***
Утром Чанбин сперва еле заставляет Минхо подняться на работу, а после везёт того, словно огромного плюшевого кота, а не человека. И выглядит всё это время обеспокоенным, однако Ли просто не в силах что-то объяснять, зато решается поцеловать в щёку перед тем, как выйти из машины. Словно подаёт знак — не о чем волноваться. Однако. Не то чтобы это могло убедить Чанбина. Именно то, каким подавленным сделало Минхо это приглашение, вынуждает подумать о том, обязательно ли ему устраивать своим родителям сюрприз, как собирался изначально. И принимает решение пойти с ними на обед, прося Хёнджина и Чана приехать к их интроверту, чтобы тот в перерыв был не один.***
Под конец рабочего дня Минхо вызывают в зал совещаний. Учитывая то, что до этого Чанбин уехал на обед с родителями и не выходил на связь порядка четырёх часов, сложно выкинуть из головы мысли о том, что его только обретённую семью разрушат. Ну и конечно, что пора готовиться к увольнению и грядущим проблемам с трудоустройством.***
Однажды Чанбин пытался убедить Хёнджина записаться на сеанс к психотерапевту и разобраться со страхом общения с семьёй, учитывая, что тот распространялся даже на семьи друзей и возлюбленных. Хван до сих пор вспоминает этот момент, как один из самых стрессовых за всё время их общения, поэтому меньше всего ожидает от себя храбрости решиться на разговор с отцом Чанбина. Тем более, что лично с ним не знаком — лишь видел на фотографиях в гостиной. После обеда с Минхо Хёнджин замечает Со-старшего в холле компании и тянет за собой Чана, чтобы вместе догнать и попросить уделить немного времени. Мужчина сперва немного растерян, однако принимает приглашение расположиться в зоне ожидания. Хван думает, что и Минхо стоило бы попросить спуститься, но с другой стороны — у того может быть и несварение. — Чанбин вам всё уже рассказал? — спрашивает Хёнджин, нервно теребя подол рубашки и наивно надеясь, что это не особо заметно и показательно для окружающих. Чан берёт его руку в свою и слегка сжимает, совершенно не стесняясь окружающих. Или, по крайне мере, не показывая этого. — Здравствуй, Хёнджин, — улыбается мужчина, не дожидаясь, пока тот сам представится. — Мы очень хотели с тобой познакомиться, однако Чанбин предупредил, что тебе может быть ещё некомфортно… Рад наконец-то встретиться. — Взаимно, — несмотря на собственную инициативу, Хёнджин осознаёт, что эта беседа даётся ему тяжелее, чем предполагал. — Кристофер Банчан, — представляется рядом сидящий сам, протягивая ладонь для рукопожатия, и Хван понимает, что очень давно не слышал его полного имени. — Приятно познакомиться. — Чанбин как раз сегодня поведал нам о ваших отношениях. — Наших? — непонимающе переспрашивает Хёнджин, указывая пальцем на себя и Чана, чем вызывает смешки у собеседников. — Вашу, — подражая жестикуляции, отец Чанбина широко разводит руками, давая понять — ему про весь космос известно. — Ох… — лишь выдыхает Хёнджин, устало кладя голову на плечо Чана. — Когда встретитесь с Минхо, обязательно упомяните кошек — он сможет расслабиться, — вставляет неожиданно Чан. — Чанбин сказал мне то же самое, — смеётся старший Со. — Мы как раз сегодня, немного позже, должны с ним встретиться. Только не проболтайтесь, — улыбается и смотрит на часы, извиняясь и оставляя парней вдвоём. — Было проще, чем я думал, — удивляется Хёнджин. — Но тебя до сих пор потрясывает и ладони мокрые, — хмурится Чан. — Думаю, я запишусь на сеанс, — вздыхает, ощущая поцелуй в лоб и слыша тихое «умница». — Успеешь подбросить меня до студии перед работой? — Чан сперва сверяется с расписанием, затем с картой, на которой показаны пробки, а после уверенно кивает, соглашаясь подвезти.***
