***
За несколько дней до дня рождения Себа Валто выбрался к zaine, купить свечи. Он достал деньги из-под банки с травами, надел противный галстук, который ассоциировал со змеёй, перетянувшей шею. С ним, как он думал, Валто привлекал меньше внимания. На деле же галстук никак не прикрывал дыр, широкие швы, которые постепенно распускались, заплатки из тряпок, что первыми попадались под руку. И уж точно галстук не мог спрятать запах. Но Валто и не настаивал, чтоб кто-то на него смотрел или дышал с ним рядом. Он перебегал от куста к кусту, от столба к столбу, крутился вокруг домов, и в магазине ждал, пока zaine далеко отойдут от нужных полок, прежде чем переползти туда и слепо захватить в кулак упаковку свеч. Он старался не смотреть на продавщицу — на её выражение лица и своё отражение в её глазах. И даже не протянул руку за сдачей. По старой привычке Валто свернул из магазина не домой, а к парку. Судя по огням вокруг фонарных столбов, раскиданным по деревьям гирляндам и флагам города на каждом шагу, там что-то отмечали. Люди столпились, подобно лепесткам у сердцевины цветка. А в сердцевине — в центре парка, чуть дальше от фонтана, под тенью деревьев, юные тощие девушки в пышных белых юбках ломали свои тела. У Валто встал в горле ком: он не понимал, как это происходит. Девушки поднимали ногу вертикальной, идеальной полосой, стояли на пальцах одной стопы, изгибались пополам, и всё это менялось, чередовалось с прыжками в вычурных позах. Парень не понимал, состоят ли они из скелета и мышц. Он обратил внимание: те то и дело выглядывали из-под кожи, значит, были. Но были ли целыми? Были ли на своих местах? В то же время девушки едва были похожи на болезненных: построение их поз казалось продуманным богами, создавшими симметрию и пропорции. Они были словно ожившей картиной, обретшей тело песней, буквами книги на неизвестном Валто языке. — Тоже хочу попробовать я. — Прошептала Лааль Валто на ухо. И он вспомнил, что никогда не один. Карвер прижал брови к глазам и схватил подругу за руку. — Это красиво всё, но ты… ты не умеешь ведь так! Вдруг сломаешься ты, а и не знаем мы, как лечить тебя потом! — Кажется мне, понимаю я их. Лебедям подражают он. А ведь и сама я — что лебедь. Она связала волосы на голове белой лентой. Толпа показалась ей водой — она свободно прошла сквозь неё, не толкаясь. Встала на цыпочки и подбежала к девушкам, расправив руки, будто те ничего не весили. Несмело, но упорно повторяла движения за ними — и конечности её оперялись белым, подражая другим танцовщицам. Вокруг Валто опышнялась толпа. Его толкали то в плечо, то в спину, и образ Лааль расплывался, насилу разглядывался вновь. С каждым мгновением она обрастала красотой: чувственные движения, взгляд — любящий и жалеющий весь мир, тонкая слабость, что переплеталась с усилиями, которыми девушка удерживала тело в новых положениях. Что метаморфоза был тот танец — из сжатого клубком птенца в крепкую, изящную птицу — саму любовь, и искренность в каждом взмахе её ног и рук была настолько обнажена, насколько это возможно таким честным существам, как sonmase. Валто сделал шаг. Толпа перед ним не выглядела такой невесомой, и у него не получилось грациозно проплыть сквозь неё, как у подруги. Возмущения, ругательства — это всё тонуло в грохоте живой музыки, то тонкой и маленькой, то широкой и поглощающей. Как только он протиснулся сквозь толпу, из дрожащих рук нетерпеливо вынырнули перья, и не было времени даже снять футболку. Не ведая, что творит, он повторял каждое движение белоснежных птиц на площади, и от упоения собственной открытостью Валто не сдержал слёз. Он не мог в прыжке раздвинуть ноги, не мог встать на пальцы одной стопы, но собственным воображением делал себя разным, скрученным, вывернутым, поднятым, искривленным и выточенным до тонкости иглы. Он забыл, что имеет тело, пусть его тело тогда и было дорогой всем чувствам