тогда.
— Не спеши, тебя не гонят розгами. Хорошенько подумай, прежде чем сделать следующий ход. Не оплошай. Сону тренировал поучительный тон, использовал знания во имя того, чтобы наследный мальчишка невольно размыкал губы и глядел с восхищением на «избалованного господина Сону». Не столь трудно прятаться за личиной человека, коего принято считать посредственностью; репутацию коего постепенно изменяешь, придавая ей форму под своё поведение. До праздника осени тёзка испустит дух, канет в небытие. Быть может, до Сонхуна дойдёт новость о кончине некогда гостя или же день прощания отпечатается в памяти с не поставленной точкой, а извечным многоточием. Судьбы некоторых людей покрыты тайной; вероятно, среди таковых есть и ты. Но это всё потом, гораздо позже. — Я проигрываю, — мальчик сидит, подперев кулаками щёки, и пялится на белые и чёрные камешки на доске. — Опять. А ты выигрываешь, потому что я глупый, Сону-хён. — Ты не глупый, а неопытный. Назвать Сонхуна безоговорочно доверчивым язык бы не повернулся, однако мальчишеская наивность и не сгубленная годами доверчивость его не оставили. Было бы ему в два раза больше лет, какой-то добрый чужестранец вряд ли сумел бы растопить его сердце и подкупить жаждой общения. Но отыскать правильный подход к нему получилось — и славно. Сонхун заметно расслабился, перестал шарахаться и почаще выходил на улицу — в тень той самой дальней беседки. Если кто и доложил повелителю и его жёнам, то этот кто-то старался напрасно. Оба они не представляли угрозы, занимаясь явно не разработкой коварных планов ввиду возраста первого и репутации второго. Настольные игры — не преступление против государства. Но Пак Сонхун взаправду очаровательно робкий и подверженный грусти ребёнок. Внешне с мерзким отцом-повелителем ничего общего не имел, что укрепляло теорию: мать его была красавицей и после родов могла скоропостижно скончаться благодаря чьей-либо помощи. Повезло, что Сонхуна не удавили в ночи подушкой, не скинули откуда-нибудь со смертельной высоты и не отравили. …Неужели управляющий Старым дворцом Ароира отлично справлялся с обязанностями? От старика У выяснилось как бы вскользь, что Третья жена была любимицей царя, но после её кончины отец охладел к сыну. Винил ребёнка в смерти возлюбленной? — да плевать, родитель из него никудышный. Вердикт поставлен. А старый десница У не лыком сшит. Либо разгадал невнятные, плохо обоснованные и для самого Сону мотивы, либо сделал личные выводы и предпочёл оставить всё, как оно было. Не наказал держаться подальше от Ссылочного наследника, но молвил следующее: «Лучше быть предметом зависти, чем сострадания». Ох уж это старшее поколение, что обожает мутить воду — то есть знать что-то наперёд, но о том молчать или предупреждать иносказательно. — Скажи, как много раз ты играл в го? — спрашивает Сону, не дождавшись ответа. Завтра делегация из Аията покинет ненавистные жаркие земли. Мальчик же отправится обратно в свой город через семь дней, потому что иные важные персоны задержатся в столице. Что-что, а создавать видимость безупречного положения дел Святой кровопролитного государства умел — по крайней мере, в его власть верили и ему подчинялись. — Несколько. С Кáно. — Я не слишком хорош, — спешно оправдывается евнух. Обучаться у слуг и Управляющего, не прибегая к помощи компетентного учителя, который стал бы ему наставником? Читать книжки и гулять строго в пределах Старого дворца, где саду приблизительно столько, сколько некогда величественному сооружению? Где нет ни клочка обустроенного под военные тренировки поля? Где есть дряхлые служанки да такие же безутешно бедные и малообразованные, зато верные евнухи, как Кано? Нет ровесников. Нет друзей среди равных. Нет развития — скудное существование в тишине, что впору счесть тюрьмой. «С некоторыми родственниками и кровных врагов не надо, — заключает Сону и после мальчика делает свой ход. Выигрышный. — У врага крупица чести и совести есть, а у них — ничего». — Эх… — выдыхает младший. Не подбодрить его — кощунство: — Проигрыш — тоже часть пути. — Ты говоришь это, потому что побеждаешь постоянно, — Сонхун собирает камешки в шёлковый мешочек и смущённо признаётся. — Я буду скучать, когда ты уедешь. — И я по вам, господин. — Не называй меня так, — хмурится мальчик. — Зачем дразнишься? Мы ведь условились звать друг друга по именам.***
