Amorousness

      Удивительное дело, но «Голубые Гавайи» и пять шотов текилы не отрезвляют Банчана, не освобождают от мысли, что он нужен Хёнджину. Скорее наоборот — убеждают. А прокручивание на повторе момента близкого и внезапного зрительного контакта, словно gif-файла, скоро доведёт до похода к неврологу за рецептурными от мигрени.       В последний раз Хёнджин так выглядел, когда собирал свои вещи — будто и понимал, что всё решено, и в то же время хотел, но боялся, привести аргументы, чтобы остаться. Банчан знает — Хван ушёл ради него. Поскольку оба ненавидят ложь, а без влюблённости и вдохновения Джин умер бы, как минимум, ментально, да и скрывать свои увлечённости и восторги не смог бы.       Однако.       Банчан не перестаёт хранить к нему любовь в своём сердце. И знает, что Хёнджин — тоже.       Вот только, как бы при каждой встрече ни хотелось почувствовать чужие вечно холодные пальцы в своей горячей ладони; укутать в прохладное время в длинный красный шарф, который и носит-то только для Хёнджина, как вешалка; в баре прикоснуться хотя бы на полсекунды к мягким пухлым губам, якобы под действием алкоголя… Банчан сдерживается, не желая наступать на те же грабли, какими бы манящими и любимыми они ни были.       — Вижу, ты уже изрядно набрался без меня, — по-кошачьи улыбается Минхо, присаживаясь рядом, за стойку, где ещё минут сорок назад сидел Хёнджин, и заказывает пиво. И Чан невольно думает — какие те разные, во всём. Как минимум, в выборе одежды: Минхо всегда в идеально выглаженном костюме, тогда как Хван может спокойно разгуливать в измазанных краской спортивках по улице. — Выглядишь, как герой мелодрамы с разбитым сердцем, — отпивает из поданного чуть ранее бокала и слизывает густую пену с губ. — И как дела у Хёнджина?       — Не в бровь, а в глаз, — хмыкает в ответ, пытаясь поднять руку, чтобы позвать бармена, однако Минхо перехватывает её. — Ну и за что ты так со мной?       — За здоровье, — и поднимает бокал пива, опустошая тот на треть. — Ответишь? — улыбается уже немного грустно.       — У него что-то происходит, чем не хочет меня грузить. А я не считаю, что имею право лезть со своей помощью, но слишком сложно перестать волноваться.       — Чан, — накрывая чужие ладони своими, — это же Хёнджин. Он обязательно бы тебе рассказал, если бы это было настолько серьёзно. Потому что доверяет, а напрягать пустяками бы не стал. Значит это — пустяк, — Минхо старается звучать одновременно и мягко, и рассудительно, чтобы его слова восприняли правильно, а не как камень в огород Хван Хёнджина от ревнующего парня.       — Ты прав, — вздыхает Банчан, действительно считая доводы логичными, и смотрит тепло на Минхо.       Теперь Чан понимает Хвана гораздо лучше, ведь и сам испытывает чувства одновременно к двоим — разные, как и сами Минхо и Хёнджин, однако определённо сильные и глубоко поселившиеся в сердце.       — Ты такой замечательный, и так сильно нравишься мне, пусть и не понимаю, как ты меня терпишь…       — Ой, всё! Хватит с тебя на сегодня, — теребит за щёку, прекращая начатую смущающую тираду, и допивает залпом пиво, всем видом показывая, что им пора на свежий воздух.       — Я, вообще-то, говорил серьёзно… — вдыхая лёгкую прохладу сентябрьской ночи, Чан немного трезвеет и даже решает застегнуть ветровку, переплетая пальцы с Минхо и пряча их ладони к себе в карман.       — Знаю, но даже я иногда могу чувствовать смущение, — хмыкает неоднозначно, получая неожиданно поцелуй в щёку и довольную улыбку человека напротив.       Им до квартиры Банчана минут двадцать пешком, и каждому есть о чём подумать в ненапрягающей ни одного тишине.       Чан не идиот и сразу понял, что Минхо совершенно не похож на Хёнджина. Особенно в выражении эмоций и чувств: он мастер закатывать глаза, когда кто-то тупит или бесит, но нравишься-влюблён-люблю произнести не может, поскольку боится привязанности. И даже просто излишнего внимания к себе.       Чан знает, что Минхо с ним — спокойно. И только рад быть для него тихой гаванью.       И, по мнению обоих, они встретились, чтобы попытаться залечить душевные раны друг друга. Как минимум, наложить швы, а это уже совсем не напрасно.       Пусть иногда в жизни обоих случаются моменты, когда Чана накрывают чувства к Хёнджину или у Минхо резко появляется необходимость в одиночестве, они возвращаются и ощущают потребность быть рядом. И этот магнетизм для них важнее всего.       Тем более, что далеко не каждый день (как сегодняшний) вынуждает думать о другом человеке.       И то ли алкоголь побуждает, то ли избыток мыслей, но Чан решает озвучить нечто значимое для него, для них:       — Есть кое-что, что хочу сказать, но боюсь — убежишь после этого, — Минхо вздрагивает — и от того, что вырвали из мыслей, и от смысла произнесённого, заранее готовясь к неприятной информации. — Я знаю, что иногда… бываю зациклен на нём, и похоже будто с твоей помощью выгоняю эти мысли из своей жизни… Впрочем, отчасти так и есть, — Чан вздыхает и останавливается, забирая и вторую ладонь Ли в свою, не обращая внимания на косые взгляды проходящих мимо людей. — Но я чётко ощущаю раздвоение чувств. Что нравишься уже переросло в люблю.       Минхо похож на оленя в свете фар приближающегося грузовика, и Чан крепче сжимает ладони, пытаясь вернуть того в реальность. Тот мотает головой, делает шаг вперёд и целует в нос.       — Я чувствую это. Иначе было бы невыносимо относиться к существованию Хван Хёнджина спокойно, — улыбается привычно, по-кошачьи, сродни и характеру. — Что касается меня, я ещё не знаю, как правильно обозначить эти чувства, поскольку… сложно у меня с этим, — пожимает плечами, нервно усмехаясь.       — Потому что бегал от них, — отпускает одну руку, чтобы погладить по щеке, — вот и не научился нормально понимать.       — Есть такое, — хмурится, всё-таки добавляя, уже смущённо:       — Но это явно больше простого нравишься.       — В таком случае — я очень счастлив, — говорит и подтверждает широкой улыбкой и объятиями.