мужчины. Люди наблюдали за Валто и вздыхали от ужаса: насколько обшарпан, изуродован этот бездомный! Насколько он болен? Рукава из птичьих перьев — очень, очень одичал! Почему никто ничего не делает? Здесь же дети… Балерины сделали вид, что ничего не происходит, и откланялись, завершив представление. Словно голуби, в их сторону взлетели белые букеты, но Валто уже того не видел — его оттащили за толпу. Дома он сидел, отвернувшись от Лааль и Карвера. — А как крылья изгибались ваши… Точно флаги. Vistgale флаги, маячащие из толпы! — восхищенно щебетал Карвер, пропуская пальцы сквозь тонкие вихри волос Валто. — Как красива смелость ваша была… — Но чего стоило оно? Теперь Валто несчастен наш. И так города боялся, а теперь уж… Если бы могла сделать так я, чтоб тоже его не видел никто… И плясать, ходить где хочется! — Жестоко прозвучало то, задуматься если! — Да забудет Сонна слова мои. — Лааль легко ударила себя по губам. Не оборачиваясь, Валто представлял перед собой взгляды толпы, настолько злые и напыщенные, что будто создавали в пространстве гарь. И среди них — то ли вспоминал, то ли додумывал, какая разница — светлые, вдохновляющие глаза его близких. Лааль, пусть и переживала сейчас, в момент выступления была восхищена не только тем, что теперь не одна вдруг танцует, а и самим Валто, его храбрости. У Карвера, который всегда на мир смотрел, словно сквозь мутную плёнку, светился взгляд. Этого хватало, чтоб не смотреть на гарь. Этого хватало, чтобы жить. Валто схватил ладони друзей и закружил по комнате в плавном вальсе, и все втроём напевали колыбельную, и засыпали, засыпали во время движения… и никто не помнил, где и как окончательно уснул.***
Тонов в зале было много, но все они глушились под веянием темноты, кое-где перебиваемой цветными огнями. Люди мельтешили, угасали в толпе и просачивались вновь, отталкивались каблуки от драного линолеума, сжимались чужие друг другу руки, песня из шестидесятых наслаивалась на песню из девяностых, а та вливалась в песню, которую никто из присутствующих ещё не слышал — видимо, сочинённую в будущем, которому не терпелось вобрать в себя молодые лица всех друзей и знакомых Себа. Среди этой бесконечной мелодии, насмешливых споров, криков и романтичных взглядов стоял Валто. Он вяло наблюдал за пестротой окружения, порой вылавливал пробивающиеся сквозь разноцветные силуэты родных. Себ будто жонглировал гостями праздника, от гостя к гостю менялся оттенок его радости, с той же скоростью и смелостью, которая была присуща mecanicae. Он скакал, огромные кроссовки едва держались на тонких волосатых ногах, вслед за ним подпрыгивала шнуровка, рукава громадной рубашки и волосы. От вычурности брата кружилась голова. Валто поискал взглядом Диану. Та пришла с неизвестной девушкой, и они то сидели, покачивая головами в такт музыке, то вставали плясать друг напротив друга. Но с каждым разбрызганным по губам бокалом девушки словно сливались: соединялись их ладони и переползали на талии друг друга, на затылки, сплетались языки. Вскоре обе забились на край лавочки, куда не попадал свет огней. И больше за весь вечер в их сторону никто не смотрел, Валто тоже. Марина сидела за столом и ковыряла листик, слетевший с розы в вазе. Сестра опустила голову и, кажется, подпевала песням себе под нос. Чем дольше Валто смотрел на неё, тем больше вопросов у него появлялось. Но кто-то разбил стекло, послышался безудержный хохот от толпы в углу, музыка перекрикивала толпу, толпа перекрикивала музыку, девочка-подросток, упавшая всем лицом в палетку теней, бегала выпрашивала сигарету, но у каждого, «как назло, последняя», две близняшки размахивали флагами Америки со своих мест и танцевали лишь ступнями в тяжёлых ботинках, скованный, усатый парень отворачивался от желающих с ним станцевать девушек, но старый, пьяный мужчина его не спрашивал: схватил за запястья да как вывел в центр зала, как