Могло ли быть всё невероятно радостно или завершиться на — в какой-то мере — славной ноте? Разумеется, нет. Были ли они готовы к засаде на границе Хешбонского государства и родины (вернее, близ берега моря на аиятской стороне)? Пожалуй, отчасти. Только одно дело подозревать родственников Умина в гадстве, а другое — получать на блюде. Сперва на дороге через густой лес становится неестественно тихо, и Умин, как обученный военному ремеслу, замечает странность. Его лицо боле не отражает нежность, а превращается в серьёзное-серьёзное, почти режуще-острое. Сону к смерти был готов… с рождения? Приближённые к господам слуги обязаны помнить о важном: их жизни — пыль под ногами, однако пыль непростая. Задача слуги, как и стражника, подставить тело своё и испустить дух тогда, когда Его Высочество будет находиться в безопасности. Наперво прилетает в повозку стрела. Сону, доселе подпирающий подбородок, распахнутыми глазами смотрит на едва заметно торчащий перед носом стальной наконечник. Хлопает ресницами с пару секунд, ибо не понимает спросонья, что творится и что в таком случае делать. Потому как с подобным не сталкивался по-настоящему ни разу. А потом весь подсобирается, видя решительность Умина. Сону не владеет мечом и лучник из него такой же, как из прялки — кузнец. Его оружие — хитрость, подвешенный язык и умение говорить хорошо, потому как последнее дано не всякому. Великое упущение многих господ: оставлять слуг своих чуть умнее, чем рабы-иностранцы, взращенные на улицах. — Стой! — хватает за запястье, прежде чем Высочество выходит наружу с мечом. — Снимай верх и отдай мне кольца. — Что? Звуки битвы снаружи подливают масла в огонь. Стражники останутся сражаться до конца, но если им не удастся победить, то что? Сгинут все или выживет кто-нибудь, кому придётся держать ответ перед Великими госпожой и господином-владыкой? Участь тех незавидна не из-за грядущего наказания — нет большего позора, чем не сберечь наследника. — Умин, живее! Они ищут сына повелителя, другие им не нужны. Сердце бьётся в груди загнанной птицей, по спине течёт противный пот. Сону понятия не имеет, какими молитвами ему удаётся уговорить Высочество поддаться. Слава всем Богам, что Умин не пошёл внешностью в мать, оттого цветом кожи и волос от Старшего слуги практически не отличался, а ростом был несильно выше. План незамысловат: побежать в противоположную сторону, дабы увлечь за собой наёмников и отвести их от Умина. Как думается, большинство убийц (если не все) рванут следом за «господином», и если правда раскроется раньше предполагаемого срока, всё равно хоть немного драгоценных минут удастся выкроить. — Мы выберемся без твоей дурной затеи, — говорит Умин, но кольца покорно отдаёт. В том числе трофейный кинжал, который не узнать невозможно, — украшен драгоценными камнями и покрыт белым золотом. — Не стоит оно этого, Сону-я. — Молчи, дурень, и слушайся господина. Выражение лица Умина сменяется на совершенно идиотское, затем молочный брат тепло улыбается и прижимается лбом ко лбу Сону. Прилив ласки Ким оценит как-нибудь позже, а сейчас отталкивает Высочество на мягкий диван и вылетает из проклятой повозки, словно гонимый псами из пекла. О них обожала рассказывать старая нянька Умина. Как и предполагал, тотчас раздаются крики на иностранном языке — на языке, до боли напоминающим говор есевонцев. Хоть Сону спотыкается пару раз о выступающие корни огромных сосен, хоть корит себя за недостаточность физической подготовки, вместе с тем собою гордится без меры. Пусть кустарники волчьих ягод, растущих в лесу, бьют по лицу; пусть глотку дерёт нещадно. Ким Сону злорадствует. Неужели дышащим Его Высочество нужнее? Так или иначе, для притворившегося им Кима это приятнее, чем оказаться подстреленным дикой уткой или разрубленным пополам. Но если «взять живым» отождествлено с «не наносить опасных ран, но немного потрепать дозволено» — скверно. Он падает, когда ноги уже не держат, а преследователь дёргает за рукав. Чуть ли не пашет землю, посыпанную иголками, веточками и шишками, сдирает ладони в кровь. Больно до жути — всё впивается в израненную плоть, уши закладывает из-за продолжительной (по личным меркам) погони, и тело вмиг становится безвольным, мягким. Зато смеётся Сону надсадно, хватая губами воздух, не перестаёт хохотать от души. Перекатывается с одного бока на другой, держится за живот и через хрип веселится как