Стрелки на полуночи

17 -18 октября 2007 Лазурный берег Ницца, вилла «Маргарита Бургундская» Завтрак для Юргена сервировали ровно к семи утра — мистер Моор не любил подолгу валяться в постели, несмотря на то, что ложился далеко за полночь. «Кто рано встает, тому Бог подает»: матушка Юргена то и дело повторяла сыну этот урок, едва он научился ходить. Став взрослым, мистер Моор постиг, что богов в мире много, один другому рознь, и степень жизненного успеха в значительной степени зависит от способности правильно выбрать покровителя. Он также усвоил, что угодить богу легче легкого, нужно всего лишь приносить правильные жертвы. И не какой-то там «дух сокрушенный» или невнятную «милость», как утверждалось в сборнике еврейских мифов и легенд под названием Библия и всей подобной литературе, а самые настоящие жертвы — мясные и кровавые. Идея древнегреческой гекатомбы особенно импонировала Юргену: сто быков за один присест, вот это была жертва так жертва. После нее с богами можно было говорить на равных, просить возврата процентов на капитал, а не что-то мямлить, стоя на коленях, в позе уничиженного раба. Человеческие жертвоприношения Молоху, или Ваалу, принятые в Ханаане (2), тоже были прекрасны, но евреи оказались слабаками и позволили бесноватым пророкам заморочить себе голову… Лучше всех, конечно же, были викинги. Вот уж кто умел договариваться с богами на самых лучших условиях, да еще и делать все практично и красиво. «Сага о Хоконе Добром», написанная в тринадцатом веке Снорри Стурлунсоном, с подробным описанием черного жертвоприношения, занимала почетное место среди настольных книг мистера Моора. Любил он и перечитывать истории о местечке Лейр в Зеландии, где раз в девять лет совершалось подношение королевству мертвых: девяносто девять человек, и по столько же — коней, собак и ястребов… Собаки, лошади и люди, развешанные по деревьям, воображению юного Юргена представлялись куда более величественным и эстетичным зрелищем, чем пошлые мерцающие гирлянды и аляповатые шары в дни рождественских праздников. У него вообще был безупречный вкус и чувство стиля, все его профессора это отмечали. Он любил красоту — истинную красоту — во всех проявлениях, и находил ее порою там, где обыватель не видел ничего, кроме отталкивающего безобразия. Юрген же ненавидел обывательщину. Ненавидел, по всем заветам Ницще, гораздо больше, чем грех… а главным грехом он считал отсутствие стиля. Завтрак ровно в семь, и ни минутой позже, из трех блюд, всегда или на открытом воздухе, или в зале с панорамными окнами и превосходным видом был частью жизненного стиля мистера Моора. Свою первую трапезу он не делил ни с кем. Наслаждение особой пищей в полном одиночестве мало отличалось от медитации или молитвы, столь превозносимых приверженцами буддизма или христианства. Изысканные яства не просто заряжали Юргена энергией, помогающей переносить общество себе подобных, но и давали силы и желание управлять. Хорошо бы всем миром, чтобы в мире наконец-то все стало так, как надо… но у мистера Моора хватало здравого смысла понять, что это невозможно, да и слишком много чести было бы этой грязной, отвратительной планете, где абсолютное большинство населения не имело никакого понятия о стиле. Представляло собой жрущую, хрюкающую, чмокающую, бессмысленно совокупляющуюся и плодящуюся, а еще — испражняющуюся биомассу. В этих омерзительных условиях у Юргена все же оказались наилучшие позиции. Он родился в очень богатой семье, в богатой стране, что когда-то правила миром, но — потеряла стиль, и потому вынужденно уступила трон своему заокеанскому бастарду, грубияну и неряхе, но зато умеющему делать деньги и держать всех остальных в страхе и повиновении. Впрочем, в руках Великобритании по-прежнему оставались если и не главные бразды правления, то многие нити, тугие и прочные, заставляющие марионеточных правителей в разных концах земли прыгать и скакать под нужную музыку… Юргену это импонировало. Он следовал примеру английских королей: тихо и скрытно правил избранной вотчиной, исподволь диктовал правила и старался сохранять стиль. Был образом для поклонения — и образцом для подражания. Мистер