид, он помнил и хорошее, произошедшее в своем доме, которое длилось недолго. Анна вышла и поравнялась с ним. Ягер, мельком взглянув на нее, хмыкнул про себя, представив физиономию отца. На пороге их встретил старый слуга Конрад, которого Ягер помнил с детства, и он, не ожидав его появления, оживился, несколько растерялся, нелепо улыбаясь, и вскоре удалился докладывать герру Ягеру. Вернулся он почти тотчас и попросил их пройти сразу в столовую, где уже был накрыт стол в честь приезда молодоженов.       В просторной и невычурной столовой за круглым, пестрящим обилием блюд, столом уже сидел седовласый, благородной наружности пожилой мужчина, с трубкой в губах. Анна, заметив его, поразилась удивительному сходству отца и сына — разве, что у Феликса не было шрамов. Он оставался несколько задумчив и не разглядел гостей. Изо стола поднялась приятная женщина, хорошо одетая, в длинное светлое платье, которое невероятно ей шло. Когда Анна взглянула на нее, то даже растерялась; женщина, что подошла к ним с приторной улыбкой, совершенно-таки не имела ни единой похожей черточки: ее черные маленькие глаза глядели остро и недобро, а при разговоре ее массивная челюсть выдвигалась вперед, что создавала неприятное выражение.       — Клаус! Очень рада! — воскликнула она, когда подошла к ним.       Ягер, не скрывая отвращения, отстранился и прошел мимо нее. Анна, взглянув на женщину, робко кивнула и последовала за ним.       — Отец! — громко, почти с вызовом начал он, — Как же я рад вновь оказаться дома!       Он развел руками в демонстративном жесте, однако Феликс лишь поднялся, высокомерно оглядев сына, и небрежно кивнул на стол. Ягер и рассчитывал на подобное, однако представлять Анну не стал, хотел, чтобы отец сам увидел и изумился. Так и случилось: Феликс, разглядев невестку, неспешно подошел к ней, и его лицо исказило неверие.       — Елена… — прошептал побледневший Феликс, стараясь прикоснуться к Анне, но она, совсем опешившая, невольно отклонилась.       — Простите, но… меня зовут Анна.       Феликс подумал с минуту и, очнувшись, сглотнул, и пригласил за стол. Ягер остался в высшей степени доволен.

***

      — Мы к вам ненадолго, поэтому, моя дорогая Мария, можете не беспокоится, — с насмешливой улыбкой проговорил Ягер, залпом выпив рюмку коньяка.       Феликс с присущим ему внимание и скептицизмом наблюдал за Анной, которая говорила мало и то, если спрашивали. Ему это понравилось.       — А где теперь вы остановились? — спросил Феликс бесцветным голосом.       — В Берлине. Пожалуй, там и останемся.       Мария, откинувшись на стуле, презрительно взглянула на Ягера, а после и на Анну.       — У тебя там, очевидно, какие-то дела? — продолжал Феликс.       — Да.       Он едва развеселился, и Ягер, заметив его насмешку, гордо вскинул подбородок и деловито спросил:       — Что?       — Ничего… — Феликс еле удержался от смешка, — Поражаюсь твоему энтузиазму и самоуверенности. Полагаю, ты таишь «наполеоновские» планы, однако на твоем месте я бы даже не начинал…       — О, один из твоих популярных советов… — растянувшись в ядовитой улыбке, Ягер сверкнул холодным взглядом, — Верно, Шеферу ты отрекомендовался нечто подобным перед тем, как отнять у него фармацевтическую фабрику… Что не стоило даже начинать, ведь придет Феликс Ягер и отнимет все, что когда-либо было дорого…       Феликс ненавистно взглянул на внезапно развеселившегося сына и неслышно скрипнул зубами.       — Но вернемся к тебе, сынок. — повторив тон Ягера, сказал он, — Не боишься ли ты вновь все потерять и потерпеть крушение всех своих надежд? Был в ста километров от Москвы и не смог взять ее, твою роту разбил мальчишка, наверняка недавно окончивший школу, не смог предвидеть его планы и он сбежал от тебя… И это только за тот военный период, а если припомнить всю твою жизнь, которую ты так никчемно растратил.       Ягер, тяжело вздохнув, поднял насмешливый взгляд на отца и вновь улыбнулся. Лицо Феликса исказило неприятное выражение.       — Хоть в чем-то я с тобой согласен, отец. Я действительно растратил свою жизнь никчемно, из раза в раз стараясь тебе понравится, но ты этого не стоишь…       Повисла неловкая пауза. Феликс презрительно разглядывал сына, который в довольствии, переплетенной с тоской, откинулся на стуле. Анна, сжавшись, нервно облизнула губы, рассматривая свою тарелку. Мария, наблюдая за Феликсом и Ягером, не скрыла победную ухмылку и облегченно вздохнула.       — У всего есть своя цена, — процедил Ягер, смотря на отца, чье лицо стало еще презрительнее, — и придет день, когда и ты закроешь свой счет…       — Пошел вон изо стола!

