Saints

— Доблестный воин умаялся? Ники прямится, глядя в тень — туда, откуда доносится голос. Под оливковым деревом, наполовину сокрытый ветвями, листьями и незрелыми плодами, прячется мужчина. Причём мужчина молодой, до тридцати. Необычно, что не рабский экзомис, никакого хитона и накидки. Доспехов тоже нет. Подобные одежды носят за морем, вне данного государства. Будучи северянином, Нишимура постоянно носил штаны и рубаху. Но лишь в жару, когда температура становилась невыносимой, а воевать приходилось на чужих землях, изменял себе. То ли дело незнакомец — чуть выше среднего роста, бледнокожий и ухоженный. Владелец сада? Нет, владельцем был тот мерзкий жирдяй в белом, пылающий любовью к юным мальчикам, коих обводил маслянистым взглядом и на чей облик облизывался голодно. Но господство этого отрицать было невозможно; а Рики понимал, когда надо было перестраховаться и выразить уважение. Нишимура кланяется — скупо, но кланяется. И говорящий выходит из своего укрытия, являя взору нежное лицо. Персиковые губы, лисий разрез глаз — такими впору обманывать, а обманутые и не заприметят дурного, — ровный нос и чуть заметная россыпь летних веснушек на щеках. Солнце целует не всяких, зато поцелованные привлекают внимание. И был бы в лице прок, ведь воду не пить. Однако. Чуть округлые бёдра, тонкая талия и по-мужски широкие плечи. Такую красоту с девичьей не спутать, чересчур изнеженной не назвать; таким мужам читать бы книги, а ежели и держать оружие, то не тяжелее лука для соревнований на потеху, мол, кто более меткий. И всё-таки Нишимура невольно выставляет левую ногу назад, борясь с жаждой уйти прочь и боле его не видеть. Есть в очах незнакомца нечто тёмное, смолянисто-опасное и губительное. Эти глаза, пусть на первый взгляд цветом и не отличаются от тысяч других, особенные. Их не забудешь — их впору видеть на смертном одре, когда вражина нависает над угасающим тобой и кривится от победной усмешки. «Лиса», — шепчет чутьё, и Нишимура не возражает ему. Лисы везде и всюду сеют смуту — то почёт им обеспечен, то гнать бы плутовок взашей. Так и с человеком, чьи глаза сродни лисьим, придётся изрядно повозиться, чтобы вынести окончательный вердикт: как талисман или к худому? Рики до пленения в знаки особо не верил, полагаясь на себя и только. Но от дома его оторвали, привезли сюда и сделали позорной вещью. — Неужто доблестный воин онемел? — человек держит обе руки за спиной и шагает медленно, с присущей танцовщицам грацией. Хитрит откровенно. — Я готов поклясться… Видел, как шевелились твои губы, когда ты сражался бок о бок с тем хмурым невольником. Нишимура падает на колено. На одно — ибо всё равно он не раб, кто бы что ни говорил и в какие бы цепи его ни заковал. Упорство Чонвона похвально, гордость — завидна. В Ники есть схожий стрежень, но есть и знание о том, что здешними гордость не очень-то ценится, какой бы благородной она ни являлась. Попасть в чертоги из людских костей не хочется; жить без плети за плечами и без говора господ — да. Не стало большим удивлением, что Чонвона заприметили сразу. Явные лидеры видны невооружённым глазом, их часто с ликованьем встречает народ — кровавым или праведным, — как доблестных защитников. В Рики амбиций предостаточно, с лихвой хватает невинной малости — ума. А гордость ум перебивать не должна, какой бы крупной та ни была. Господин подходит ближе. Рики видит его ноги в искусных сандалиях с множеством ремешков и сглатывает скопившуюся во рту слюну. Видит аккуратные, будто бы вылепленные в мраморе пальцы, свод стопы и щиколотки с изящными косточками сбоку. Солнце нещадно палит, и Нишимура дуреет от жара земли и сухости. Кто он? Первой мыслью пробивает затылок: «Десница». Если так, слишком незнакомец хорош для того, кого в порту называли истинным змеем, что вертел-крутил молодым повелителем, однако вертел во благо страны. Для того, кто в стране этой оказался совершенно случайно и с отголосками горя, зато хитростью посадил третьего наследника предыдущего царя на трон и конкурентов выдавил, изжил напрочь. Чужестранец, ставший