Моор закончил завтрак и допивал свой витаминный коктейль, когда на террасу вошла Минни, его сезонная любимица, «белая свинка», как он называл ее за пышность форм и гладкую кожу, привезенная из Далмации полгода назад. Согласно порядку, заведенному на вилле, девушка была совершенно голая, если не считать крохотных прозрачных стрингов на выбритом лобке, и пышных волос, распущенных по плечам и груди, как золотой плащ. Не дойдя трех шагов до кресла господина, она поклонилась и, скромно опустив глаза, ждала дозволения заговорить. — Что тебе, Минни? — поинтересовался Юрген с редким для него благодушием — личный повар сегодня особенно расстарался, и отменно приготовленные деликатесы передали хозяину дома свои позитивные вибрации. — Приехал мистер Орлов … он ждет, чтобы вы его принять. — Хорошо, приму. — Принять здесь или вы идти к нему сам? Моор поморщился: «свинка» говорила по-английски с ошибками и с чудовищным славянским акцентом, исправить эту беду не было никакой возможности — радовало лишь осознание, что терпеть осталось недолго, до Рождества. Подавив раздражение, он улыбнулся девушке и потрепал ее по свежей розовой щечке: — Пригласи его на террасу… а затем ступай на кухню и свари для нас твой фирменный кофе, который ты и твои сородичи называете сербским, а весь остальной мир — турецким. Минни, хорошо усвоившая, что Босс не ждет никаких комментариев и не терпит лишних вопросов, снова поклонилась и поспешила за гостем. Моор с удовольствием осмотрел ее пышные и в то же время подтянутые ягодицы, округлые бедра и стройную спинку — когда-то в прошлом она занималась гимнастикой и всегда держала осанку, в этом был стиль… Пожалуй, на сей раз не стоит торопиться, пусть «свинка» еще погуляет по дому, распространяя ароматы ванили и амлы, с неизменными мускусными нотами, характерными для славянок. Он в два глотка прикончил коктейль, отодвинул хайбол из муранского стекла, натянул на лицо привычное выражение рассеянной скуки — и повернулся в кресле так, чтобы правильно поймать свет и предстать перед Тедди в самом выгодном ракурсе. У Орлова была масса достоинств (и стиль), но имелась одна неприятная, чисто славянская, привычка: он при каждой встрече подробно интересовался здоровьем Босса… и не формально, а истово, как театральный трагик или священник на проповеди; высказывался без обиняков, если цвет кожи или белков глаз мистера Моора казался ему «подозрительным» — и неизменно заканчивал длинным перечнем рекомендаций по корректировке питания и режима дня. Славянская бестактность в сочетании с медицинским образованием и фанатичной преданностью образовывала такую чудовищную гремучую смесь, что это было даже… стильно. — Доброе утро, Босс! — Орлов впорхнул на террасу, как Барышников на сцену — по крайней мере, таковым он себя представлял… Тедди всегда был высокого мнения о своей фигуре и природной пластике, но до балетного кумира, мягко говоря, не дотягивал. Выглядел он в лучшем случае как аниматор на детском празднике; именно поэтому Юрген, забавляясь, на клубных вечеринках велел ему одеваться в костюм сатира. — Доброе утро… — Моор небрежно указал на узкий стул из ротанга — длинноногий Тедди, когда устраивался на этом сиденье, напоминал птицу на жердочке. — Как ваше драгоценное здоровье? Вы что-то немного бледный… неужели опять бессонница? Я бы вам посоветовал… Медицинскую консультацию от доктора Орлова следовало пресечь на корню, что Моор и сделал: — Нет, я отлично выспался и выгляжу как обычно! А ты с какими новостями явился в такую рань? Я ждал тебя только в одиннадцать. — О, Босс, ручаюсь, вы не будете на меня в обиде! — Тедди прищелкнул языком в знак довольства своей расторопностью, и пустился рассказывать без предисловий: — Со Стрелком все идет как по маслу — этот кретин уверен, что он самый умный и всех обманул… и повез вашу дамочку именно туда, куда вы и предполагали, Босс! — Ради того, чтобы сообщить мне очевидное, не стоило вторгаться сюда раньше назначенного времени и портить мой отдых, — кисло заметил Моор и подумал, что в сегодняшнем коктейле было слишком много протеина. — Я же только начал докладывать, мистер Моор! — Хорошо. Стало