***

      Ягер сидел в просторной библиотеке, в своем любимом кресле, которое еще оказалось цело и пил коньяк. Его нервное возбуждение после прошедшего обеда сменилось безразличием, которое даровал ему выпитый коньяк. Собой он был особенно доволен; как он уже знал — ему виртуозно удавалось разрушить все, что его окружало и хотя бы сейчас не корил себя за это.       Ягер не заметил, как в библиотеку кто-то вошел и из полумрака показалась фигура отца. Наконец разглядев его, он невольно вздохнул.       — Тебя мне не хватало… — из каждого его слова сочился сарказм.       Найдя стул, Феликс присел рядом с сыном.       — Сколько можно? Я по горло сыт твоими выпадами…       Теперь голос Феликса был ровным, почти спокойным, ведь знал же он, что повышенный тон лишь распалит Ягера заново и несмотря на сатанинскую гордость все же изобразил примирительное выражение. Ягер взглянул на него разок и усмехнулся.       — Оставь это дерьмо для Марии или своих шлюх…       — Неужели так будет всегда? Хоть когда-нибудь…       — Тебе ведь самому это не нужно, — перебил Ягер вдруг, — так зачем ты устраиваешь передо мной водевиль примирения отца и сына? Не будет иначе. И нас обоих это устраивает!       Сколько бы не крепился Феликс подобный тон не мог выносить даже от сына и потому вновь вернул себе свое обыкновенное выражение — недовольное и презрительное и злобно взглянул на него.       — Ты всегда все делал мне назло… Верно, и на этой девке женился намеренно, зная о моей лютой неприязни к этим дешевкам Фюрстенбергам! Или чтобы напоминать мне?!       Ягер засмеялся в голос, взглянув на рассвирепевшего отца, и отложил бокал с коньяком.       — А я думал, что ты оценишь мой выбор… Даже ты остался поражен, не правда ли?       — Ублюдок… — протянул Феликс и встал со стула, — Думаешь, что я стану терпеть подобное в своем доме?! Завтра же убирайтесь!       — Беги, беги, Феликс, спасайся от правды! Ведь так неудобно ее видеть!       Ягер подошел к внезапно остановившемуся отцу и оценивающе осмотрел его.       — А знаешь, в чем правда? Правда в том, что однажды маятник качнется, и справедливость обрушится на тебя, точно цунами.       Феликс поднял на него горящий ненавистью взгляд и прошипел:       — Знай свое место, щенок…       — Поверь, я знаю, ведь ты всегда мне на него указывал.

***

      Клаус зажимает маленькими ладошками уши, но до него все же доносится шум снаружи — что-то разбилось. Он полностью накрывается одеялом, дрожа от страха, и прислушивается: крик отца, снова грохот чего-то тяжелого и всхлипы матери. Клаус, терзаемый страхом и тревогой, все же вылез из мягкой своей постели и присел у самой двери.       — …чертова шлюха! — кричит отец, и Клаус слышит звонкий хлопок.       Мать плачет, умоляет остановиться, и Клауса начинает потряхивать от всего этого шума. Он вновь не знает, что случилось и чем вызван гнев отца, однако единственное, о чем он думает — плачущая мама.       — Проклятая сука! Вздумала сбежать от меня! Тварь! — и вновь хлопки, и Клаус начинает различать удары.       Он цепенеет от ужаса, и прижимает колени к груди. Снова зажимает ладонями уши, надеясь, что пьяный отец вскоре угомонится и отпустит мать, однако что-то резко щелкает, и все стихает. Клаус разжимает ладони и слышит тяжелую удаляющуюся поступь отца. Он ушел. Посидев с минуту, Клаус осторожно приоткрывает дверь, но ничего не видит. И матери нигде нет и не слышно ее.       — Мам?       Клаус медленно проходит дальше, осматриваясь, и ступает в кровавую расползающуюся лужу. Вздрогнув, он замечает женскую руку за углом и срывается к ней. Мать лежит в окровавленной луже с пулей во лбу и широко распахнутыми карими глазами.       — Нет… — шепчет плачущий Клаус, прикоснувшись к ее лицу, — мама…       Ягер проснулся среди ночи, резко сев на постели. Его била дрожь и пересохло во рту. Он лег обратно, тяжело дыша, и повернулся к рядом спящей Анне. Придвинувшись ближе, он взглянул на нее и различил то неспокойное выражение, что было у нее днем. Ягер на мгновение замер, прислушавшись к ее ровному дыхание и отчего-то успокоился. Видеть ее подле было презренным мучением, однако он не отрицал своего странного, но вполне объяснимого влечения. Ее вздымающуюся грудь, закрытые веки и оголенные ключицы побуждали в нем смешанные тревожные чувства, которые оказывались порой сильнее него. Ягер положил голову ей на грудь, вновь прислушиваясь к ее дыханию, и понимал, что наутро наверняка, по обыкновению своему, возненавидит себя за это.

