тогда.
Сону дожидается, пока звуки рвоты стихнут, а после подходит ближе к Его Высочеству. Сын госпожи и повелителя, согнувшись, отплёвывается от вышедшего наружу завтрака, старается унять дрожь в теле. После увиденного на Арене ему было не по себе. Людей разрезали колесницами с лезвиями напополам, участникам выпускали кишки под радостный рёв толпы и горящие глаза владыки Есевона. Всё это, вкупе с удушающей жарой и быстро распространявшимся ароматом мертвечины, действовало похуже, чем ужасающие рассказы о Ледяной тюрьме Аията, где содержались опасные преступники до казни или члены династии, приговорённые к вечному заточению. Слуга ласково поглаживает господина по спине. На подобное смотреть и ему было тяжело, но, так уж вышло, что сегодня «победа» осталась за тем, кому наказали статься тенью Умина. — Они не… — Умин встаёт вполоборота и вытирает губы. — Неужели моя матушка прибыла отсюда? — Госпожа говорила этому слуге, что её родственники полны коварства и жаждали крови всегда. Поэтому я с вами здесь. — Не могу поверить, что в моих жилах течёт такая же кровь… — исступленно шепчет Умин. Он привык гордо называться сыном своего отца, считаться неповторимой гордостью Его Величества. Умевший поразительное сходство с отцом Умин нёс бремя наследника с высоко поднятой головой, гордился этим. Невзирая на изнурительные тренировки, возложенные ожидания и пытливые взгляды, направленные на него из-за исключительности, Умин держался молодцом. А сегодня Умин разочаровался. То, что желудок его подвёл, а сила воли дала трещину, не признак внутренней слабости — нет. Иногда суровая правда обескураживает, а невольное отношение к ней и вовсе как горькая пилюля. Чуть помедлив, Сону осторожно замечает: — В ваших жилах течёт кровь повелителя и только. Вам ли не знать, как сильно вы похожи на Его Превосходительство. К тому же, великая госпожа, хотя и происходила из данного рода, давно наречена фамилией Ли, взяла веру и образ жизни Его Величества. — Ты знаешь что сказать, — улыбается Умин. — Мой лучший и единственный настоящий друг. Мой брат. Сону поджимает губы, кивнув. Вынимает из чистый платок с гербом Аията и смахивает осевшую на плечах господина белую песочную пыль. Воистину, как жить-то в Есевоне? Теперь становилось понятно, почему Наыль упоминала, что госпожа привыкала к стране супруга тяжело, что часто заболевала. После полупрозрачных струящихся одеяний прибыть в страну, где лето также было жарким, но не столь сухим, и где зимами снежный покров достигал высоты в половину человеческого роста, а лёд в реках был толщиной в метр? Знамо, нелегко. — Мне кажется, не все в этом роду потеряны. — М-м? — Видели ли вы ваших младших по линии матери? Не все дети ликовали, когда проливалась кровь. Напротив, они либо отворачивались, либо были заняты беседами с матерями, служанками… Родственник Умина, властвующий в Есевоне, произвёл впечатление высокомерного скользкого типа с похотливой натурой. У владыки-отца Умина могло быть множество наложниц, однако все они носили свой статус официально и происходили из известных или обеспеченных семей, имели отличное образование и вели себя достойно. Благородные девы, красавицы — не безродные шлюхи. Сону готов был поклясться: видел на пиру в честь приезда делегации из Аията, как Его Величество трогал служанку за сокровенные места, ничуть не беспокоясь, что это кто-нибудь бы заметил. Что омерзительно — неподалёку располагались Первая госпожа со своими детьми (четыре девочки и разжиревший от яств мальчишка), двойняшки от Второй и почему-то сидящий будто отдельно мальчик. По слухам, его рождение давным-давно сгубило Третью госпожу. Презирал ли Сону владыку Есевона? Однозначно. Местные причисляли государя и его первых подданных к святым. А Сону хотелось без остановки хохотать от услышанного за жалкие сутки бреда про чью-то божественность. Однако образование, понимание серьёзности ситуации да нахождение рядом старого У Чию избавляло даже от крохотной усмешки в открытую. Эта тварь с венцом на челе и на мраморном резном троне