своим и тем не дающий языкам покоя. О ком молвят разное: что почти ведьмак, опаивающий владыку, и что небесной красоты обольститель, ликом своим затуманивший разум Его Величества (о таком шепчутся, сводя к одному — к постельным утехам). Прикосновение к подбородку — как обухом. Нишимура сталкивается с лисьим прищуром, с приподнятыми в дружелюбии уголками пухлых губ. И не верит губам этим ни на йоту: — Как тебе здесь, нравится? — Нет, — хрипит Нишимура. Солнечные лучи ореолом украшают его голову, словно произрастают из тёмно-русых волос. Слухи не врали. Языки в порту не мололи чушь, называя тварь эту лесную, обернувшуюся мужчиной, чем-то тайным и магическим. Странный гость, болтавший вначале со стражником, а после с Чонвоном, оказался целиком и полностью правым, когда вздыхал в пустоту: «Когда змея угомонится?». Потому что такие, как десница, не меняются до самой кончины — пользуются всем, что им дано, или подбирают необходимое. Змея или лисица — одна напасть. — Не нравится? Конечно, не нравится… Расскажи, что именно — чем сумею, тем помогу, — усмехается и кончиками пальцев вынуждает встать. Ники обнаруживает, что выше него предостаточно. И ощущает смесь различных чувств. — Это правда или вам на потеху? Шаг назад — руки вновь прячет, как и за пушистыми ресницами невозможные свои глаза. Нишимура пошатывает от жары, от жажды испить хоть колодезной ледяной воды, хоть дурманящего вина. В груди неприятно-позабыто щемит, и предчувствие опять напоминает о важном: «Речь и мысли зачастую разнятся. Не верь, но внимай, памятуя о главном». Как его по имени? Сону? Кажется донельзя лёгким это распространённое имя, которое простотой впивается в мозги и из головы выходить отказывается. Если бы под рукой имелся меч, лисица бы потеряла не хвост — больше. Если бы лежал рядом лук с колчаном стрел, сердце его было бы тотчас пронзено насквозь. Если бы дали верёвку от палачей, лишённый воздуха десница лежал бы под тенью проклятого оливкового дерева. — Мне нравится, что ты не глуп, — огорошивает он странным признанием. — Знаешь, что находишься среди любимчиков зрителей? — Их нравы переменчивы. И без меня с Арены ушло живыми много достойных, — отвечает Рики, упорно на десницу не смотрит. По крайней мере, предпринимает попытки, с каждым новым вздохом убеждаясь: он это. Десница повелителя Есевона и всего государства. Первый кукловод и, пожалуй, равнозначно обсуждаемый вместе с царём человек. — Полагаю, — тихий смешок, — если я предложу служить Его Величеству, ты откажешься? Нишимура испытывает раздражение, невольно косится по сторонам. Свернуть бы шею ему, чтоб не дразнил свободой, как голодного пса парным мясом. Более жестоко давать надежду, чем предупреждать заранее, что без кровавой победы не получишь желаемого. А он, разодетый и причёсанный, издевается. — Вы не предлагаете. К чему тогда слова? — Но всё же, — два плавных шага навстречу. Сону тянет руки-лозы, обхватывая за предплечья вроде бы мягко, но кандалами, — что «если»?.. Мне любопытно: чего может желать пленённый человек, кто знает, что назад дороги ему нет? Насколько мне известно, войско наёмников добито. Или ошибаюсь? «Демон», — рычит Ники и… Не делает ничего, когда меж лицами расстояние меньше ладони. Когда напротив плещется не кратковременный страх от неожиданности — там хитрость с весельем перемешаны, спутаны конечностями. Когда, едва ли не нависая над десницей, испытывает не удовлетворение или превосходство длиною в миг, а желание. Убить или иное — не важно. — Предлагаете в обмен на Арену службу вам? Молчит, но не отпускает. Поглаживает подушечками больших пальцев покрытую загаром кожу пленника. Пропуская дрожь по телу и невзирая на лукавый взгляд из-под проклятых густых ресниц, Нишимура злится. Думает: «Неужели самые грязные и бессовестные из слухов были истиной? Неужели демон этот лисий соблазнил юного повелителя, накинул на него свои сети, а нынче от скуки намеревался завести любовника? Или что там — на верхушках власти, извращённой вином и вседозволенностью, — происходит?». Рики готовится