***
У магнитофона лежала кассета с воткнутым в неё покусанным карандашом. По линолеуму тянулась дорожка грязных кошачьих следов — у её начала лежала швабра с намоченной тряпкой. Из кинутой у порога сумки выпала картонная упаковка молока и покатились луковицы. По пути в комнату на полу была брошена промокшая кожаная куртка. Арлин дотащила Диану до дивана и уложила на своё плечо. К кошачьим следам добавились следы её сапог. В мини-баре отныне недоставало одной из бутылок вина. Бокалы стояли в шкафу нетронутыми, вместо этого на горловине смешались отпечатки губ обеих девушек. Шумы молний на одежде, упавший на пол блестящий зажим с пучка волос, размытые по лицу и чужой груди тени с тушью. Ничего не случилось — просто Диана слишком устала. — Отчего ты так похожа на мою маму? Больше, чем братья, сестра или дедушка. — Печальным шепотом спросила она. — Чем же похожа? — Глаза крошечные, чуть сощуренные. Лицо, словно птичье. И через всё, не смотря на остроту, сочится нежность… Чем больше я смотрю на тебя, тем отчётливее вспоминаю, как выглядела мама. Я забыла, что у неё были веснушки. — Твоё подсознание помнит всё. При нашей первой встрече я выглядела совсем не так. — Как это? — Как sonmas, ты можешь влиять на меня резко — как, например, доводишь меня до жара. Но то, чего ты желаешь в глубине, отображается на мне медленно, понемногу. Тебе просто хочется к маме. Дальше они лежали в тишине. Арлин без устали гладила лежавшую на ней Диану, словно кошку. А Диана всё подавляла рвущиеся наружу жалобы: снова полетела посуда, снова начальник недвусмысленно прикасался, снова она одна за весь персонал, снова горло дерёт от холодного воздуха, снова снег просочился сквозь обувь, и ноги намокли… Она оставляла это среди мира, и в дом входила, словно возвращалась в лоно матери. Она свернулась эмбрионом и ощутила, как округляется её лицо, морщатся руки и ноги, прячутся и слабнут кости. Арлин окутывала её все сильнее и сильнее, покачивала, вливала в комнату песни, и не знала Диана, что из того было её сном, а что правдой. Она отчего-то проснулась в два часа ночи. Арлин проснулась тоже — от попыток Дианы выбраться из её объятий. Обе лежали с открытыми глазами: вспоминали, что им снилось, и силились туда вернуться. Но через полчаса в комнате горели свечи, к недопитому вину добавились бокалы, раскрылись шторы, обнажая сырую ночную зиму. Девушки зарыли пальцы в ковёр и обменивались короткими вопросами: «холодно? Хочешь спать? Будешь конфеты? Завтра суббота? Что за ночь такая? Не уснула ещё? Где кошка?» Вино нагрело губы Дианы, и губы Арлин показались ей маняще красивыми. Под тёплым танцем свечей она отныне не выглядела, как мать — Арлин выглядела, как сотканное из стонов ночное желание. Чтоб не припасть к её румяной коже сквозь алкогольный туман, Диана отвлекла себя на разговоры — впускала в комнату своё детство. — Мы с братьями сидели в беседке во время родов мамы, лил дождь. Братья ели крекеры, а мне ничего в горло не лезло. Пальцем смешивала упавшие на доску капли, да и всё. Вместо матери из комнаты вынесли свёрток с младенцем. Я отодвинула кружева, но не увидела там ничего понятного. Мне хотелось больше никогда не смотреть на неё. Папа сказал: «хотела, чтоб была Марина? Так и назвали», а мне было всё равно. А потом мама, ммм, «уехала». Никуда она не уезжала, просто папа решил не говорить правду. Он сложил весь наш дом в пару рюкзаков и закинул в багажник. Мы ехали сквозь ночь. У меня кружилась голова, и мне казалось, словно мы плывём по морю. И нарциссы вокруг — это пена. Я хотела спать, а не спалось. Зато братья упали на оба моих плеча, и всю дорогу спокойно дремали. Тогда я не понимала, почему им настолько всё равно! Марина была у меня на руках. Уродливая, с искорёженным лицом. Не плакала, словно понимала, что едет туда, где ей в будущем понравится. Папа говорил, что заберёт нас через пару недель — как только найдёт вторую работу и оплатит нашей маме — уже умершей маме, лечение. Он мало смотрел на нас, кажется, мы ему были мерзкими. Думаю, он уже узнал, что мы — не его дети. — Какой кошмар! — то восклицала, то шептала Арлин, и неизменно поглаживала хозяйку дома по плечу и доливала ей красное вино. — Если мы ещё могли быть ему близкими и важными, то с Мариной его не объединяли ни гены, ни опыт общения, да и детской привлекательности в ней было не сыскать. И вот, едем мы, и вдруг среди темноты мелькает оранжевый огонёк. — Диана сжимает указательный и большой палец. — Становится больше, больше, вижу, как вокруг него проступают очертания складок и морщин… — Это был твой дедушка? — И дедушка, и мой настоящий отец. С ним под руку была старуха. Плохо помню её. Помню лишь, что у неё были огромные когти, как у льва. И на любой звук из наших с братьями ртов она громко вздыхала, закатывала глаза и ругалась на чужом языке. Мне не хотелось знать, как переводятся эти слова. Когда меня вывели из машины, я сильно испугалась. Даже