Хёнджин всю дорогу подвисает на жизни за окном автомобиля, однако Чан чувствует — тому явно необходимо собраться с мыслями и чувствами, разобраться в себе хотя бы немного. Именно поэтому включает лёгкий джаз и не беспокоит разговорами. Хван молчаливо благодарен за понимание и атмосферу. — Я знаю, что мы только съехались, но… — начинает было говорить перед тем, как выйти, но колеблется и нервничает, а Чан гладит его по щеке и тянется, чтобы оставить успокаивающий поцелуй на ней. — У меня последняя запись в час ночи, так что могу после приехать, — произносит спокойно Чан, но Хёнджин по-прежнему чувствует неуверенность. — Я позвоню, а ты решишь — нужна тебе компания или нет, — сказав это, улыбается и смотрит в самую душу. — Что, если я перекрашусь? — спрашивает внезапно, меняя тему разговора, и взгляд его несколько мутнеет — защищается. — В какой? — уточняет с любопытством, ведь в последний раз видел Хвана с родным цветом волос лет пять назад, а редкие эксперименты с красным и синим уже как-то и подзабылись. — Может быть, в розовый? — склоняет голову набок. — Да, наверное, розовый — самый подходящий… Иногда Чан совершенно не понимает, что творится в голове Хёнджина и почему её хозяин сбегает от реальных насущных вещей к таким вот несвоевременным желаниям. — Спасибо, — опять говорит то, что не связано с предыдущим. — Всем вместе нам действительно лучше, — оставляет мимолётное прикосновение губ на чужих и выскакивает из автомобиля. Почему-то Чану не по себе. Чувствует, словно Хёнджин скрывает сейчас нечто очень опасное внутри себя. И тут приходит воспоминание, как однажды тот сказал, что не может общаться с семьёй из-за брата, но его тогда почти сразу накрыло истерикой, а больше они к этой теме не возвращались. Чан ощущал — тут он, при всём своём стремлении к пониманию и заботе, никак не сможет оказать действительно нужную помощь. Отпускать Хёнджина страшно, потому Бан решает нарушить собственное предложение и приехать ночью без предупреждения.***
Не то чтобы Хёнджину хочется остаться одному. Изначально даже планировал увязаться за Чаном в студию, посмотреть на запись и работу над новыми композициями. Находившийся на рабочем месте Бан всегда восхищал и вдохновлял его. Однако сейчас он перебирает картины, что ни разу не выставлялись (а некоторые даже не были показаны менеджеру — Ким Сынмину), в кладовке, в поисках одной-единственной. Подумывает продать несколько и делает фото, чтобы отослать менеджеру и посоветоваться. Когда рука приподнимает искомый холст, его в очередной раз за день пробивает дрожь. Выходит на свет и ставит картину у стены, рядом с окном, чтобы сесть на полу напротив и вглядеться в лица. В таком положении он того же роста, что и высота полотна, и это несколько сближает. Приходится сделать глубокие вдох и выдох, чтобы немного успокоиться, поскольку смотреть в глаза волнительно. С картины, написанной по фотографии, на него смотрит семья. Классическая постановка: с сидящей на небольшом диване мамой, младшим братом рядом с ней, стоящими сзади Хёнджином и отцом. Тёмно-синий фон бархатных штор за спинами. — Как банально, — цыкает, недовольный самим собой, несмотря на очень живо написанные лица. — Знаете, с недавних пор я обрёл семью… и я думал, что станет проще, что вообще забуду про вас. Однако, всё наоборот, — шмыгает носом, опуская взгляд в пол. Хёнджин решается и внимательно всматривается в лицо младшего брата: Хёндже даже на его картине усталый и с вымученной — явно ради родителей — улыбкой. — Я никогда не смогу простить себя, — вздыхает тяжело и всё-таки срывается на слёзы, — несмотря на то, что вы это давно уже сделали… Хёнджин ложится на пол напротив картины и утирается бумажными полотенцами, невольно переживая вновь события восьмилетней давности и размышляя над тем, что второй раз за неделю сам себя убивает прошлым. — Время определённо не лечит, — усмехается нервно и прикрывает глаза.***