всячески пыталась унизить Умина под прикрытием добродетели, отпускала мерзкие шутки. И эта мерзкая смуглая тварь, именуемая повелителем, с маслянистыми маленькими глазами спросила у Сону во всеуслышание: — Как ваше здоровье? До меня дошли слухи, якобы мужскую силу вы потеряли ещё в детстве из-за коварной болезни, а родители ваши боле детей заиметь не сумели. Неужто лгут злые языки? Вы выглядите вполне здоровым и крепким, дорогой мой. Интересно, закатил бы истерику тёзка? Покраснел бы, как сочный плод, или демонстративно вышел бы из-за стола, чтобы сокрушаться в предоставленных ему покоях и грозиться написать письмо отцу? Какая жалость, что притворившийся им всего лишь обученный слуга к подобному был готов. Что ожидал этого и сам копил яд, пока не представилась идеальная возможность совершить крохотную месть за неуважительное приветствие Умина: — Все открыты перед Богами — и они ведают, что ждёт нас впереди и кому уготовано нам знания свои передать, в ком память о себе оставить… Полагаю, на будущее мне следует взять пример с такого величественного мужа, как вы. Ваши дочери — все пять — невероятные красавицы. Так заведено: высшим благом для государства является наличие сильных, крепких мальчиков-наследников, ибо женщинам уготовано носить фамилию мужа и плодить детей, относящихся уже к роду супруга. Мальчики творят историю, а девочки почитаются из-за «дара» выйти замуж за правильного человека, дабы поступком своим укрепить позиции семьи, из коей произошли. Ах, это был удар ниже пояса. Но как же сладко вышло наблюдать за перекосившимся от недовольства лицом владыки, принимать сумбурное «благодарю» и злорадствовать. Пусть Умин тоже был единственным наследником, к правым Сону себя относил назло. Всем и вся. — Ваша светлая матушка верит в успех. С вами десница и верные слуги. Не тревожьтесь, — Сону смотрит ему в глаза, — я-то с вами.***
Госпожа умна, хитра. Сону неустанно восхищается этой женщиной, гордится украдкой сравнивать её с матерью, а не только с покровительницей. В конце концов, молочные братья — тоже братья, и госпожа Ли Суран была добра к своему верному слуге. Она оказалась права, когда говорила, что слугам из Аията не позволили бы сделать ни шага без надзора — чистейшая правда. Мийи расположили в отдалённом крыле дворца, ограничили в действиях под предлогом «гостеприимства» и позволяли разве что забирать готовые блюда с кухни, чтобы отнести их самостоятельно в покои господ. То есть в покои Умина. Потому что с ним всегда завтракал, обедал и ужинал, не считая официальных общих трапез, верный Сону. Пробовал еду сам, согласно заветам госпожи («перепроверял» и за Мийи, но то не столь важно), выжидал несколько минут-полчаса, комментируя, какая пища пришлась бы по душе господину, чьи вкусы выучил как свои пять пальцев. Увы, великая госпожа знать-не знала о том, что творилось в Доме, откуда она произошла. Её, естественно, уведомляли из вежливости и следуя каким-то старым правилам, о важных событиях, но старались не шибко. Другое дело, что о жёнах мерзкого царя Есевона она кое-что ведала. Первая — мать наибольшего количества детей. Вечно тряслась над своим ленивым сынком, коего раскормила (на пару со служанками) и с коего сдувала пылинки, порой забывая про дочерей. Впрочем, дочек своих она готовила чуть ли не с младенчества к браку с влиятельными людьми, причём на возраст будущих зятьёв не поглядела бы ни за что. Десять или пятнадцать? Двадцать и двадцать пять лет разницы? Для такой помешанной на статусе и власти женщины не было ничего святого по отношению ко всем детям, кроме Толстенького господинчика. Последнему бы посочувствовать, потому как в двенадцать лет весить около ста килограммов и мучиться от болей в коленях — чем не наказание? Вторая — мать близнецов — старалась держаться подальше от власти ровно настолько, насколько это было возможно в её положении. Но мудрая госпожа верно заключила: «Разумно играть дурочку и тайком взращивать в сыне жажду к власти. Будучи средним среди троих наследников, сын Второй имеет все шансы как