быть, наши Бонни и Клайд уже в Ницце? — Нет… Они почему-то решили завернуть в Канны, провести там ночь… и до сих пор оттуда не выезжали! — В Канны? Интересно… Где же они остановились? В отеле на Круазетт или наоборот, в маленьком семейном пансионе? — Ни то, ни другое, Босс… У вашей дамочки, оказывается, есть неплохие апартаменты в Палм-Бич. Записаны в договоре аренды на некоего Виктора Альвареса, но она там полная хозяйка. По крайней мере, не постеснялась притащить туда Стрелка… — А, Виктор Альварес, Эль Тойо! Знаю… — Моор отмахнулся от этой незначащей информации и нетерпеливо уточнил: — У тебя есть что-то по-настоящему важное? Если ты намерен пересказывать мне данные «маячка», то убирайся вон. Мимо Ниццы они все равно не проедут, это ясно, и не столь важно, когда они доберутся — сегодня, завтра или через неделю. — Верно говорите, Босс! Мы их точно не пропустим… Моор поднял длинный палец с острым ногтем, призывая Орлова к особенному вниманию: — Держи на контроле Мэллори, он тоже не должен ничего заподозрить. Этот тип — умный и скользкий, с него станется подать Стрелку сигнал тревоги, а тот сразу задергается, как тунец на крючке… и чего доброго, сломает удилище. — Не сломает! Мэллори убежден, что мы играем по правилам: я так заправил ему мозги, что сам себе поверил! Так что Стрелок никуда не денется… разделаем этого тунца на карпаччо в лучшем виде! — Ну смотри мне… — Моор погрозил пальцем. — За испорченную рыбалку я спрошу лично с тебя. И карпаччо из тебя же сделаю, если сорвешь основную операцию. — Я жесткий и тощий, Босс — гожусь разве что на бакалао! (1) — Как скажешь. Бакалао так бакалао. Орлов нервно хихикнул, сглотнул и провел рукой по внезапно пересохшему горлу… Учтивость требовала от хозяина предложить гостю хотя бы глоток минеральной воды, но Орлов в доме у Моора был на правах не гостя, а слуги. Юрген же считал легкий дискомфорт прислуги абсолютной нормой при общении — помогало удерживать дистанцию. Расхолаживать подчиненных, проявляя повышенную заботу и допуская панибратство, он не стал бы ни при каких обстоятельствах. Он был глубоко убежден, что все революции и бунты, лишившие аристократию подлинного значения и высоких привилегий, начинались именно с «невинных» заигрываний с низшими. Пирамиде не устоять, если поколебалось основание… так что основание следовало попирать обеими ногами — твердо и уверенно. Моор и сейчас добился, чего хотел: Орлов принял позу подчинения и заговорил уже без всякого ухарства, смиренно-заискивающим голосом: — Я еще не рассказал вам главные новости, Босс… они-то вас наверняка порадуют! — Предоставь мне об этом судить. Рассказывай, твоя увертюра чересчур затянулась. — все нутро Моора горело и корчилось от нетерпения поскорее услышать подтверждение тому, о чем он догадывался — но на лице не дрогнул ни один лишний мускул. — Сегодня ночью я получил телеграмму из Белграда… Мистер Ди наконец-то покидает Балканы и направляется в Рим. — Это точно? — Моор подался вперед коротким и точным движением заинтересованной пираньи, и Орлов преданно закивал: — Да, да, точно! Мой осведомитель в Нови-Београде — точнее, осведомительница, и ваша следующая «свинка» — головой отвечает за достоверность сведений… и за полтора года ни разу не подвела. Сегодня они еще собирают вещи. Вылетают завтра. — Каким рейсом они летят? — Дневным, как обычно. Частным бортом из Никола Теслы. (4) По моим расчетам, завтра не позднее пяти пополудни мистер Ди уже будет обниматься со своей семейкой в Париоли… ну, насколько это ему доступно в нынешнем состоянии. Глаза Юргена превратились в узкие холодные щели: — И как он себя чувствует на самом деле? — Что? О чем это вы, Босс? — Орлов и в самом деле не понял сути обозначенной, но не высказанной претензии. Моор вздохнул и растолковал, как слабоумному: — Ты целый месяц кормил меня россказнями про какого-то чудо-врача, просто волшебника в нейрохирургии, который не просто починил череп Декса, но и настроил заново, так что эта тварь, вместо того, чтобы превратиться в безобидный и тупой овощ, снова начала соображать… и по словам твоих шпионов — не хуже прежнего. Еще ты рассказывал про другого