Серая тень

Ослепляющий свет проходил сквозь серую ткань мантии, казавшейся в его сиянии почти призрачной. Все в царстве Грёз были немного призраками — и единственно-сущностной, единственно реальной оставалась лишь его владычица. И тем не менее, призрак, оставшийся от Великого Рыцаря, сжал в тонких пальцах стебель нежного цветка крепче. Продолжил свой путь — ближе к свету, о который, наверное, можно было обжечься, если просто посметь поднять на него глаза. Оглохнуть, если он заговорит с Серой Плакальщицей — затопит её сознание собой, как он сделал с сотнями других жуков, что не устояли перед соблазнами Лучезарности. ЗАЧЕМ ТЫ ЯВИЛОСЬ, ДИТЯ Шагнуть в царство Грёз и не расстаться с рассудком — такое под силу лишь великой воле. Или же раненой душе, у которой, кроме боли и воли, ничего не осталось — Свет отобрал всё, разрушил мир до основания. И Серая Плакальщица, преклоняя колено, молила лишь об одном: вернуть то, что Грёзы забрали себе прежде времени. Из-под закрытых век текли слёзы, потому что Сияние прожигало их насквозь. ЧЕМ ТЫ ГОТОВА ПОЖЕРТВОВАТЬ, ДИТЯ Она ослабла. Она была уже лишь тенью себя. У неё не было ничего — ни рыцарской чести, ни титулов, ни твёрдой руки, ни острого гвоздя. В её голове билась лишь одна мысль: «Я хочу побыть с ней ещё немного». Ещё немного — и при этом остаться собой, а не раствориться в лучах испепеляющего, рыжей чумой затапливающего света. В её руках был лишь нежный цветок. ПОДНЕСИ СВОЙ ДАР БЛИЖЕ, ДИТЯ Не поднимая головы, Плакальщица протянула цветок к Свету. Лепестки колыхнулись, но устояли перед его всепоглощающей силой. Они, опадающие от любого неловкого движения, были гораздо более стойкими, чем выглядели — как и призрак, что осмелилась прийти живой в мир Грёз и просить Лучезарность о неслыханном снисхождении. У того, кому нечего терять, не оставалось даже страха перед богами. Свет объял цветок, задумчиво перебирая лепестки, вспыхнувшие в бледным серебром от его прикосновения. Наверняка на ощупь они были холодными — безучастными к божественному превосходству. МЫ МОЖЕМ ЗАКЛЮЧИТЬ СДЕЛКУ, ДИТЯ Забрав цветок, Свет отступил, стал приглушённее, и, наконец осмелившись бросить взгляд выше, Серая Плакальщица увидела не тень даже — отсвет тени. И всё равно истосковавшееся сердце смогло угадать в нём знакомые черты — если, конечно, глаза не подводили её нещадно, помутнённые вездесущим сиянием. Тень колыхнулась, подалась вперёд, но голос Лучезарности остановил её. У каждой сделки должны быть условия. Уходить. Не говорить. Не оборачиваться. И тогда сон станет явью. Серая Плакальщица повернулась спиной к Свету и пошла прочь от него. Ей нечего было держать в руке — ни цветка, ни клешни, у которой она знала все зазубринки, — и потому она сжимала кулаки, словно бы бросалась в ещё одну, последнюю битву. Ей нечего было терять — зато в кои-то веки она могла хоть что-то обрести. Ради этого стоило вспомнить, кем она была когда-то. Ради этого стоило быть снова не знающим сомнений воином. «Зе’мэр». Тихий голос совсем рядом — словно едва слышное пение ветра в травах того края, который Плакальщица однажды покинула безвозвратно. Словно шелест листвы в укромных местах, где они были скрыты от чужих предосудительных глаз. Словно отдалённый шум вечного дождя Города Слёз. «Не надо, Зе’мэр». Это всё уловки Света. Его туманящие разум игры, его искушения. Его последний, самый страшный козырь — но Зе’мэр лишь сильнее сжимала кулаки, лишь ускоряла ход во тьму, где Грёзы перетекали в реальность. Она выведет их двоих, и даже сама Лучезарность не встанет между ними снова. Сделка есть сделка — и Великий Рыцарь умеет быть непреклонным. Даже если сердце разрывается от тоски и боли в чужом голосе. «Прошу, Зе’мэр, не делай этого. Не доходи до края». Слишком предсказуемо, Свет. Давить на самые болезненные точки, на ещё кровоточащие раны и вгонять глубже острые осколки — так предсказуемо. И так больно. Она подмечала каждую знакомую нотку в голосе. Каждый полутон. Каждый едва слышный вздох. И вздрогнула, когда услышала всхлип. С губ едва не сорвались предательские слова утешения, как тогда, в ещё не оплетённых шипастыми лозами садах, где возлюбленная открывала Зе’мэр все страхи и волнения, все тайные шрамы души — и получала исцеление в мягких объятиях. Не говорить. Не говорить не говорить не говорить… «Это бесполезно, Зе’мэр. Грёзам не стать реальностью. Мёртвым нет места среди живых. Зе’мэр… Мне больно идти за тобой, прошу…» Она остановилась, стараясь подавить ураган, поднимающийся в душе — а она-то думала, что выплакала все свои чувства до дна. Свет слишком хитёр. Или же слишком жесток? Призраки живут среди людей — Плакальщица практически слышала голоса умерших на могилах Земель Упокоения. Но… не зря же все из них так стремились уйти в Грёзы? Разве хоть один из них был доволен своим существованием? Разве не было оно наполнено тоской — или, ещё того хуже, пеленой забвения, которое оставляло несчастным лишь обрывки воспоминаний — обрывки себя настоящего. Что, если с ней случится то же? Хочет ли Зе’мэр подвергать её таким испытаниям — таким мукам? «Пожалуйста, — она почти ощутила неуловимое прикосновение к плечу. — Пожалуйста, не делай этого. Не цепляйся за Грёзы. Ты достойна прожить свой срок, Зе’мэр. Я буду ждать столько, сколько потребуется, — голос стал почти неразличим, но отдавался в самом сердце. — Мы всё равно встретимся, Зе’мэр. Мы всё равно будем вместе — и никому из нас больше никогда не будет больно и одиноко». На глазах — снова мутная пелена слёз. Снова она оказалась слишком слабой. Зе’мэр обернулась. Зе’мэр простёрла руки к образу, едва явившему себя. Зе’мэр выдохнула отчаянно одними губами: — Тисса!.. И не увидела на чужом лице, показавшемся на краткий миг из свечения Грёз, осуждения или разочарования. Лишь нежность — и бесконечную благодарность. Серая Плакальщица проснулась в своей хижине одна. Цветок, который она держала в руках, погружаясь в Грёзы, исчез.