услышать нечто томное, бесстыдно-соблазнительное, сохраняя лицо беспристрастным. Жмёт кулаки сильнее, впивается отросшими ногтями в огрубевшую с годами кожу. Смакует правильные слова на языке — чтоб себя сохранить; чтоб даже еды не лишиться, как горделивый Чонвон (ибо на жаре без воды и еды — мучение). — На самом деле, нет, — Сону из плутовки превращается в кого-то другого. Не лощёный господинчик, не коварный обольститель, будто недавно выкупленный за умения свои из весеннего дома. Он как сталь. Как одна из величественных холодных статуй. Как тот, кто сам переломает человеку кости и мучениями врага будет наслаждаться молча, скрывая безумие. — Что? — растерянно шелестит Нишимура. Удивляется, когда Напасть обходит его полукругом, рассуждая вслух: — Какой прок мне предлагать свободу? Благодарности от вас не дождёшься — вы откусите руку протянутую. Иное — оказать услугу и попросить услугу взамен… Сравнение с собакой унизительно. Они рабов своих за людей не считают — так, развлечение на Арене. Малахольный любитель шастать по подземельям, к сожалению, дурачиной зажравшейся не был. Сообразил быстро, стоило ответственному за «представления» появиться, что следовало бы поскорее убраться. И перед Чонвоном разглагольствовал он по делу. Действительно, зачем господам выражать снисхождение или быть добрыми к тем, кто ничего им взамен не отдал бы? — Чего вы хотите? — нетерпеливо вопрошает Нишимура. — Я обещания умею сдерживать и фразами не разбрасываюсь. Скажите прямо. Сону молчит — взирает пристально-пристально, пробирается через кожу и норовит зарыться глубже. Чтоб наверняка. — Информацию. До меня дошли слухи, что некоторых забирают из клетки, с кем-то ведут беседы наедине или нет. Будешь моими ушами и глазами, и я не скуплюсь. Поверь, — кривая усмешка, — рубить тупым мечом ты больше не будешь. А дальше посмотрим, что можно сделать в твоей ситуации. Есть мнение, что красота за собой не скрывает ничего опасного. Что достаточно уговорам красоты не поддаваться, сохранять рассудок трезвым и забывать о ней, покидая постель. (так ли оно?) Чонвон в бессонную от пережитого ночь в фальшиво шутливой манере рассказывал о родных краях, что сознательно покинул. И хотя несогласие с его философией жизни схлёстывалось целиком и полностью с единодушием, Ники внимал ему. Отделял эту напускную небрежность и некое презрение к «главным соперникам нашим и вместе с тем соотечественникам, которые горазды взывать к великому» от сугубо его дум. И да, не бессвязное это враньё — что глупо просить у богов то, что человек способен сам себе доставить. Доставить через кого-то, используя кого-то во благо себе. Если придётся вновь биться с теми, кто далеки от звания обычных пленников? С тем, кто не лишён благ и кто тренируется как положено; кто имеет хорошее оружие и доспехи, а ты словно голый король на Арене? Если проклятый полуржавый меч однажды разлетится на кусочки? Вот так несправедливо встречать смерть? Чонвон заметил подмену среди участников первого боя; Рики предположил то же самое, ещё не зная об его догадке. А двое вряд ли ошиблись бы — не такие вояки, как они. «Обращайся с сильными мира сего, как с огнем: не стой ни очень близко, ни очень далеко от них», — да? — Это правда, — подтверждает Нишимура, пусть в глотке застревает ком от неприязни к самому себе. — Ты согласен, воин? Предлагать дважды не буду, времени на раздумья давать — тоже. Предашь меня и не искупишь вины. Хватка у десницы такая же — стальная. Чем бы он ни занимался, какими бы подлыми способами ни обворожил юного повелителя, осторожности ему было не занимать. Беспечно самоуверенным не обзовёшь — дороже будет. Впрочем, что мешает ему менять роли? Притворяться кем-то другим, как сделали противники на Арене, скрыв масками лица? Есть дороги, коих минуть нельзя. Надо пройти их от начала до конца, вытерпеть и выстоять. Боль простреливает позвоночник, ледяная невидимая рука берёт за горло, как по-настоящему беспомощного щенка. Нишимура гнёт спину, выдавливает из самых закромов гордого духа: — Как прикажите, господин.