врача, то ли шарлатана, то ли костоправа, то ли знахаря-травника, то ли все вместе, который поправил ему позвоночник и поднял с инвалидного кресла. Не скрою, это было интересно… в мрачных южнославянских сказках, во всех этих легендах про оживающих мертвецов есть стиль… но теперь я хочу знать правду. Неужели Декс, после того, как ему башку раздробило пулей, а в спине застрял железный штырь, поправился настолько, что намерен вернуться к делам? Не просто греться на римском солнышке и наслаждаться стряпней и телом своей няньки — а по-настоящему вести дела? — Юрген снова погрозил пальцем и тихо добавил: — Смотри, хорошенько обдумай свой ответ! Орлов, однако, ничего обдумывать не стал и заявил с полнейшей уверенностью: — Он поправился, Босс! Да, он ходит с палочкой, быстро устает и, пожалуй, ему не сплясать пасодобля… но голова у него варит преотлично! И вот вам доказательство уже из Рима: мне сообщили, что семья Мартелли-Бонецци через неделю собирается на совет… и там Дексу официально вернут все полномочия консильери. (прода от 01.02.2023) Моор сухо улыбнулся: — Это мы еще посмотрим… но времени остается меньше, чем я рассчитывал. — То-то и оно, Босс… как мы управимся за неделю, если будем следовать прежнему плану? — Без паники, Орлов. Миллиарды глупцов в разных странах верят, что мир был сотворен за шесть дней… Умный человек, разумеется, не верит в подобную чушь. Зато умный человек за те же шесть дней может поменять ход истории — или даже уничтожить планету. Орлов снова нервически хохотнул и спросил с напускной дурашливостью: — Надеюсь, Босс, вы не собираетесь уничтожать планету? — Конечно, нет. Природа не наделила меня безрассудным влечением к смерти… и даже искренне желая гибели всему человечеству, я не стану причинять ему бесполезный вред, который лишит меня привычных удобств. Мне нужны рабы, Тедди, рабы… а не трупы, отравляющие своим смрадом и без того загрязненную атмосферу. Понимаешь? Тедди неуверенно кивнул. Он давно отказался от попыток постичь, что в речах Босса имеет связь с реальностью, а что является чистейшим резонерством, и потому смиренно ждал финала рассуждения — и конкретного, четкого приказа. Моор его не разочаровал и поставил несколько задач: — Свяжись с Мэллори. Пусть поторопит Стрелка, но не нажимает. Пообещает ему что-нибудь приятное в Ницце… детали додумай сам. Затем отправляйся к Эльхану и сам проверь, насколько все готово к встрече дорогих гостей. Завтра к пяти часам пополудни Декс будет в Риме — значит, настал момент снимать ружье со стены. — Я вас понял, Босс… все будет сделано в лучшем виде, комар носа не подточит! Юрген поморщился: — Тедди, не терзай мой слух этими ужасными пословицами! Я не выношу вербального надругательства над здравым смыслом. Просто займись делом. — последние слова замкнули беседу, точно тяжелый ключ, и Орлов понял, что аудиенция окончена. Он вскочил со стула и поспешно откланялся: теперь у него и в самом деле было много неотложных дел и очень мало времени. Моор забыл о Тедди раньше, чем тот успел сойти с террасы, повернулся лицом к морю и погрузился в глубокую задумчивость… Большая игра началась, и первый раунд следовало обозначить каким-нибудь символическим и стильным подарком для заклятого врага. Мистера Ди, известного в деловых кругах Лондона и Нью-Йорка как Декстер Десмонд. Только избранный круг знал его настоящее имя — Джакомо Мартелли. Много лет назад Юрген Моор входил в этот круг… и возможно, стоял к Джакомо ближе, чем кто-то либо другой. Да, они были одинаково умны, им всегда было о чем поговорить и поспорить. И пожалуй, с тех пор у Юргена ни разу не появлялось столь же интересного и блестящего собеседника, равно владеющего и логикой, и образным мышлением, и тонким искусством парадокса. А самое главное, у Джакомо был стиль — его собственный, неподражаемый стиль. Оставалось только пожалеть, что все заканчивается именно так. Если бы Моор имел власть управлять не только людьми и финансовыми потоками, но и временем, он предпочел бы отыграть назад события прошедших пяти лет — по крайней мере, все те, что касались его проблем с Мартелли. В мире, задыхающемся от вони и глупости, пресыщенном