Когда Хёнджину было шестнадцать, он впервые влюбился в парня. Сначала считал, что эти чувства навеяны «Чистой романтикой», которую заставил посмотреть Джисон. Потом же осознал, что Джунхи, который классом старше, не просто вызывает надуманный трепет в душе, когда по дороге в школу в новом учебном году в его волосах путаются лепестки цветы вишни, а вполне себе крепкий и заметный стояк, когда уроки алгебры Хвана в кабинете на первом этаже совпадают с уроками физкультуры объекта влюблённости. — Ты заметно палишься, — предупреждал постоянно Хан, однако Хёнджин впервые испытывал такой подъём энергии и вдохновения, позволявший целые ночи проводить с кистью за холстом и быть бодрым на следующее утро. — Мне нравятся эти чувства, они делают меня счастливее, — пожимал плечами, а через месяц уже наблюдал за Чонином. Правда — стыдливо, ведь тот всё-таки был на два года младше. Влюблённости не длились обычно более полутора месяцев, и Хёнджин никогда не пересекал границу — не признавался в чувствах и не предлагал встречаться, ведь прекрасно знал, что совсем скоро ему может понравиться кто-то другой. А ещё осознавал риски отношений в школе. За своим окрылённым состоянием в течение года он совершенно не обращал внимания на Хёндже, пусть и не сказать, что до этого они были близки: слишком разные по характеру и увлечениям, отчасти из-за трёхлетней разницы в возрасте. Лишь в совместных поездках с родителями они отвлекались от своих хобби и привычного окружения, находили общие темы для разговоров и даже засыпали в обнимку, что дома для них стало неприемлемым, когда Хёндже стукнуло лет десять. И Хёнджин совершенно не заметил, не успел осознать, в какой момент ситуация вышла из-под контроля. Просто одним майским днём его брат пришёл с разбитой губой и отказывался что-либо объяснять. Через несколько дней он хромал, а ещё спустя пару недель родителей вызвали в школу, потому что их тихий и уравновешенный Хёндже затевал драки. Хёнджина это немного отрезвило, однако абсолютно свои чувства игнорировать он не мог, периодически попадался на слишком пристальном наблюдении за кем-то, пусть и делал вид, что просто задумался. Джисон пытался вразумить, но… — Твой брат — мерзкий педик! — проходя мимо корпуса средней школы, услышал Хёнджин и замер. Обернувшись, он увидел, как одноклассники избивали Хёндже. — Ты такой же мерзкий и должен сдохнуть поскорее! Джин не умел драться, но в тот момент постарался сделать всё, что было в его силах, чтобы разогнать толпу обезумевших от ненависти ребят, переключив на себя внимание. Безусловно, без помощи вездесущего Хана не обошлось, поскольку одному против пятнадцати не выстоять. Хёнджин хотел быть тем братом, который в тот день умер из-за сломанных рёбер, проткнувших лёгкие, и разорванной селезёнки, поскольку кровопотеря была не сопоставима с жизненными показателями. Только придя в себя в палате со сломанной левой рукой и ногой, с множеством ушибов и ссадин, Хван осознал причины чужих постоянных травм и постоянной грусти на лице. Жить самому после произошедшего совершенно не хотелось. У него не выходило даже дать внятные показания полиции, а уж тем более — поддержать горевавших родителей. Младший брат защищал его, хотя всё должно было быть наоборот. Хан, когда пришёл выразить соболезнования и взять некоторые вещи Хёнджина, чтобы отвезти в больницу, получил от его родителей дневник Хёндже и слова, в тот момент непонятные: — Передай, что мы его всё равно любим, но нам нужно немного времени, чтобы смириться. Хёнджин же из послания понял всё.«Сегодня брат написал натюрморт с пионами, которые отец подарил матери, и мне приятно видеть его окрылённость любимым делом». «Я не понимаю людей, осуждающих его за чувства к другим мальчикам, ведь он им лично ничего не делает…» «Наверное, нужно быть очень ограниченными, чтобы ставить мне подножки, ненавидя нас обоих…» «Я бы хотел, чтобы все были понимающими и толерантным, но, видимо, большинству просто необходимо ненавидеть…» «И всё же, если Хёнджин потеряет вдохновение и перестанет рисовать из-за меня, я не знаю, как тогда продолжать жить». «Если со мной случится что-то серьёзное, и брат поймёт причину, то больше всего боюсь, что он замкнётся и запретит себе чувствовать влюблённость и вдохновение. Тогда всё, что я сейчас делаю, — будет напрасной жертвой».