вступить на трон, так и занять должность при правителе-брата, надеясь на то, что его не тронули бы из-за отсутствия амбиций. Запомни, Сону, что мы говорим: опасен враг скрытный, ибо от него никогда не ждёшь беды». И верно. Вторая госпожа казалась легкомысленной, но в очах её блистал ум и осторожность. Имея одного сына и одну дочь, она не надеялась исключительно на судьбу и смиренно не ждала своего часа — это было бы глупо. Толстый господинчик мог бы не стать великим полководцем и мыслителем, зато благодаря браку четырёх сестёр сумел бы приблизить таковых. Третьей госпожи не было, но от неё остался сын. Мальчик, коего не ставили в расчёт и про коего забыли все, кроме приставленных к нему слуг. В жёсткой борьбе за трон, знамо, без всякой поддержки он бы не участвовал, обучением его практически не занимались. И вообще, если десница У не ошибался, несчастного третьего сына сослали куда-то далеко, выделяли управляющему Старым дворцом деньги на содержание отпрыска царя, да так и не вспоминали об его существовании до следующего крупного события. Брошенному ребёнку заготовили посредственную участь. Зато с высоким шансом участь эта относилась к благоприятной как минимум для долгой жизни. И Сону стало интересно: каково это — быть господином без власти? Отчасти в брошенном третьем ребёнке, который слонялся по дворцу в сопровождении слуги-евнуха, одетого не как прислужник наследника, а почти что как нищий, Ким Сону отыскал кое-что от себя. Необъяснимое ощущение схожести и капельку жалости захлестнули его ещё в период проведения на Арене кровавых боёв. Как уважаемый гость из Аията, Сону имел полное право гулять в саду без чьего-либо надзора. Он оставил Умина (вместе с Мийи) играть в настольные игры, отбросил прочь беспокойство и поддался желанию разузнать чуть больше о вечно отстранённом мальчике с большими карими глазами, с не характерно бледной для этих мест кожей. (не в почившую ли мать он пошёл?) Признаться, дочь Второй госпожи — одиннадцатилетняя белокурая девочка — любила развлекаться и отличалась общительностью. Поэтому спустя несколько дней без зазрения стыда спрашивала у взрослого дальнего-дальнего родственника, не хотел ли он с ней «сразиться» в любой из изысканных беседок, построенных специально для того. Умин с улыбкой соглашался — он предпочитал находиться рядом с невинной девочкой в отсутствии собраний, чем коротать часы с есевонскими ублюдками. А Сону зарабатывал час-другой вольной. Сегодня он планировал часом этим воспользоваться сполна. Вскоре они собирались уезжать обратно, и старик У ясно дал понять: нынешний визит не имел смысла никакого, ежели «есевонцы настаивают на своём, и настояния их противоречат нашим принципам». «Главное бы до дома без происшествий добраться», — молвил про себя Сону, внимая старику. Его Высочество третий наследник Пак Сонхун нашёлся в глубине сада, спрятанным за кустами белых роз и сидящим в старой беседке, которую опутал вьюнок. В своей белой одежонке, но без украшений мальчик казался отпрыском какого-нибудь чиновника — не более. — …Когда мы возвратимся, — говорил евнух с воодушевлением, но Сонхун продолжал смотреть в пол, — я непременно попробую отыскать для вас новую кровать. Такую, какая у вас тут. Поверьте, в Ароире есть множество мастеров по дереву не хуже столичных. У мальчишки в его дворце кровать убогая? Вряд ли Сонхун капризный, потому что капризные дети не кроткие и не молчаливые — по опыту известно. Маленькие исчадия пекла, как правило, отлично притворяются умницами или показушно обижаются, привлекая к себе внимание. А он другой. Но что Сону удивляет, так это отношение третьего сына к рвению евнуха. Часто господа соглашаются на предложения слуг, потому что те сами горят жаждой угодить или помочь. — Не нужно. Я знаю, что нам выделяют мало денег. Идеальный момент, чтобы выйти из укрытия и громко заявить с нежной, выдрессированной больше, чем за десятилетие службы во дворце, улыбкой: — Или позволить кому-нибудь преподнести Его Высочеству подарок. Оба — наследник и слуга — вздрагивают. Евнух