никогда. Матёрые убийцы-стражники от самого есевонского царька или наёмники, коим обещали кучу денег за выполнение задания. Что теперь? Сону обожал смотреть на то, как уверенность рассыпается, обнажая иные чувства людей. Обожал находиться на вершине, ибо проигравшие становились похожими на кучку конского навоза или растерянных детей, чья мать бросила их посреди городской площади. Главный из пятерых окруживших Сону делает шаг вперёд. Его маска, скрывающая лик под серебром и волосы под чёрной собранной волнами тканью, ничем не отличается от остальных, однако одежды его более утончённые. Тела всех без исключения сокрыты проклятым чёрным, и единственными голыми участками кожи являются кисти. Руки смуглые — загар или естественный цвет? — Паршивые собаки! Вы кого схватили?! — приглядевшись к пленнику, ревёт Старший наёмник и ходит туда-сюда. «Он видел меня и Умина в лицо не единожды, — заключает Сону, смаргивая слёзы и пытаясь тщетно успокоиться. — Определённо, есевонцы поджидали нас с засадой специально ближе к дому, чтобы при случае свалить вину на кого угодно. Они бы остались ни при чём без наличия весомых доказательств». Мужчины переговариваются между собой, но Сону их не понимает. Главарь раздражённо показывает на него пальцем несколько раз, чуть не начинается драка, но, к сожалению, конфликт затихает быстро. К тому моменту руки Кима надёжно связаны за спиной, а сам он униженно сидит на коленях. Какая жалость, что схвачен был слуга. Тёзка в сию секунду рассыпался бы благодарностями к судьбе и Сону-прислужнику, завершая свои деньки на мягкой постели в родительском поместье, а не будучи пойманным убийцами. При немаловажном условии, что в данных обстоятельствах сумел бы не помереть от страха и не свалился бы, нечаянно свернув шею. — Пойдёшь с нами. — Вы, кажется, забываете, кого смеете трогать и кого хотите забрать в своё гадкое болото. Повелитель пришлёт за мной армию, — блефует Сону и кривит губы в ядовитой усмешке. — Мой брат вернёт меня. У наёмника очи тягуче карие, глубокие. Голос его сочится раздражением, но превосходства там тоже с лихвой: — Уверен? — кивок. — Поднимайте его. — Наша армия уничтожит вас и ваших Хешбонских божков! Ежели умирать, то умирать с достоинством. Ежели угрожать, то угрожать до последнего, никоим образом не выказывать страх и не начинать умолять. Мольбы раззадоривают мучителей. — Хешбон? Ты что-то перепутал, юный господинчик.***
Сону понял сразу после своего «чудесного» спасения — никакой ошибки в его суждениях не было. Охочий до крови ублюдок-царь задумал подлость, ибо желаемого от делегации из Аията не добился. Гордость ему не позволила стерпеть подобное, мнимая святость не простила бы провала. И вот вышло то, что вышло. Морская дорога до родины госпожи занимала меньше времени, чем путь по суше. Но именно поэтому наёмники посадили Сону в повозку, скорее напоминающую огромный запечатанный сундук, через который удавалось беспрепятственно дышать и в котором не было чересчур тесно, чтобы конечности сводило. Смысл данного действа на поверхности: дабы создать видимость вины прочих и отвести подозрения от Есевона, надо поступить нелогично для себя. По соседству со страной, где у Умина имелись нежелательные родственники, располагались и другие. Кроме того, дорога вдоль топи использовалась вовсю соотечественниками, и вариантов о том, кому служили похитители, было не счесть. Если бы ранее Сону не узрел рожу владыки, ни за что бы не подумал, что неудавшееся похищение Умина — его рук дело. Как если бы и не узнал накануне от десницы У, что договориться ни о чём не удалось. Госпожа наказывала: «Обращай внимание на звучание языков, на интонацию говорящих. Будет очень сложно, но мы раскроем тебе и этот секрет: жителей юга многое объединяет, однако многие есевонцы имеют привычку в конце предложений протягивать гласные». Несведущим данные советы не помогли бы, зато Сону оставался уверенным все трое суток: отец Сонхуна являлся организатором. Показалось (или нет?), но раза два-три наёмники делали это — не следили за речью. В потрёпанной одежде, немытый множество дней и уставший от унизительной транспортировки, Сону терпеливо выжидал кульминацию. И относительно благополучно дождался — раздалось цоканье конских копыт, прогремела сталь о сталь, соединившаяся в поединке, затем завязалась нешуточная борьба. Со связанными руками и в темноте особо ничего