завертел туда-сюда, туда-сюда, им аплодировала серо-белая леди, упавшая в лоно праздника сразу из офиса, а к её плечу припал улыбчивый, полусонный, полумертвый дедушка-хиппи! Валто вновь затерялся, вновь упустил мысли: что происходило до, что происходит сейчас, ничего не поддавалось анализу. Были лишь друзья Себа — весь остров, нелепо разбрызганный по актовому залу закрытой школы в честь его дня рождения. И шум был. И жизнь ускорялась. Кто-то находил будущую жену, кто-то — нового работника, кто-то отравился алкоголем, кто-то зарисовывал танцующих на празднике бывших партнёров и забрасывал наброски в их брошенные в углу сумки, кто-то зачал ребёнка в углу туалета, а кто-то поджёг скатерть, и, дрожащий и заплаканный, спрятался в раздевалке. Валто собирался вот-вот уходить. Он уже мысленно уходил. Но к нему, отталкивая чужие спины и напряжённо дыша, пробивалась девушка. Светлая макушка, светлые глаза и трогательно-радостная улыбка — она могла заменять солнце, пусть с плеч и талии у неё свисала ночь, и грубые кроссовки будто удерживали её, лёгкую и милую, от полета ввысь. — Привет! — Она протянула руку. — Мы! Должны! Станцевать! Девушке не нужно было разрешение. «Должны, так должны» — подумал зачарованный Валто, который за весь вечер ни шагу в зале не сделал. К задорности незнакомки его тяжёлое, прикованное к земле тело явно было не готово: та скакала, крутила им, шустро перебирала грубые пальцы в маленьких ладонях. — Ну же, смелее! Откройся! Распахни свои крылья! — Кричала она, поднимая их руки вверх. И Валто едва сдержал свои перья под кожей. Он начал слабо передвигать ногами, и опустил голову, наблюдая за их неритмичным скольжением. Девушка продолжала: — Приободрись. Такой красивый… почему ты грустный в такой вечер? Я уж думала, ты и двигаться не умеешь, ну! Он не чувствовал в ней любовного интереса — он его не знал, а потому сразу бы заметил что-то новое. Её повадки скорее напоминали сестринское баловство, и Валто украдкой улыбнулся, ощущая себя проще и слабее. — Громче! Кричи со мной! — Кричала она, задрав голову под бушующую музыку. — Мне так хорошо! — Мне… тоже. — Валто не был уверен, что его услышат. Его горло никогда не пропускало крика. — Чем в жизни занимаешься? — Она вновь взглянула на него, лохматая и взвинченная, всем телом и эмоциями подхватившая припев. — Полётами. — Неловко пробурчал Валто, не зная: выдумывать, не выдумывать? Когда ещё в жизни с ним искренне захотят поговорить? — Не поверишь — я тоже! Летаю во сне ка-аждый день! Утром оказываюсь на улице, вся в грязи. Мама говорит: лунатизм, лунатизм… а я знаю, что умею летать! Надеюсь, научусь этому не только среди ночи, не только во сне! — Я в тебя верю. — Валто начал это в шутку, но к последнему слогу он и вправду поверил. В девушке было столько жизни, резвости и движения, что, однозначно, однажды земли станет мало — и взлетит. — Я в тебя тоже! Как-нибудь встретимся, и узнаем, кто из нас быстрей летает, — она зубасто улыбнулась, — мы ведь встретимся ещё? — Думаю, да. Она обернулась, посмотрела на пустой угол у стола. — Меня ждёт подруга. Я пойду. Спасибо за танец! И ушла прежде, чем Валто прошептал «Я буду тебя помнить». Она бы и не услышала. Он думал, не выдумала ли девушка подругу, чтоб отвертеться от его скучной компании? Но вдруг незнакомка обернулась, усмехнулась забавно и поклонилась парню, что есть силы сжав края пышной чёрной юбки. «Как её звали? Она говорила имя?» Кажется, девушка сказала ему всё через танец. Но Валто не умел трактовать мимолётные движения и символы, а потому вернулся мыслями в праздник, где за весь вечер больше не увидел Патси-Сонну, да и не мог, честно говоря, её увидеть. Он выцеплял теперь всё меньше историй в происходящем. Всё больше люди уставали от потока танца и жизни, всё больше становилось у них общего, обыденного и скучного — все просто хотели спать. Валто вновь заметил Марину: