если созреешь что-нибудь сказать — знаешь, где меня найти. Я не обижен, я просто не хочу быть твоим походным аксессуаром.
Э.»
Во-вторых, сквозняк создавали открытое окно и дверь в апартаменты с выломанным замком, карта-ключ к которому была уже, в сущности, деталью лишней. В-третьих, единственным кандидатом на проникновение со взломом оказался тот опасный невменяемый субъект, чьё лицо было или непроницаемо серьёзным, или украшенным пугающей кислотной ухмылкой, собутыльник Сатаны, самый загадочный и нелюдимый член нашей группы... Короче, я обнаружил на постели рядом Уле. Уман самозабвенно дрых в чёрных сатанинских трусах с красными подожжёнными крестами и в контрастно миленькой голубой майке с Минни Маус. Я очень осторожно (и постоянно оглядываясь на дверь в опасении обнаружить кривляющегося рогатого сообщника) его растолкал. Сразу задал главный, неистово вертевшийся на языке вопрос. И получил гениальное: — Ты мне звонил вчера. Я как раз нагулялся по Вестерботтену¹, включил телефон, заметил пропущенный вызов и пришёл. — «Пришёл»? Но мы не в Швеции! Уле, ты... — я замешкался, глазные яблоки описали дугу, закатываясь от одной попытки представить расстояние, — пешком шёл? — Нет, автостопом. — Уле, это Берлин! По морю тоже автостопом? — Кажется, где-то несколько часов ехали по мосту. Или парому... — Уман поглядел на меня в сонном недоумении. — Разве ты мне не рад? — Ta mig jävlar², да как ты вообще узнал, где я, в каком отеле?! И почему просто не перезвонил? — Ну... я Кисо звонил. Его и спросил, он скинул адресок. Ни разу ещё такого не было, чтоб он не знал, где ты и с кем. И зачем набирать тебя, если можно прийти. Ты так редко меня о чём-то просишь, что я спешил как на пожар. Но раз пожара нет... я посплю немного, ладно? Устал с дороги, — барабанщик отобрал у меня одеяло и через секунду опять безмятежно дрых, только ресницами чуть дрыгал в такт храпу. Душимый бессильной злостью, я угрожающе подышал ему в лицо, руки самопроизвольно сжимались в кулаки. Но за что его бить? Потом разразился хохотом. Сатана нас всех побери, я надеялся на кого угодно, но не на Уле. Это означает, что неделя пройдёт под знаком не алкоголя, а сушёных грибов.* * *
Вопрос с дверью решили безэмоциональный администратор и одна большая фиолетовая купюра³. Я боялся, что польскую горничную придётся свернуть загогулиной и трахнуть, чтоб молчала, но... — Я уже, — флегматично сообщил Уле, поглощая вместе со мной еду, прикатанную из ресторана. Сегодня с трезвых глаз я хоть разглядел, какая она: варёные яйца, кофе, тонко нарезанный хлеб и семнадцать разновидностей того, что на этот хлеб можно положить или намазать. Уле как раз положил или намазал — масло, джем, сыр, ветчину, салями, кусочек огурца, другой сыр, куриную колбасу и сладкую горчицу. Немного подумав, я последовал его примеру. Вынужден признать, что вкусно. Если всё вместе откусываешь и жуёшь. Только пива не хватало для полного счастья. — В процессе расспросил её, куда можно сходить развлечься. Для тебя она назвала, или скорее простонала, паб «Старая Бавария», удобный в плане расположения — чтобы, нализавшись, быстро и особо не привлекая к себе внимания доползти обратно в отель. А для меня нашлось бывшее кладбище гугенотов: летом малолетние немецкие сатанисты собираются там по средам, пятницам и субботам. Меня, естественно, соблазнило предложение напугать их. Я знаю, компанию ты мне не составишь, так что с твоего позволения займусь приготовлениями и вечером тихо уйду, а вернусь к ланчу или ближе к обеду — как получится договориться со сторожем. — Составлю, — неожиданно прочавкал я. — Составлю тебе компанию. А что за приготовления? — Балахоны с капюшонами у меня с собой. Понадобится немного белого и чёрного грима, светящаяся краска на лицо. И рука мастера, чтобы нанести всё это эффектно и так, как я хочу. — Мы же всегда красились сами, Уле. Не разучился же ты кисточкой махать? Оказалось, что под рукой мастера Уле имел в виду мою. Чертовски приятно, особенно в условиях недавней паршивой самооценки. Я сделал из него второго Зомби Боя, вышло даже страшнее и эффектнее, благодаря длинным волосам и улыбке адского неадеквата. Светящуюся краску мы съездили купить в гот-лавчонке «Королева Тьмы», пока