***

      — Привет!       Когда на обеде, в кафетерии компании, за стол подсаживается не кто иной, как Хван Хёнджин, Минхо давится рамёном.       — Что ты здесь делаешь и как вообще сюда попал? — шипит тихо, приводя дыхание в норму.       — У меня была деловая встреча на шестом этаже, а после решил зайти к тому, с кем хочу познакомиться получше, — Хван поправляет короткий хвостик высветленных волос и отпивает кофе со взбитыми сливками, больше похожий на сахарную бомбу.       Минхо особо гадать не приходится, с кем у того была встреча, отчего лицо сразу приобретает хмурое выражение.       — Меня не интересует знакомство с тобой, — заявляет ровным серьёзным тоном и продолжает трапезу, махнув рукой, мол — уходи.       Ли явно не по адресу со своим подходом.       — Мне было немного не по себе последние недели, и понял причину только позавчера, — делает паузу, словно давая понять — да, это тот день, когда он оставил Чана в баре. И Хёнджин не сомневается, что Минхо всё прекрасно известно.       — Не понимаю, зачем ты… — несмотря на наличие у Ли проблем с выражением большинства чувств, раздражения этот факт не касается — то моментально отражается на лице.       — Я в тебя влюбился, — подпирает щёку ладонью, облокачиваясь на стол, и смотрит искренне и уверенно, пугая собеседника. — Мне сложно было признать это, потому что… ну, ты — это ты… — пытается вложить в несодержательное предложение много смысла интонацией, но продолжает видеть обескураженность Минхо. — Чанбин посоветовал рассказать тебе, — пожимает плечами. — Он, может, и прилипала, и напрягает порой, зато — честный до ужаса. Потому иногда ему стоит доверять, — смотрит хитро на уже потерявшего всякий аппетит Ли. — Например, сейчас я влюбляюсь в растерянность на твоём лице, в проскользнувшее смущение и даже в раздражение на упоминание Чанбина.       Хёнджин будто издевается, но в то же время настолько чувственно произносит последнее, что Минхо сложно включить свою привычную агрессию, чтобы послать далеко и навсегда и уйти с гордо поднятой головой. Покидает его первым именно Хван, произносящий перед этим:       — Спасибо, — подмигивает и широко улыбается. — Благодаря тебе, я вновь чувствую, что могу писать картины.       Минхо ещё некоторое время сидит, как в воду опущенный, забывая даже поприветствовать коллег, подсаживающихся к нему за столик. Конечно, спустя время ему в голову приходят остроумные ответы, вот только все они уже ни к чему.       Что пугает сильнее — чувства Хёнджина или одобрение их Чанбином — понять сложнее всего.       Что ещё страшнее — его, кажется, зацепило.       «Всё дело в эффекте внезапности», — заключает мысленно Минхо и уходит в свой кабинет, так и не включаясь в работу, досадуя на то, что понедельник — день тяжёлый.       Он знает Хёнджина, по сути, только по рассказам Чана и нескольким встречам в кафе, где лишь перебрасывались дежурными фразами и оценивающе приглядывались друг к другу. И в то же время… Ли любит его картины, пусть так ни разу и не признался в этом лично. И чувствует, что через них знает Хвана всё-таки немного больше, чем кажется, ведь Банчану доверять не стоит, поскольку примешивает личные эмоции при упоминании того.       Картины же — чистейшее отражение души.       И пейзажи, в которых легко различить спектр испытываемых чувств, влюбили Минхо ещё несколько лет назад, поражая тем, насколько без слов (которые обычно столь сложно подобрать) можно выразить себя.       Быть вдохновением для творчества этого человека — цепляет.       А смотреть на Хёнджина один на один, не стесняясь и не отводя взгляда, позволяет видеть его иначе, замечать больше…       — Ли Минхо, возьми себя в руки! — злится, запуская пальцы в волосы и устраивая на голове бардак. — А то сойдёшь с ума, как Банчан, — вздыхает тяжело и смотрит на розовые пионы — картину, написанную маслом, приобретённую ещё только при знакомстве с творчеством художника.       Написанную Хёнджином.       И чертыхается вновь.       Но не помогает.       Ещё и Со Чанбин.       Крайне внезапно ворвавшийся в его жизнь, лишивший анальной девственности и не дававший ему и дня, чтобы остаться наедине с собой и привести душу и разум в покой. Он банально Чанбина боится, сторонится, чтобы не обжечься этим ярким пламенем.       Для Минхо определённо было бы лучше, чтобы маски никогда не были сняты. И не потому что произошедшее для него — неприятная травма, — скорее потому, что ему не позволили осознать; лишили возможности спокойно принять свои чувства, а ведь он — не тот человек, которому легко идти на душевный контакт.       — Чан, по ходу, у тебя ещё один возлюбленный, у которого, кажется, «что-то произошло»… — усмехается, понимая, что похож на сумасшедшего, и думает, как преподнести эту информацию Банчану.