Style is War

Молчание — не всегда знак согласия. Когда спрашивают о глупых неприятных вещах, на которые хочется лишь скептически вздёрнуть бровь. Любовь? Кисо, ты рехнулся? Меньше женских журналов читай, меньше во всякую бредятину верь. — Я не стал бы спокойно смотреть, как тебя насилуют по очереди восемь грязных членов, как и не стал бы тебя затем добивать глубоким фистингом, я же не совсем больной на голову. На кой хрен мне сдались твои мучения? Я предпочитаю видеть твою наглую морду сытой и довольной. Но если ты спросил, испытываю ли я к тебе нежные чувства, чтобы просто так взять за руку и поворковать о том о сём — то нет. Не испытываю. Я не врал. Брякнул, что думаю. Есть бизнес, есть досуг. Есть пьянство и дуракаваляние. Есть секс без презерватива, когда дух захватывает при мысли, а не заразит ли меня старательная девочка какими-нибудь хламидиями. Есть утро, аварийная бутылка холодного пива и банка содовой, заранее заныканные Эмилем под кровать, чтобы я, проснувшись, не чувствовал себя полуразложившимся зомби. А любви — хм, нет? Но ведь если подумать ещё... Эмиль — такой заботливый, всякий раз угрожающий меня кастрировать, оставить без сигарет или, не мудрствуя лукаво, свернуть наконец шею. Эмиль, посылающий меня нахер чаще, чем диктор вечерних новостей произносит «а сейчас прогноз погоды», участвующий без всякого энтузиазма в моих развратных сценических играх, неохотно отвечающий на публичные поцелуи, облизывания и обжимания, но не уклоняющийся от них, потому что «так надо». Ни с того ни с сего я обнаружил, что любовь есть. Любовь к старому другу. Правда, без идиотского сексуального подтекста в любой форме: трахать его, даже ужрамшись до поросячьего визга, я не стану, просто не додумаюсь. Он для этого дела... ну, не подходит, влечения ноль на массу. То есть влечение есть! Но я сам себе ничего не могу объяснить приличным языком, потому что дураком родился. И я не долбаный психолог: впервые в жизни лезу разобраться во всех этих хитрых штучках и не знаю, с чего начать даже. Ну пусть дано Эмиль. Его можно обнимать как бы случайно, не опасаясь агрессивных реакций на распускание рук; интимно рассматривать вечно недовольное и хронически невыспавшееся лицо, когда мы всей группой едим; зазевавшись, натыкаться на его зубастые насмешки и очередное безэмоциональное посылание нахер; получать удовольствие, просто наблюдая, как он работает за микшерными пультами и синтезатором; обожать его как хитрожопого продюсера, самоуверенного забияку, деловую колбасу. Фигушки я ему признаюсь, но — обожать целиком. Вот те на. — Не сворачивай с темы, не о вшивых нежностях тебя спрашивают. Вип, ты язык себе откусил? Отморозился отвечать, я так и знал. Кот требовательно пихнулся. А я сегодня никому не отвечаю. Любовь засранцам мелким подавай... а дарственную на остров в Индийском океане в придачу не выписать? Сюда шуруй, Кисо, повинуйся взгляду. Да. Не будет дефицитных товаров, но будет то, что я соизволю тебе дать по милости невидимой руки рынка. Главный интим-продукт. Главный эрзац. Обхватил его голый, вызывающе блестевший от кремов, но сто раз успевший наскучить, торс, нехотя покрыл поцелуями угловатую физию, постоянно отплевываясь от его волос, норовящих влезть в рот. Ответ был неясен только слепому... ну и самому Коту. Нельзя любить того, кого не уважаешь. А я тебя не уважаю, Кисо. Ты играешь в моей группе, ты регулярно занимаешься со мной сексом, но кто ты такой? Шумный выскочка, посредственно владеющий гитарой. Начинающий актёришка, моделька, позировавшая для нескольких dark beauty журналов. Согласен, для многих людишек твои достижения — потолок и антресоли, а твоё тело — предел потных ночных грёз. Но я бы сейчас предпочёл положить волосатую руку на бедро Эмиля, обтянутое теми кожаными штанами, в которых он снялся в “Death dies hard”, похабно показанные в конце крупным планом... и поговорил бы о том, что меня мучает. Проблема выбора, вечная проблема. Пусть бы друг называл меня шлюхоёбом, скалился бы так, чтоб ему хотелось выбить все зубы, раздражал правотой, выводил из себя. Мы, наверное, даже отметелили бы друг друга, и с подбитым глазом я ухватился бы за истину — чтобы залить её, бесполезную, очередной порцией пива. Потом финально послал бы Эмиля в пекло трахать уставших