выбирались из лабиринтов одёжных вешалок, меня кто-то пытался узнать и даже заорал название группы. Уле с постным лицом пошёл на кассу, энергично толкнув меня вперёд. Расплатились, обменявшись молчаливыми гримасами «чшш» с понятливой продавщицей, и поскорее смылись назад в отель, примерять балахоны. Себя я красил менее тщательно, желая, чтобы Уман был главным действующим лицом в им же придуманной кладбищенской постановке. Я буду на подтанцовке во втором ряду, наедине со своими мыслями. Они уже не такие горькие и выковыривающие мне весь мозг ложечкой. Шинни набарабанится в своей teen-группе до ручки, пока продюсеры не выжмут из неё все соки, и отправится дальше — диджеем, моделью, клубным кидом и деградирующим в праздной тусовке наркоманом. А я помирюсь с Кисо. Совру ему что-нибудь о своих намерениях. О пристрастиях и симпатиях врать бессмысленно — сразу раскусит. Но если наобещать ему вечную любовь хотя бы до записи следующего альбома и тёплый сонливый покой на моем пузе... может, тогда я обеспечу и себе подобие покоя? На выходе под ручку с «зомби» Уле нам подмигнул бессменный швейцар, сверкнул мерзкой соболезнующей ухмылочкой, а ведь я её уже видел сегодня. По какому поводу ухмыляемся на этот раз? Белый лимузин прикатил? На стоянке битый час стоял небось, меня ждал? И... se på fan⁴, да! Стоял! Прикатил! Я пониже натянул капюшон, скрывая раздосадованные очи. Недолго же клоун-продюсер праздновал победу, если его пташка так скоро вылетела опять из клетки. Но я этого не хотел. Я жить без дополнительных проблем хотел. И в который раз я поздравляю себя с самонадеянным провалом. Нет моей пташки, из авто вышел Страйфи. Я мог не запомнить его смазливое наштукатуренное лицо — но ни с чем не спутаю аляповатый плащ и уродские белые туфли. — Я знаю, что это вы, мистер Бергх. Не прячьтесь, не убегайте, — голос у паренька был смирный, местами даже покаянный. Я придержал Уле за локоть. Мой на совесть размалёванный сатанюга не встрянет в разговор хотя бы из чистой вежливости, но перед выходом он грибного супа сварил. И кто мне скажет, что для него теперь — быть вежливым? — Дело касается Шинни. — Извинения приняты, до свидания, — чуть нервозно ответил я, предчувствуя, что так просто от Страйфи не отделаюсь и начинать выгонять его восвояси надо немедля. — Мы спешим. — Шин пришёл ко мне в WG⁵. Сказал, что понял, чего хочет от жизни, и уходит из дома. А вам попросил передать это, — он протянул толстый запечатанный конверт. — Это всё? — От него — да. Но я хотел и от себя сказать... — Извинения приняты! — Да хватит унижать меня. Вы старше и, может быть, умнее, но презрения я ничем не заслужил. Остановитесь и выслушайте. Теперь уже Уле притормозил меня, дёрнув за локоть. Ладно. Но только быстро. Снял закрывающие полфизии очки и взглядом дал понять Страйфи, что готов к мирным переговорам. — Вы достаточно известный человек, я навёл справки и подивился. Я нелестно отзывался о вашей внешности вчера, но вчера я ещё просто-напросто не знал, что вы не какой-то заурядный маньяк с ножом, поджидающий ребёнка в плохо освещённой подворотне. Вы хуже. Вы обладаете шармом, вы влияете, вы провоцируете и толкаете на изменения. Перетряхиваете содержимое тех голов, что настроились на волну вашего голоса. Я понимаю, что с Шинни вы обсуждали не музыку и едва ли вообще хотели бы говорить о лирике некоторых ваших антихристианских песен, но их отзвуки — всегда с вами. И вы весь — всегда у себя с собой. Как целый чемодан запрещённых к провозу через границу медицинских препаратов или оружия. Только если чемодан можно засечь при проверке на таможне и конфисковать, то вас, мистер Бергх, на предмет опасности не просканировать. И не изолировать от тех, кого вы собой убьёте или пораните. Вы наверняка слушаете меня вполуха и считаете, что я раздул из мухи слона, чушь трагичную несу. Я тоже считаю, что дурно повлиять за одну ночь невозможно, но всё-таки. Шинни ужасно скромный парень, он к понравившейся девушке в жизни сам не подойдёт, постесняется, он вопиюще романтичен, он наивен, он уязвим. Даже одна ночь с таким, как вы, для него чревата. И самое главное — он никого ещё не любил. Поэтому если вы сделали ему что-то плохое, если ваша дьявольская антимораль