не сохраняет лицо, но расторопно возвращает самообладание и низко кланяется. Тёзка, под чьей личиной скрывался Сону, как-никак был частью делегации иного государства и человеком ранга значительно выше служьего. Всё-таки приятно находиться на ступень выше. По-простому лестно, ибо одно дело — быть Старшим слугой и иметь власть среди таковых, а иное — стоять вровень со свободными, имеющими ценность людьми. — Высочество позволит мне, незначительной фигуре, сделать это? Заметно, что мальчик начинает нервничать. Речь-то ему ставили с малых лет — бесспорно, чтобы не позорил на важных приёмах и полным невеждой не слыл, а общаться с посторонними — нет. И с кем бы он водил дружбу, будучи запертым в беднейшем и наименее значимом для государства городе? Ароир — какая ирония! Госпожа до замужества долгое время прожила там; Наыль ни за что бы не солгала. — Вы неправильно поняли, я нисколько не жаловался и… Вы не незначительная фигура. — Отчего? По-моему, вы наследник царского трона, а не я, — непринуждённо отбивает Сону и, сцепив ладони в замок за спиной, бодро шагает к беседке. Бедняга евнух сейчас испустит дух. Видно, о господине своём заботится, но безумным бесстрашием не страдает. Ким присаживается рядом — прямит плечи, молвит точно льётся мед. Благо, госпожа не скупилась на его обучение, не сотворила своему любимому сыну слугу-идиота, кто мог читать и ничего кроме; не обделяла вниманием, но не купала в излишней ласке. И господин Умин, даруйте Боги ему сотню лет жизни в блаженстве, обрёл не раба, а верного друга. Госпожа Ли говорила, что в стране этой надежд на лучшее не имелось. Но разве доброе или нужное не взращивается собственными руками? Хотя у Сону нет определённых целей, ему ничего не стоит прощупать почву иль, может, попытаться протоптать тропинку в заросшем ковылью поле. — Я третий, — тихо-тихо проговаривает Сонхун, упуская важное: что ни во что его не ставят и ни за кого дельного не считают. — Не спорю. Однако кровь в ваших жилах принадлежит отцу вашему, а отец ваш — глава государства. «Как много про кровь», — мысленно хмыкает Сону и поражается, как красиво звучит. Ей-богу, сейчас бы в зале министров блеснуть красноречием забавы ради, чтоб рожи эти исказила праведная злоба. Что они знали о тёзке Сону? Что тот болезный, обидчивый да требовательный ко всему? Что полжизни потратил на лечение, а заботливые маменька и папенька пылинки с него сдували? Сонхун крепко призадумывается, и евнух спешит на выручку: — Слова господина переполнены теплом, благодарим вас. Ежели господин желает, то может от чистого сердца сделать подарок, но слуга опасается, что некоторым не придётся по нраву данное подношение. Жажда фыркнуть высока. Создавалось впечатление, будто без юнца-евнуха на подхвате Сонхун давно встретился бы с праотцами на том свете. Неудивительно, что его никогда не считали за угрозу — поглядите-ка на желторотого цыплёнка с нежеланием биться за место у кормушки. Такого оставить не грех — просидит до скончания дней в Бедном городе и там помрёт тихо, мирно. — Не волнуйтесь, останется нашим секретом, — обещает Сону. У него есть кошелёк с монетами, отданными госпожой перед заданием. Своими деньгами Ким имел полное право распоряжаться, как хотелось. Золото и серебро — хорошо, но зачем? Сону без того жил отлично, ни в чём не нуждался и жадностью не был озабочен. — Почему? Поначалу Сону удивляется: что за вопрос? Вместо благодарности получить «почему» странно. Но мальчишка не глупый. Пусть тихий и внешне робкий, отнюдь не лишённый разума. А взгляд у него пронзительный, взрослый-взрослый донельзя — такие глаза пустые головы не носят. И лица такие в восемь лет не отражают годы в отречении, отстранении от мира. — Как заметил ваш отец, я одинок. У меня нет родных братьев и сестёр, а с Умином я вижусь редко. Данная поездка для меня — глоток свежего воздуха, — вздох и драматичная пауза. — Каким по счёту сыном вы бы ни были, какие бы слухи о вас ни распускали… Однажды слуги становятся господами, а господа лишаются голов, как цикады — шкурок.