до тошноты, переполненном самодовольными имбецилами и трусливыми ничтожествами, встретить контрагента, равного по силе и возможностям, а самое главное — по уму, было редкостной удачей… фактически, подарком судьбы. Мартелли был безупречным джентльменом даже по высоким стандартам Моора, и сражаться с ним на общем поле — как на шахматной доске или за покерным столом — было исключительно приятно. В прошлой игре ставки были непомерно высокими, обоюдные потери значительными… и единоличная победа могла оказаться пирровой. В сложившихся обстоятельствах Моор предпочел бы «заморозить конфликт». Вернуть несколько фигур на исходные позиции, провести переговоры где-нибудь на условно-нейтральной территории, в Женеве или в Бухаресте, и заключить с Мартелли новую сделку. Он знал, что и для Джакомо здравый смысл важнее гордости, да и торговаться, в целом, было не менее интересно, чем воевать… тем более, что у каждого оставались козыри в рукаве. Увы, на пятом раунде игра зашла так далеко, что потревожила кабинет министров. Над парочкой ВИП-персон из дипкорпуса навис риск серьезного политического скандала, и в дело вмешалось Ми-6. Юргена поставили перед выбором: упасть в пропасть самому — или столкнуть в нее Джакомо, разумеется, он выбрал второй вариант. Поставил только условие, чтобы мистера Ди избавили от позорища уголовного процесса, где над ним будет издеваться чернь и бульварные писаки… и, конечно, такому джентльмену, как Мартелли не место в тюрьме, даже самой комфортабельной. Клетка — отвратительное, грязное место, где портится мясо, а кровь лишается жизненной энергии, становится затхлой, как стоячая вода. Для породистого быка предпочтительнее умереть на корриде, а не на бойне, и красивая хищная птица имеет право быть подстреленной, а не задушенной. Вот и кончине Джакомо следовало стать эффектной и стильной… таков был уговор с интересантами из Ми-6. Формально агенты, назначенные исполнять приказ, выполнили условие, но никто не сумел предвидеть трех вещей: феноменальной везучести и живучести мистера Ди, не умершего на месте от сквозного ранения головы, и фанатичной преданности людей из его команды. Они вступили в противоборство с агентами Ми6 с изворотливостью ниндзя и доблестью самураев — и сумели отбить у врагов своего даймё. (5) Никто не ожидал, что Мартелли выживет, а надеяться, что он оправится после полученных ран, мог только форменный безумец. Но… «Если б завтра земли нашей путь осветить это солнце забыло, завтра ж целый бы мир осветила безумца какого-то мысль!» — Юрген помнил эти строки Беранже, он и услышал их впервые от Джакомо, в те времена, когда они оба были студентами Оксфорда. Солнце оказалось на стороне безумцев. Моор, не сводя глаз с сиреневых волн залива, вздохнул и скрестил на груди руки. Ах, как было бы хорошо сказать вслед за Ричардом Глостером: «Прошла пора междоусобий наших, под йоркским солнцем лето расцвело… И тучи все, нависшие над нами, в пучине океана погреблись» — но он не мог позволить себе подобные иллюзии. Да и шекспировский герой, Юрген помнил, тоже недолго купался в солнечных лучах. Солнцу Мартелли нельзя было позволить снова взойти: человек из Ми-6 четко дал понять, что если мистер Ди мало того, что воскреснет из небытия, так еще и вернется к делам, прежняя сделка потеряет силу. Моор не хотел снова попасть под удар и оказаться мишенью не для конкурентов по бизнесу, а для государственной карающей машины, что едет медленно и неотвратимо, как сама смерть. Эта бездушная, холодная сила, равнодушная к частностям, могла срезать человека как колос или раздавить как клопа. Смерть в ее жерновах — не важно, физическая или социальная — выглядела отвратительно, жалко, не стильно… значит, выбора снова не оставалось. Подстреленную дичь следовало обнаружить и умертвить, на сей раз — окончательно. Юрген много размышлял об этом сложном деле; люди из Ми-6 на сей раз оставили себе роль контролеров и наблюдателей, помогать они не собирались. Моору предстояло доказать свою лояльность короне — и полезность. Только решив фактически нерешаемую задачу, он мог рассчитывать на восстановление утраченных позиций в одном закрытом