очаровала его настолько, чтобы восстать против совести, если случилось непоправимое, если он, ослеплённый, захотел стать вашей мишенью, и вы выстрелили в него... убили... изнутри... — речь захлебнулась в нехватке воздуха, обвинитель не закончил. А где мой адвокат? Уле? Нет, я лучше сам себе адвокат. И дело закрывается из-за нехватки улик. — При конфискации чемодана, набитого калашами и наркотой, очень высок риск задержания и попадания после всех разбирательств в тюрьму. Но если чемодана нет, как ты сам справедливо заметил, Джек — что ты мне сделаешь? Он стиснул руки на груди, белые кожаные митенки заскрипели. Модный мальчик, жертва стиля visual key, идеально отутюженные и зачёсанные вверх волосы, детское отчаяние в украшенной пирсингом и непроизвольно закушенной губе. Красавчик. Хочется глумливо подписать сбоку: «вот так выглядит злящаяся беспомощность». Ну а я... я сегодня привычно упал лицом в муку и наелся чёрной бутафорской крови, во славу дьявола и его невинных кладбищенских забав. Сочувствовать чужому горю у меня в плане не стояло, как и помогать. И назначаться на роль распорядителя главной игры в реальность тоже не рискну. Каждый сам следит за древом своей жизни, поливает его и не позволяет жукам и короедам отщипнуть лишнего. Мы не рождаемся наниматься в смотрители для двух, для трёх и так далее деревьев, с чего Страйфи решил, что отвечает за юного барабанщика больше, чем, к примеру, родная мамка? Дует на него опасливо, как на горячую молочную пенку, шагу свободно ступить не даёт. Нам дозволено совершать ошибки, и эти ошибки — только наше достояние, нужно дать себе труд осознать их ценность. Дар богов спрятан вовсе не в добродетелях, а в пороках, в несовершенстве человека, в возможности грешить и оступаться, вставать, отряхивать коленки и дальше идти. Как можно это отнимать? Кто-то лакомится сочными листьями не только по нашей вине, но и по нашей инициативе. Кто-то хочет и сохнет, погибает в пустыне, оставляя озадаченным потомкам обожжённый солнцем остов. А кто-то будет гнить в переизбытке воды, в окружении мошкары и червей, вонючий, заболоченный. И средней температурой по импровизированной больнице служит гадкий швейцар, который всё видит и всех слышит. Полюбовался мной, пузатым, уже, кажется, в любом наряде и состоянии. Кроме совсем уж откровенно срамного голого. Даже сейчас этот ливрейный гад отвлекает меня! От Страйфи и от моего нового амплуа гнусного Казановы. — Значит, вы убили его. И подменили, он не в себе, это не он теперь! Я так и знал! — Шин тебе брат? Сын? Любовник? Почему ты так распереживался? — Он мой друг, — зло прошипел Страйфи и ударил каблуком в расшатанную брусчатку. — Я буду... — Мстить, да-да, я понял. Поговори для начала с менеджером. Шинни трагично ушёл из дома, но не из вашего ансамбля, правда же? Ну так замани его к себе пожить, разберись, присмотрись, какого цвета тараканы у него в мозгах забегали. Вдруг я внезапно ничего не натворил, а твой Шин — drama queen, придумал и рокового маньяка, и нож, летящий со свистом из подворотни? Мало ли какие ещё подробности вскроются, фантазия у него хорошая, прецедентами мальчик не обделён. — Не смейте! Тот случай в метро — особый, заставил его не выходить из дому по вечерам! — А я отныне заставлю шарахаться от всех мужчин неопределённого возраста с темными волосами средней длины и кривым носом? Уле заржал, не выдержав. Нам пора, это сигнал к отступлению. Страйфи беззвучно разевает и захлопывает рот, в бесплодных поисках контраргументов, это тоже знак, он нас в таком клинче не задержит, сваливаем. Конверт я получил, его миссия по-любому выполнена. Когда мы отошли на приличное расстояние, Уман счёл полезным очнуться от сладких грибных грёз и отцепился от моего локтя, чтобы поймать такси, а я — воспользовался моментом и утолил наконец безудержное любопытство, вскрыв письмо от Шинни. Никакого письма, строго говоря, не было. Пачка жёлтой обёрточной бумаги, толстой страховочной подушкой, слоёв десять, никак не меньше. Разорвал их все в нетерпении, растрепал веером, в центре нащупав что-то твёрдое, но от внезапности такого поворота я неловко пропустил «это» между пальцев, не удержал. На мостовую, мокрую от мелко моросящего дождичка, покатился ключ.