***

В казарме приятно прохладно. Но не людно — как напоминание. Нишимура со своего места осматривает присутствующих, подмечает детали. Стражники, стоящие на раздаче еды повара, такие же пленники, как он, — все выполняют, что им задано. …И верно, из свиты мелкого господина речных земель осталось немного — тот слуга, что был его голосом, и двое стражников. Если последние в лицах не изменились, слуга прибавил лет пять и весь заострился. Кудрявые волосы его стали короче, хмурость приросла намертво. Неужто господинчик помер? Не то чтобы Рики волнуют посторонние, однако любопытство бывает заразительным. Страх и интерес — отрава для сердец. Удивляет однофамилец Чонвона. Если по-справедливости, одно наличие у Чонвона воинской смекалки заставляет думать, будто эти двое — Ин и Чонвон — связаны. И это не говоря уже о целебном пузырьке, который товарищ выпросил ради какого-то там необученного, ничего по сути своей не значащего юнца. Ради кого рисковал донельзя. (зачем? неужто порыв без почвы, как сам признался?) И предложение не даёт покоя. Что предлагали Чонвону, из-за чего заставили помучиться сутки, но к физическим наказаниям не прибегли? Могли бы спокойно — розгами, плетьми бы высекли до алых полос, непременно ставшими бы шрамами (если бы Ян пережил Арену). Как-то странно за несогласие быть стражем Бога зрелищ получить подобное. Нишимура напоминает себе: «Этот безумец, причём безумец в исключительно лучшей трактовке, с самого появления своего отличался от прочих. Его не пришлось затаскивать в клетку насильно, потому что он сам её открыл, зашёл внутрь и захлопнул за собой. Разгадать, что у него в голове, — всё равно идти в ночи по туманному незнакомому лесу, где полно диких животных и где расположено губительное болото». Сколько чудаков бродит по миру? Сколько искалеченных ищут новый путь, чтобы не перейти грань? Не счесть таковых. — Хён, возьми моё, — доносится сбоку, и Рики обращает внимание на доселе молчащего парня. Как после можно было не подозревать их в родстве или в знакомстве до того, как попали в плен? Как не обозвать их тайными союзниками? Стражникам плевать, ибо они-то уверены в том, где будут спать и что находятся в безопасности. А клетка понемногу давит на рассудок — цепляет, как нитку из полотна, и медленно-медленно тянет на себя, уменьшая уверенность. Ин пододвигает к Чонвону свою тарелку с оставшимся куском мяса и бобами. Старший же долго раздумывает, глядит на столь нежданную щедрость, но в итоге кивком принимает. Стараясь не спешить, Чонвон жадно поглощает пищу. После изнурительной работы все хотели есть, пить — больше, чем «невыносимо». Тут если перестанешь питаться, ослабеешь и рискуешь заболеть. Заболеешь — сомнительно, что кому-то понадобится больной участник Арены, так как из-за него господа и простой люд рискуют потерять деньги. Для первых это дело принципа, а не забота о монетах; для вторых — собственное благополучие. «Ты никому не нужен». — Я узнал, — привычно тихо и с ноткой робости молвит Ин, — что случилось с господином из Андуина. — Что? Здоровяку-идиоту знать непременно нужно, будто он — тот, коего ожидает участь худощавого мелкого мальчишки. И пытаться образумить его бесполезно, поэтому пусть он будет занят сплетнями и слухами, сохраняя относительное спокойствие, чем паниковать, забившись в угол. То, что произошло на Арене, не иначе как позором не назвать. Из семерых: двое сражались, трое сдохли ввиду паники, здоровяк Тэсу стоял столбом и дрожал, а Ин… не делал ничего. Хороша «армия» — ничего не скажешь. — Его забрали во дворец. — Хм, — неопределённо мычит Чонвон и продолжает ужинать. Нишимура это не нравится, не нравится решительно. Равнодушие Чонвона и беседы о том, как кому-то свезло избежать Арены. Не нравится, что предложения для всех разные и по-прежнему непонятно, кто и какие цели преследует. Не нравится выступать в роли виноватого без вины, так как жажда спасения себя — не порок. Если сделали мальчишку слугой — да, мерзко и для былого высшего сословия невероятно унизительно. Но как несостоявшийся наёмник и готовый к смерти человек, однако не преследующий свою гибель, Рики метался. — Кто тебе поведал об этом? — нарушая личное правило «не вникать в проблемы посторонних», Нишимура не испытывает угрызений совести. — Сакуса, — Ин незаметно указывает на выжившего прислужника, — от него. И когда умудрился? Рики ядовито усмехается: — И господинчик согласился на радостях. — Хани заставили, — с уверенностью отрицает Ян-младший. — Если бы Хани не смирился и не унял бы гордыню, всех его бывших подчинённых казнили бы без шанса освободиться.