не разглядеть. Только ум на что человеку? Какая великая «удача» — наткнуться на патруль из Есевона и быть спасённым доблестными его мужами! Какая вопиющая несправедливость, что добравшийся до дома Умин поведал обо всём членам совета и Его Величеству; что из Аията сразу пришло письмо с требованиями вернуть Сону в целости и сохранности, а также объясниться! И как ужасно, что Хешбонское государство несправедливо обвинили в нападении на наследника Аията, в то время как Сону был «спасён» обвиняемыми! (неужели Умин возвратился без единой царапины? госпожа должна была остаться довольной. почти. потому что с настоящим господином Сону?) Когда во вражьем знакомом государстве Сону допрашивали о произошедшем, отвечал он одно и то же, мол, ничего не видел и ничего не слышал, но перепугался. Лгал с невинными очами, якобы был благодарен пограничникам и скучал по семье. На комментарий мерзкого повелителя, что Есевон зазря оклеветали и обозвали чуть ли не логовом подлых убийц, утёр несуществующую слезу и вновь попросился домой. Пытался соответствовать исконному Сону-тёзке, а внутри боялся этого. Что вскрылась бы правда. Слухи множились, как мухи вокруг навозной кучи. Разлетались по ветру в разные уголки мира, ибо двое могущественных соседей находились на пороге войны из-за «чудовищного недоразумения». Конечно, первым начинать военный поход никто не собирался — да и какое там, ежели получилось всё спонтанно? Проблему решило одно письмо. Воистину, какие бы интриги ни строили многочисленные жёны Кровавого повелителя, им не удалось бы выйти победительницами в схватке с госпожой Ли. Нет в мире хитрее, проворнее и расчётливее женщины, чем она. Пожертвовать несколькими жизнями ради блага страны, которую она когда-то презирала? Ради сохранения лица Аията, репутации мужа и сына пойти на величайший грех? Она могла. Могла переступить через мораль и приказать тем, кому доверяла, убрать лишнюю фигурку на политической доске. Правильнее — заменить потрескавшуюся на новую, чтобы никто не заметил. Подумаешь, в резиденции Сону случился пожар, где погибли мать, отец и все слуги, растившие и видевшие без долгих перерывов болезного господина. — Какая трагичная судьба, — причитал десница Идэй, закидывая в рот солёные орешки. — Бедный, бедный юноша… Потерять родителей, по ошибке оказаться здесь и не иметь ни шанса без дозволения вернуться. Без особой надежды Сону спросил: — Разве у вас нет инструментов, чтобы повлиять на мою судьбу? — Что ты, что ты!.. В день чудовищного пожара в Сауле Умин потерял не только родственника, но и верного слугу — его боле не существовало. Никто не разбудил бы наследника рано утром в чуть дерзкой манере, никто не пошутил бы с ним, никто не выслушал бы его ночью, когда сон упорно не шёл. Сону не обижался, когда узнал, что Его Величество отказался заключать выгодную для врагов сделку в обмен на его возвращение. Не ощутил ни капли осуждения, ни мнимого укола предательства, ведь голову на плечах сохранял и мыслил трезво. А без официальных извинений и получения выгоды есевонцы отдавать пленника не собирались. Пожалели символически, отдали письмо с соболезнованиями от имени короля — и всё. «Однажды слуги становятся господами, а господа лишаются голов, как цикады — шкурок», — свои же слова стали пророческими. Палка о двух концах; и палкой выступал слуга-тёзка болезного господина. Нет, неверно — господин Сону. Было ясно как белый день: заняв место Умина, отныне он выступал в роли разменной монеты и в качестве заложника, пусть не столь значимого. Отныне Сону вынужден был врасти в ту маску, сделать её частью себя, а себя — её. Выживание требовало безотлагательного умения адаптироваться, изгибаться. В молодые годы госпожа, как думала, попала во вражье логово и обязана была возлечь с повелителем его, а потом по заветам гарема умереть. Но она сумела возвыситься и обрести непоколебимую власть, стать матерью наследника и переделать свой Ад в Блаженное место. Чем Сону хуже? Ему не было под силу даже попробовать? Вырос ли он слабаком при такой-то поддержке? Ни за что. Десница в неизменно белых одеждах и обвешанный золотом заявил спустя четыре месяца бесполезных попыток Есевона прогнуть Аият: — Отправишься в Старый дворец. Незачем тебе быть тут и огорчать повелителя. Лисе открыли дверцу в курятник. Мозги маленького третьего наследника были ещё незаполненными доверху правильным.