та продолжала сидеть, но теперь вместо листика перебирала в руках шоколадку в обрывке фольги. На ней, вместо привычных мешковатых рубашек и брюк, было маленькое платье с вышитыми ромашками. «Не стоило, чтоб она шла домой одна. Среди людей этих, по ночи» — решил парень, и всё-таки подошёл к сестре. Та сначала удивилась его приближению, а потом легко улыбнулась и кивнула на стул рядом с собой. — Кто-то шоколадку подарил мне. Но не хочу того я. Не знаю, что делать с ней. — она пожала плечами, положила угощение на стол и лёгким движением правой руки отодвинула его. — Тебе ведь шоколад нравился. — Передумала я. Разлюбила. Кому такое нравиться может? — Мне. Себу. Диане. — Риторическим вопрос был тот. А теперь пора мне, Аланеру не задерживаться обещала. Она встала со стула и попыталась влиться в толпу, но Валто схватил её за предплечье. — Кто ты? — его голос прозвучал слабо и хрипло. — Ты чего, брат? — Неубедительно играешь. Левша Марина. Платье никогда не надела бы, а если и надела — никогда подол не поправляла бы. От шоколада без ума она, в отличие от zaine скопления. Да и знаю я: в делах сейчас сестра. Давно дома не появлялась. — с каждым фактом его голос становился громче и грознее. —Тс-с… — она игриво дёрнула плечом, которое до сих пор сжимал Валто. — Не враг тебе я. Пойдём к дому твоему. Так и поговорим мы. Девушка, выдававшая себя за Марину, явно ощущала дрожь парня. Тот не знал, как быстро отпустить плечо незнакомки и схватить её ладонь, и даже забыл про существование второй руки. Рассматривая не-Марину во время их перемещения сквозь светлую ночь, Валто было решил: «возможно, я всё-таки перепутал? А она со мной играет. Не в духи Марины играет, но всё-таки…». Так точен был её остроносый профиль, родинки и шрамы — каждый на своём, зачастую нелепом месте. Выгоревшие на солнце ресницы, ямочка на подбородке и выпирающие до боли ключицы — филигранная живая скульптура. — В метаморфозах сильна я, не сказать чего о наблюдательности естественной. Могу каждый волос подметить и передать волосами своими, но не повадки, иначе бы всё совсем иначе было в настоящем! — Говорила она, вдруг странно улыбаясь. — Но раз знаешь ты, что с Мариной нашей, то и раскрыться могу тебе. — Пугают меня догадки мои. Не уверен, стоит ли вести тебя в дом мой. — Худшее, что сделать могу там я — смять подстилки на лавочках твоих да на чашке отпечатки оставить. Говорила я уже, как чаю хочу? — Нет. Валто подумал: во многих ли домах есть лавки, на многих ли из них лежат подстилки? Или не-Марина вправду знает слишком много? Ночь говорила с ним на чужом языке: бурном и эмоциональным, плескала нарастающий дождь, нашивала на небо вихри туч, била в ноги клубки перекати-поля. Волосы летели назад, обнажая лицо Валто. Чем дальше они становились от актового зала и города, тем пуще менялась походка Марины. Из твёрдой, нелепой, косолапой — уж что-то в повадках девушка скопировала отменно, до плавной и напыщенной, словно в каждом шаге идущая восхищалась своим стопам и планете под ними. Лицом девушка тоже не выдержала — и стала трогательной. Брови скромно скосились в жалобной манере. — Насколько же Марина не отражение моё. — не-Марина подняла взгляд, и в потемневших её глазах мелькнули крупинки звёзд. — Что небо и земля, день и ночь. — Когда себя покажет? — Тихо вопрошал Карвер, схватив Валто за рукав. — Не мешай Валто сейчас. — Придержала его Лааль. — Следит пусть. Не успеем вдруг уберечь его. — Сказать хотите, что и вы не знаете её? — мысленно спросил у них Валто. — И знаем может, но хитры variantае видами своими. Он усадил незнакомку на кровати, а сам упал в углу. Стулья заняли Карвер и Лааль — их белёсые, тонкие дымки. Они перешёптывались, наклоняясь к ушам друг друга. — Значит, и ты знаешь, где сейчас Марина? — Первое, что сказал хозяин дома гостье. — Кем бы не была… или был ты, но, похоже, близки мы образом странным. — Знаю. «Дела