***

      Как и обещал Ягер, они не стали задерживаться в его отчем доме и потому на следующий день поутру отбыли в Карлсруэ, что располагался в том же Баден-Вюртемберге, отчего дорога была совсем недолгой. Уже в Карлсруэ их машина подъехала к маленькому, похожий на кукольный домик, коттеджу и на крыльце их встретила преклонного возраста улыбающаяся женщина.       — Клаус! — воскликнула она, когда Ягер вышел из машины.       Анна вышла за ним и заметила на его лице неподдельную искреннюю улыбку, которую прежде никогда не видела.       — Тетя Мэгги… — прошептал он, уткнувшись ей в шею.       Она улыбнулась, но вскоре переменилась в лице, разглядев рядом Анну. Отстранившись, Маргарет, не мигая, рассматривала ее с неприкрытым изумлением. Ягер непонимающе взглянул на нее, однако, обернувшись, вздохнул и вновь улыбнулся:       — Я объясню.       — Клаус… — беспомощно выдавила Маргарет, не сводя глаз с робеющей Анны.       Вскоре Маргарет пришла в себя и учтиво поздоровалась с Анной, простодушно улыбнувшись. Распорядилась о чае и усадила гостей в крохотную, но уютную столовую. Несмотря на откровенные взгляды Маргарет, Анна не чувствовала цепенеющей неловкости и почти поборола робость.       — Прошу простить мне эту выходку на крыльце, — начала Маргарет, — право, я… была несколько удивлена… то есть, разумеется, я знала, что Клаус женился, однако… Вы…       — Не оправдывайся, тетя Мэгги, — прервал Ягер, — это я виноват, что не предупредил.       Она улыбнулась, вновь взглянула на Анну и теперь отчего-то тоскливо. Вскоре горничная принесла чай, и разговор стал менее неловким, наполненный вежливой скукой: Маргарет расспрашивала Клауса о визите к отцу, разговаривала с Анной, неестественно ласково глядя на нее, и улыбалась. Анна вновь робела от расспросов, однако отчего-то поддавалась мягкому напору Маргарет, которая становилась все более и более благосклонной. Ягер, много сегодня молчавший, выглядел несколько утомленным, но безвредным и расслабленным, словно здесь и был его родной дом, убежище, где он мог передохнуть от нападок. Он забылся и предался своим размышлениям, даже не спросив коньяка, а он знал, что после некоторых распри Маргарет все же позволит ему рюмку-другую. Но теперь, слушая разговор Маргарет и Анны, однако совершенно в него не проникаясь, Ягер, тревожность которого поражала весь его мозг, обмяк на стуле, почти в забытьи.       — Клаус! — настойчиво позвала Маргарет, и он обернулся, — Помнишь герра Леруа? Намедни он заезжал ко мне и просил передать тебе их знаменитый курвуазье. Пойдем в мой кабинет и заберешь.       Ягер вмиг разгадал послание Маргарет и, кивнув, последовал за ней.       — Анна, — обратилась она к ней с улыбкой, — мы совсем ненадолго оставим Вас, но если что-нибудь понадобится, то, пожалуйста, позовите Паулу. Она на кухне.       — Хорошо, фрау Герц, — кивнула Анна, слабо улыбнувшись.