клубе для бизнесменов и политиков, и продолжать пользоваться его тайными привилегиями… Необходимость — мать изобретательности. В конце концов Моор нашел решение: чтобы с гарантией отправить Джакомо Мартелли на тот свет (и окончательно обрушить хотя бы английскую часть его семейного бизнеса), понадобились всего двое смертников. Мужчина с опасной профессией, из тех, что в любом случае не умирают в своей постели — и красивая женщина, которой давным-давно был вынесен приговор, не подлежащий обжалованию, но получивший отсрочку исполнения. Честно говоря, Юрген долгое время не мог сам себе ответить на вопрос, почему он не отдал приказ уничтожить Даниэлу Бонецци и ее ребенка еще полтора года назад, когда было открыто ее убежище в Льорет-де-Маре, и могущественный родственник в лице Джакомо Мартелли не мог больше обеспечивать прочную защиту, ибо сам получил пулю в голову. На вопросы Тедди, не пора ли просматривать список «охотников», проводить конкурс и выдавать лицензию на «отстрел газели», он отвечал уклончиво: «Пусть еще подышит морским воздухом, пусть нагуляет жирок…» — и вот как хорошо вышло, что не поторопился! Не пошел на поводу у собственной злости на эту пышногрудую предательницу, сирену, что принесла ему столько убытков и проблем, да еще лишила такого полезного делового партнера, как Замир Якупи… Терпение оказалось вознаграждено. Обстоятельства жуткой смерти Якупи пять лет назад как раз и стали той ниточкой, за которую Моор потянул, чтобы в конечном итоге сплести сложную и тонкую интригу. Любовные похождения красавицы-итальянцы, приходящейся дальней родней Джакомо Мартелли, с крутым парнем из «Трискелиона», который никому не приходился родней, напоминали стильную кружевную кайму на погребальном покрове…

****

17-18 октября 2007 года, Италия, Рим Район Париоли, Виале Бруно Буоцци, 19 Апартаменты «Гортензия» Джакомо Мартелли всегда любил осень в Риме. Солнечную, насквозь пропитанную ароматным теплом — мягким, совсем не похожим на удушающий зной летних месяцев — умытую ночными дождями. Полную спелых фруктов и овощей, лежащих повсюду горами, как на пиру богов, созревшего мёда и молодого вина, пепельную, песочную, золотую, оранжевую и красную, оттененную лазурью… По пути из аэропорта, через юго-западные окраины — к центру Вечного города, он, не отрываясь, смотрел в окно черного бронированного «мерседеса» (ироническая дань семейным традициям) и представлял себя Орфеем, возвращающимся из царства мертвых. Зрение, слух и обоняние жадно впитывали краски, звуки и запахи: материальный мир словно бы включался заново, постепенно набирал цвет и объем, уплотнялся, и сердце трепетало от упоения немыслимой красотой Творения. Все эти переживания, в сочетании с усталостью после перелета, складывались в причудливую мозаику и вызывали отчетливое «дежа вю» — словно яркое воспоминание о когда-то увиденном сне… и Джакомо не смог бы уверенно ответить на вопрос, какая же из реальностей была настоящей. Временами его охватывал страх, что лечение на Плитвицких озерах и потом в Белграде ему просто привиделось, что он не поправился, а наоборот, умер, все-таки умер по-настоящему — и его счастливое возвращение в Рим не более, чем посмертный бред, последний подарок, преподнесенный тому, кто прежде времени покинул земную юдоль. Тогда он начинал заново проверять реальность: покрепче сжимал трость, и еще крепче, до боли, хватался за плечо Тигра, что сидел на переднем сиденье и наблюдал за дорогой. — Что, padrone? — вскидывался тот, стоически перенося боль от вцепившихся пальцев — хотя к вечеру на его коже наверняка появятся синяки. — Воды? Снизить скорость? Что? Он просил какую-нибудь ерунду — первое, что приходило в голову — тут же получал желаемое, и они ехали дальше… Изнуряющие головные боли и приступы дурноты не мучили Джакомо уже пару месяцев, но руки и ноги не всегда слушались с первого раза и так, как надо. Ему приходилось заново привыкать к своему телу. Временами это было сложнее, чем постепенное возвращение к профессиональным занятиям. Он не жаловался и не роптал — ибо Господь в безмерном милосердии явил на нем силу свою и вернул из небытия, семья окружила