у меня там». Так и сказала тебе, когда провожал ты её на дела эти, верно ведь оно? — Ты mecanica? — Конечно. — Но зачем за Марину выдавать себя? — Чтобы смогла она дела все доделать спокойно. Давно ли у Аланера был ты? Валто бросил взгляд на Карвера и Лааль — те пожали плечами. — Он слаб и болен, Марины пропажа не была бы кончиной ему красивой. Ни Себу, ни Диане переживать тоже нужды нет. Да и zaine приходящим. На празднике была, и в Аланера доме уже неделю я — что декорация. Блуждаю в абсурдно-скучных делах, и ничего не нужно мне. Гармония лишь вокруг и по пустякам отсутствие тревоги. Ты ведь знаешь тоже, что вернётся она и так? — Вернётся. Марина в щель любую пролезет. — Вот о том и я. — А кто же ты? — Кассаль. — Улыбнулась девушка и белой, изломленной линией, стремительно юркнула за двери. Валто долго наблюдал за ней в щель, прежде чем подойти к белоснежной, принявшей форму женщины планете — источающей свет, несущей на волосах и шрамах космос. Он давно позабыл истории брата, словно пересказанный в детстве сон. И сейчас подумал, что, возможно, продолжает сидеть среди разно-одинаковых празднующих людей, перенося себя во внезапное воспоминание. — Подходи. — Ласково прошептала Кассаль, и шёпот её отозвался эхом вдоль песчаных холмов и пышущего моря. Он упёрся о её огромную руку, словно та была лишь бетонным столбом, и смотрел вдаль. — Твой брат сегодня на год повзрослел. Столько живого вокруг него — так и теряется в этом. А ты… лишь ты. И всё. — Была одна девушка, с которой танцевали мы сегодня. — Сколько за тобой искоса наблюдала, а не заметила того. Что же, наблюдать не лишь за тобой приходилось… — Есть ещё друзья мои. Карвер и Лааль зовут их. — Лааль… Неужели та самая? — не дождавшись ни вопросов, ни ответов, Кассаль мягко улыбнулась. — Что ребёнка дикого чужого воспитала в сарае холодном. — Слышал я о ней историю такую. — И сам захотел ребёнком тем побыть? — К чему здесь… — Лааль дружить не умела. Одна роль была у той — роль матери. Для Vistgale иронично. Валто не знал — не придумал, где его друзья. И, всё-таки, не хотел сразу возвращаться обратно, услышав это. Хотел подопустить ощущения от едких слов Кассаль, а уж потом… изменить Лааль? Забыть сказанное? — А Карвер — тот, что у Айгера в подмастерьях бывал? Мальчишка запуганный. С vistgale разговаривать боялся. Был у Айгера друг, и тот к нему часто льнул: играть пытался, развлекать, истории чудные плёл… А Карвер — сухой, как пепел. На песке неграмотную чепуху писал — самое забавное, что в нём было. — Не идеален тоже я. — произнес Валто, сам осознавая, как вымученно то звучит. — Думаешь, дружил бы с ними ты, живя тогда… когда произошло всё? — Сейчас с ними я. Помогаю им их жизни дожить. — Себе помогаешь, Валто. Рассказать тебе одно хочу я. Она выгнулась, уперлась на пальцы, схожие со ступеньками, и выпучила огромную грудь в сторону неба. Бугорки на её ареолах — словно покрасневшие звёзды. Каждая родинка — остров на молочных реках. А потом всё рассыпалось. Ни гармонии тела, ни иллюзий, лишь растёкшееся по земле мясо — слишком багровое на фоне белой кожи. Валто не был подлинно уверен, что не придумал это сам, ведь картинка уже через мгновение из хаоса разорванного тела проросла исполинским зрелищем. Оно не тянулось в высоту, в высоту оно было равно Валто, а в ширину — легло до холма за берегом. От белого до тёмно-смуглого блуждали тела — немо, глухо, малоподвижно. Лица их были не отточены, не детальны — ни ресниц, ни радужек, ни ногтей, ни изгибов фаланг. Издалека, во тьме, они могли показаться просто обнажёнными, потерянными людьми, но те, что стояли ближе к Валто, вызывали у него ужас. Все были связаны тонкой нитью цветов их кожи — словно натянутый её кусок миллиметровой толщины, у кого на руке, у кого на ноге, и создавалось впечатление, что как бы они ни бежали, ни вырывались — а оставались бы едины. — Но дело не в