***
Хёнджин давится слезами из-за чувства несправедливости. Некоторое время спустя поднимается и уходит в ванную, чтобы умыться, а в итоге забирается в одежде в прохладный душ. Жизнь родного брата — это совершенно точно не та жертва, которую ему бы хотелось заплатить за творчество и, в целом, за себя самого. Тогда он умер морально впервые. Несмотря на просьбу брата, был буквально неспособным заставить себя испытывать эмоции и находиться рядом с родителями, избегал контакта с ними и даже никогда не присутствовал на открытиях собственных выставок. И всё же, взять псевдоним не хватило смелости — словно это стало бы предательством. Словно он совсем бы отвернулся от Хёнджэ. Джисон же, которому не должно было хватать на него времени из-за того, что стал трейни, каким-то образом находил лишний час в сутках, в который тянул за собой на Хондэ или Мёндон развеяться. А потом — попросил присутствовать на записи трека. И тогда Хёнджин ожил. Ведь познакомился с Чаном. И всё же, быть самому себе и родителям напоминанием о произошедшем из-за его неосторожности и ориентации — до сих пор тяжкое бремя. — Как же я хочу, чтобы ты был жив, а не умер из-за меня...***
Около двух часов ночи на циферблате, когда Бан тихо проходит в студию и находит Хёнджина сидящим в углу комнаты. Находит того мокрым, замёрзшим и явно не осознающим происходящее. Он молча раздевает безвольного Хёнджина, обтирает полотенцем и натягивает на него сухую одежду. За эти несколько минут тот не подаёт голоса и смотрит в одну точку — портрет, который ранее Бан ни разу не видел. — Мой брат умер из-за меня. И я… мне страшно вновь видеться с семьёй, — вздыхает, позволяя себя поднять, уложить в кровать и укутать в одеяло. — Чан, я разрушил свою семью… Что если войду чужую и… — Все случаи разные, — мягко отвечает и обнимает крепко, целуя в висок. — Мы — та семья, в которой все сами сделали выбор быть рядом. Мы — не случайные люди, а те, кому в самом деле лучше быть вместе, потому что чувствуем необходимость друг в друге… — А ваши семьи?.. — всхлипывает, не пытаясь сдержать слёз. — Отец Чанбина тебя разве не успокоил? Хван лишь через полминуты задумчиво кивает в подтверждение — так и есть. — Моим известно про тебя уже лет шесть, просто не хотел пугать, — после этого заявления Хёнджин быстро вытирает слёзы и смотрит широко раскрытыми глазами. — Они очень хотели познакомиться, однако я видел, что тебе тяжело, а Джисон предупредил, что для тебя это действительно травма, — Чан говорит чётко и уверенно, надеясь, что в его голосе нет признаков того, что на самом деле очень переживает за своего Джинни и сам готов расплакаться, пусть и не зная всю историю от и до. — У Минхо и вовсе нет семьи. Он после детского дома даже не стал узнавать, живы ли мать и братья, потому что… это не те люди, с которыми стоит поддерживать связь, — кивает сам себе и устраивается удобнее, чтобы обнимать одеяльное бурито с начинкой из Хёнджина. — Я рад, что мы снова вместе, — выдыхает Хван. — Что мы все — вместе. Так гораздо лучше… Хёндже был бы счастлив. Хёнджин плачет тихо с минуту, а после засыпает, вымотанный эмоциями.