после надраивания котлов чертей, а сам уснул бы под столом счастливый, в неожиданной лёгкости своего жалкого бытия. Один малюсенький нюанс: Эмиль — дома. А Кисо я сам вызвал ублажать мою плоть, а не мозги. Вот поэтому я дурак неизлечимый. Вот поэтому хрена с два я сделаю правильный выбор. — Хочешь, чтобы я любил тебя? Не мешай мне любить других. Будь честным. Принимай меня настоящего, с лицом деревенского алкаша, а не загримированного в мишурные звезды и увенчанного пластиковой короной. Хочешь меня слышать? Говори, но не о своей вонючей причёске и новых камушках в пирсинг. А если сказать тебе нечего — отвали нахер в место, которое поможет набраться новых слов и выражений. — Это какое такое место... — Библиотека! Разозлился я несильно: Кисо отлетел всего лишь на кровать, а не об стену, чтобы тут же снять с себя трусы и лечь в просительной коленно-локтевой, гибко прогнувшись в спине. Ну вот какого хрена?! Если я зол, это не значит... «О, очень даже значит». Голос Эмиля едко переговаривался со мной в моей голове, повторяя на все лады «шлюхоёб» и «кого стесняемся, всади ему». Мне стало тоскливо и тошно от собственной предсказуемости. Тут не то что трахаться — дрочить левой рукой не захочется, а только вены вскрыть, от лишнего мусора освободившись. — Эрик, прости, — я сел рядом с его оттопыренной задницей. Вцепился двумя руками себе в жиденькую шевелюру, дёрнул. Что за дерьмо со мной творится? Началось сразу после вопроса о чувствах. Как будто тупо всё раздражает, а обвинить некого и не в чем. Кроме себя. «Чувства. Пха. Костью в горле застревают, мешают и портят всё. На кой они сдались шлюхоёбу?» Да, Эмиль, я знаю. Что с ними тошно, что без них. Но я хотя бы должен был сказать правду. Не отпустить Шинни в глотку страшного чудовища под названием «одинокая дорога домой после полного краха», поступить глупо и опрометчиво, не по-взрослому, но влезть раз в жизни головой в петлю — в настоящую любовную аферу. Она могла продлиться день. Или час. Или ровно минуту. Дай я себе труд не спасовать перед сложностями. Я должен был ещё год назад сказать Кисо, глядя прямо в глаза, что не люблю его; а не сказав тогда — сказать хотя бы сегодня, беспардонно вызвав из Стокгольма в Берлин, нажить тем самым в его лице нового врага и провалиться с этим тяжким грузом, но с чистой совестью, в сон. Я должен был послать в женские детородные органы всякую осторожность, прекратить без конца прикрывать от поджаривания свой драгоценный зад. Нужно, нужно было рискнуть! Ну почему я наломал дров с точностью до наоборот? Ничего удивительного, что теперь мне хочется спрятаться от последствий за твоим плечом, Эмиль, и сдохнуть. Трус несчастный, крыса помойная. И каков итог? Я проведу остаток недели в запое. Прекрасно начавшийся отпуск превратится в обычную тоскливую синь, когда я не нужен ни в студии, ни на сцене какого-нибудь местечкового клуба. Но если хорошо подумать... не встреть я Шинни возвращающимся с аниместейджа, я бы напивался всю эту неделю в точности так же — то есть в той же объёмной доле спирта, но нацепив нелепые розовые очки, в морковной тональности релакса и блаженного ни-о-чём-не-думанья. Жёсткие волокнистые мысли превратили мою черепушку в грустно бурлящий котелок, а без них, то есть без молодого немца — она совершенно пуста. Пиво, шлюхоёбство и звёздно-плакатная рутина — три кита моей бесполезной жизни. — Андреас? Моё неудавшееся костлявое развлечение нацепило штаны и нависло сверху огромным носом. — Ляг уже и спи. Свет везде можешь выключить, — я постарался не прозвучать сварливо. — А ты? — А я — рядом. Это не атомный бункер, но куда ж я денусь. — Но если ты не хочешь... — Представь себе, Кисо, иногда в постели со мной можно только спать. И твоя сопящая в две дырочки компания меня не раздражает. Он походил немного туда-сюда, приводя себя в очередной порядок (или беспорядок? кто ж разберёт), намазался четырнадцатой порцией увлажняющего крема и украсил своей растрёпанной башкой продолговатую подушку. Темно. И грустно. Похоже, мне уже хватит помешивать варево мыслей серебряной ложечкой и наконец сдаться, выключив «плиту» — в надежде, что утром расхлёбывать будет легче. Ну и в надежде, что редкую гадость, которую видел во сне Кисо о групповом изнасиловании в казино, Морфей мне не подсунет.