любовной заботой, а самый близкий друг не единожды доказал свою преданность, рискуя ради него собственной жизнью и свободой… На въезде в город, у Казаль-Лумброзо, пришлось поторчать в пробке, а недалеко от центра движение вперед замедлила серьезная авария: полицейские машины и кареты «Скорой помощи» перегородили все развязки вблизи площади Ирнерио. Водителям, попавшим в этот бедлам, оставалось только бессильно ругаться — и пробираться в нужном направлении черепашьим шагом… — Похоже, вечный город не очень-то рад моему возвращению… — мрачно пошутил Мартелли. Он точно знал, что гений места (6) существует, убедился в этом на личном опыте, еще когда жил в Ирландии, ну а духов Рима чувствовал и понимал едва ли не лучше чем собственную душу, и всегда серьезно относился к их посланиям. — Нет-нет, padrone, что вы! Это всё местные духи… они обезумели от радости, ринулись встречать вас всей толпой, вот и запрудили улицы! — сейчас же возразил Тигр, для которого подобный намек был сродни оскорблению: ведь он лично отвечал за комфорт и безопасность Джакомо и дома, и в путешествиях, повсюду, куда заносила их общая судьба. — Аааа… ты хочешь сказать, что я — триумфатор, и меня везут в парадной колеснице на роскошный пир? — Мартелли сурово насупил черные брови, выпятил нижнюю губу и поднял подбородок, подражая величавым статуям победоносных императоров и полководцев. — Ну что ж, к счастью для меня — сейчас не март… Будем надеяться, что никто из гостей не прячет кинжала в складках тоги! Тигр бросил на него укоризненный взгляд и, на мгновение оставив официальную почтительность, тихо проговорил: — Ди, хватит, уймись… Ты устал, понимаю… но мы просто едем домой. Тебя там встретят букетами цветов и твоим любимым шоколадным тортом. — О да, я знаю… — губы Джакомо искривились, как у Пьеро, так что нельзя было точно определить, смеется он или плачет. — Домашние меня ждут… интересно, сохранила ли Дебора мою подранею за эти полтора года… — Что она должна была сохранить? — озадаченно нахмурился Тигр, соображая, какую еще важную мелочь мог упустить, когда раздавал инструкции относительно встречи хозяина дома; за годы службы — и дружбы — он привык, что Ди всегда окружают редкие растения и весьма неожиданные животные, но если хоть как-то разбирался в фауне, то во флоре был не силен. — Подранею… кипрскую лиану… с пышными розовыми цветами… она оплетала всю решетку балкона в моей комнате… — Ааааа… да… припоминаю… — лицо Тигра просветлело, и он улыбнулся, довольный, что может сообщить Ди хорошую новость: — Об этой лиане заботилась не только Дебора, но и мисс Диана… твоя дочка полюбила вплетать в волосы эти розовые цветы. Каждый раз, когда я навещал ее в Риме, пока ты… — Понимаю… — Ну вот, она всегда выходила встречать меня с этими розовыми бутонами в косах и на поясе. Она никогда не называла их подранея, или лиана, или как там по-научному… она говорила — «папины цветы». — Должно быть, Дебора убедила ее, что уход за садом поможет мне поправиться… — Ты плохо знаешь свою дочь. Это она убедила Дебору, и всех нас, что если твои цветы и кошки будут в порядке, то и вы, padrone, вернетесь с того света! Примечания: 1.Гекатомба (др.-греч. «сто быков») в Древней Греции — торжественное жертвоприношение из ста быков. Процесс жертвоприношения состоял в следующем: после ритуального убийства животных, небольшая часть их туш сжигалась для того, чтобы небесные боги могли «отведать» дым; оставшееся мясо жарилось и устраивался пир. В переносном смысле гекатомба — огромные человеческие жертвы вследствие стихийного бедствия, войны, террористического акта, эпидемии и т.п. 2. Ханаан — «земля обетованная», за рекой Иордан, древняя родина евреев, прародина Израиля. 3.Бакалао — солено-сушеная треска и блюда из нее. 4. Аэропорт в Белграде. 5. Даймё («великое имя») — крупный военный феодал в Японии, представитель элиты среди самураев, пользующийся их лояльностью. В своем роде аналог генерал-губернатора или лорда в Европе. 6. Гений места (дух места, гений локуса — калька с лат. genius loci) — в римской религии дух-покровитель того или иного конкретного места (деревни, горы, отдельного дерева).