этом! — послышалось из рта каждого, когда взгляд Валто заострился на нитях. И пока парень пытался понять, в чём же дело (скомканный, испуганный, едва стоявший на своих крепких ногах, казавшихся сегодня тонкими, как леска), он вдруг уловил два читающихся силуэта: дети, девочка и мальчик. Они приближались медленно и бережно, изучали друг друга наивными взглядами — казалось, все свои умения Кассаль вылила как раз на взгляды. — Давай друзьями будем. — сказала вдруг девочка, как обычно говорят дети. — Давай. — как обычно отвечают дети, сказал мальчик. Из Кассаль — точнее, из её тела, был на удивление ужасный рассказчик. И Валто здесь интересовала не столько история, сколько сама ситуация: одним телом — да столько тел! Несовершенных, местами поломанных, а когда дело доходило до движений — то и вовсе к горлу подскакивала горечь. Но… Как?! Девочка и мальчик тем временем дурачились среди лабиринта силуэтов. Уродливые манекены то и дело одёргивали их, особенно когда дети превращались — в основном в собак и волков, и если всё начиналось с крошечных, игривых щенят, то закончилось громадными, свирепыми животными, с чертами человеческого, монструозного и гротескного. Они ладны были дотянуться до луны, их лапы крепли, а клыки так и желали вцепиться в одёргивающие и одёргивающие силуэты. Мальчик разрывался от желания съесть их, и Валто был уверен — спектакль тем и кончится. Но девочка вновь становилась девочкой, гладила его по вздыбленной шерсти и целовала в пушистую щеку. Их нить между телами была самой длинной и свободной, пусть и довольно толстой — Валто так и не понял, был в том символизм или же удобство для представления. Шло время, и девочка всё чаще сама скалилась на силуэты, но как только на неё поднимали руку — уменьшалась и грустно брела вдоль чужих одинаковых ног. Мальчик искал её, и в его руках она вновь возрастала, покрывалась шерстью, и их фантазии не было конца — не было конца фантазии Кассаль, которая для каждого их превращения создавала новую форму, и каждая была катастрофичной, гиперболизированной. А потом посреди силуэтов возросло дерево. Кассаль не успевала взращивать кору, и местами вдоль изгибов проглядывала её белая кожа и шрамы, наполненные космосом. Мальчика вели к дереву насильно — он театрально выбивался из скользких на вид рук, а после его прижали лицом к стволу и окружили трое силуэтов. Он мог убежать здесь — наверняка, даже если бы то происходило взаправду. Но куда бежать, если силуэты были везде, по всей поверхности над Acherennat? Девочка наблюдала издалека — и плакала. Она плакала в течение всего его подъёма на дерево и спуска. Вот и всё действо. Когда каждый у дерева обнял спущенного мальчика, она кинулась к нему и тоже обняла, и долго-долго рассматривала, пытаясь найти в нём друга. Но видела лишь безликий, смятый манекен. По её дрожи в руках Валто подумал — девочка хотела выкинуть друга, словно мусор. Он проморгался. Развалились силуэты. Расплылись вывалившиеся мышцы и растеклась кровь. Кассаль вновь сидела перед ним и утирала слёзы. — Тогда и я потеряла друга единственного. — поделилась она. Валто не понимал, зачем та пришла к нему и провернула эту феерию. Он попытался её утешить, как умел: — Мне жаль. — И то вышло как-то неуверенно. — Они atera оборвали ему. Просто за то, что он умнел. Стремился в высоту. Опасно оно. — Но ведь и есть так. Огромные раздавить могут. — И мозг у них функциональнее. Пусть и медленнее он. — Ну, так… — А что я, виновата?! Кассаль обернулась к нему, и её глаза, казалось, расплылись от слёз. Он так и не понял, зачем девушка захотела к нему зайти — видимо там, где она живёт, совсем не с кем разговаривать и плакать. Когда она уходила, её тело плавно расплылось надвое. И на том месте, совершенные и нежные, на Валто смотрели Лааль и Карвер. Они махали ему. — С днём рождения, Валто. — прокричали друзья, и он их услышал. И это стало лучшим подарком.