***

      — Ты, верно, хотела поговорить, раз придумала про герра Леруа. — проговорил Ягер, когда Маргарет закрыла дверь кабинета.       — Я не придумывала, Клаус. Он действительно передал тебе коньяк, — подойдя к книжному шкафу, она открыла его и извлекла бутылку, — Вот он. Но и поговорить я желала бы.       Маргарет поставила бутылку на письменный стол, и Ягер с интересом взглянул на нее.       — Как это понимать? Зачем ты женился?       Он с улыбкой взглянул на нее и выпрямился.       — Очевидно, чтобы иметь семью, ведь родная у меня не удалась…       — Клаус… Ты же знаешь, что Феликс на дух не переносит Фюрстенбергов, а ты с ними породнился!       — Может, настало время Феликсу и Фредерике заключить мировую? Впрочем, я не понимаю их неприязнь. Их даже не связывают общие дела… поэтому я думаю, что Фредерика в свое время отказала моему любвеобильному отцу, вот он и презирает ее теперь, что вполне взаимно.       — Не думаю, что тебя это заботило, но… насколько мне известно у Фредерики есть обожаемое протеже, за которую она отдает больше миллиона марок. — Маргарет задумалась, — Кажется, Луиза? Расточительная девица из Шарлоттенбурга… — удивившись, Ягер взглянул на нее, и она кивнула, — Да, Клаус, даже я об этом знаю и о том, что Фредерика на дух не переносит свою родную внучку, и ничего за ней и нет. Что же ты, так, без всего ее взял?       — Даже доплатил.       Теперь удивилась Маргарет, и он продолжил:       — У Анны больная тетка в Кройцберге. Какая-то сердечная болезнь, не помню, но денег на лечение у фройляйн Фюрстенберг совсем не было, да и еще племянница нашлась. Насколько мне известно, эта Гертрауд — женщина сердобольная и хоть сама в тисках, но Анну приняла. Это по-моему было три года назад, как раз в сорок четвертом… — его лицо исказилось от злости из-за воспоминания побега Ивушкина, — А про ее отца, что он затерявшийся Фюрстенберг в Пскове, я еще в S III узнал.       — А как же этот Фюрстенберг оказался там? Как его звали… Генрих, кажется?       — Подробности мне не известны, но как-то гастролировал в Берлине русский балет, а прима его была Мария Ярцева, я после и это узнал, — дополнил он, — ну, а дальше известно: вышла на поклон, а Фюрстенберг, пораженный и ослепленный, ждал ее с букетом. Да так влюбился, что даже пренебрег своей дражайшей родительницей, и уехал. Правда, как и с чем, ведь Фредерика, уже ставшей беспощадной фурией, закрыла всего его счета, история умалчивает.       — Верно, поэтому Фредерика и ненавидит Анну… Однако, все же глупо и тиранически.       — Впрочем, очень в ее тоне. Но жестоко она обошлась не только с Анной… После побега сына Фредерика обратилась в настоящую бестию и стала третировать и Гертрауд. Она тогда собиралась замуж за одного офицера, но Фредерика не пустила… Выносить деспотизм властолюбивой мамаши в красивом, точно Нойшванштайн, доме или жить свободно, но вынужденно бедствовать? Выбор совсем не из легких, однако Гертрауд, видимо, совершенно доведенная выходками матери, сбежала в беспросветную нищету и с ее-то здоровьем…       Маргарет задумалась на мгновение и отошла к окну.       — Как же это возможно? — задумчиво проговорила она, — Как же она так…       — Похожа? — подхватил Ягер, слабо подсмеиваясь, — Видела бы ты изумление отца. Он побелел на глазах, словно приведение увидел…       — Не остри так, Клаус! Хоть я не защищаю Феликса, но… понимаю. Увидеть точную копию своей покойной жены, да и настолько лет моложе!       — Думаешь, мне уже стоит волноваться насчет его сладострастных мыслей о моей жене? — серьезно спросил Ягер, нахмурившись, а после раскатисто рассмеялся.       — Порой ты бываешь так невыносим… — подытожила Маргарет, — Бедная Анна. Верно, ты и женился на ней за этим, чтобы мучать… ведь винишь же Елену во всем.       Вмиг его улыбка спала, и его черты вновь обрели жесткое выражение, почти суровое.       — В чем же мне ее винить? — изобразил беззаботный тон Ягер, — В том, что она не любила отца? Или в том, что хотела оставить меня, прежде чем… погибла? Нет. Я простил ее.       — В самом деле? — Маргарет элегантно изогнула бровь, — Тогда все же зачем ты женился на нищей Анне, которая робеет всякий раз, когда к ней обращаются?       Ягер потупил взгляд и задумался.       — За ней должок…