не заметила, когда из рук забрали сестру, заменив её на груду сумок. Папа тут же начал загонять нас в чужой дом. Я едва успела вдохнуть. Воздух был таким свежим… прозрачным… Стало, кажется, даже не так темно. А вот в доме наоборот, было душно, и выглядело всё размытым. Я нащупывала выключатель, но обожглась о печь. Зашли остальные, негде было и жуку проползти, так всех много. Никто не говорил. От безысходности я закричала, а потом заплакала и попросила воды. Старуха подала мне стакан, но вода была просто ужасно ледяной! Поколола горло, словно я иголки проглотила. Думала, что меня стошнит, ещё и неизвестно куда, потому что там было темно. Вот той чашкой с ледяной водой охлаждала ожог и ждала, что дальше будет. Старуха с дедом начали спорить о том, кто кем вырастет. Бабушка думала, что я обязательно покроюсь перьями. Якобы, упитанная, высокая. Наш папа за нами не вернулся, думаю, он и не планировал возвращаться. Через пару недель он пережал себе горло. Около года мы пробыли в стенах — бабушка не хотела, чтоб нас, якобы, природа видела! И чтоб мы возвращались к людям. Она делала, что ей вздумается: обливала нас ледяной водой, избивала тряпками, ставила на колени, упрекала в самом нашем существовании. И всё из-за того, что мы жили среди людей. Из-за того, что могли быть наполовину людьми. Почему дедушка не сказал ей правду? Кажется, sonmase ведь нормально относились, когда… родственник любит родственника. По-особенному любит. Но дедушка только молчал. Иногда, когда бабушка давила на него, тоже мог замахнуться. Но всегда извинялся. Он невероятно слаб. Но отчего-то осуждать его мне хочется всё меньше и меньше. — Как хорошо, что это всё позади. Ведь позади, верно? Диана приподняла голову и вытянула шею к Арлин. Вопрос ей отчего-то льстил. — Как знать? Арлин коснулась её колена, сначала кончиками пальцев, а после накрыла всей ладонью. Она гладила его, обводила выпирающие кости, и всё хотела припасть к ноге щекой, губами, и Диана чувствовала это. Она едва смело зарыла пальцы в гнездо спутанных тонких волос Арлин и робко сказала: — Теперь ты. — У меня не получится такой трагедии! Когда я начинаю рассказывать о детстве, мне хочется смеяться. Ты и сама хохотала в прошлый раз. А потому мы всё испортим. — Ты ко всему так легкомысленна? — Нет. Мне больно от вырождения моего народа. Меня здесь быть не должно. Да и мамы с папой не должно было быть. Грустно здесь скорее то, что мы всё-таки есть или были, но я бы не хотела, чтобы нас никогда не было. — Ох. Как всё запутано. — Tarogovite истребили ещё до истребления sonmase. Не за одну ночь, а медленно и с полным пониманием действий с обоих сторон. Sonmase решили, что мы вам не нужны. — И разве это причина? — Кто же нам скажет реальные причины? Снесли всё на негуманность со стороны sonmase. На то, что мы их на эту негуманность, чёрт возьми, вдохновляем! — Звучит странно. Я, конечно, не знаю всей картины… — Меня там тоже не было. Но папа рассказывал. Ты знаешь, что я умру без связи с тобой? — Она взглянула на задумчивую Диану. — Теперь знаешь. Конечно, это подкупало tarogovite соглашаться на любые превращения, лишь бы только выжить! Что нужно всему живому на земле в первую очередь? Член в вагине и показать, что он — самый сильный. Потому нас или насиловали, или избивали. В неописуемых образах! — Какой кошмар! — брезгливо вскрикнула Диана. — Какой кошмар! — восхищённо вскрикнула Арлин. — Но мы были такими счастливыми! Мы жили! Это того стоило! — Ты уверена? Тебя ведь там не было! — А что может быть лучше возможности жизни? Даже самой мерзкой? Диана подбирала ответы, и они у неё явно были, но Арлин продолжила, не дожидаясь. — Я не знаю, кому и зачем было нужно прекращать союз sonmase и tarogovite. Но старосты решили и сказали: не приближайтесь к нам, не размножайтесь, прячьте лица под оплёванными чёрными тряпками! Без связи с sonmase мы можем прожить до двадцати пяти лет — около того. И последние пять лет пройдут в жутких болезненных муках. Если связь произошла хоть раз — эти процессы ускоряются. Многие наши сбежали из поселения. В том числе и мои родители. — И на тебе тоже всё не остановится? — Как минимум, у меня есть младший сводный брат. Как максимум… кто знает? — И ты вправду не считаешь своё существование несчастьем? Ты же, как я поняла, медленно умираешь, если не привязана… — Я так плотно привязана, что состою из экстаза. А, значит, на остальное мне всё равно. Я не хочу думать. — Арлин качнула ногой и откинула голову. — Я хочу быть любимой. — Я не из этих, Арлин. — Я бы давно стала мужчиной, если бы тебе они вправду нравились. Сейчас я — прямое воплощение твоего желания. Эта мысль никогда не приходила в голову Диане. И под сонно-алкогольной дымкой она медленно приспустила рукава халата, набрала в грудь запах тлеющих свечей. Посмотрела на Арлин трогательно, пододвинула к ней стопу. — Если ты знаешь, как, ты можешь попробовать меня любить. Арлин сквозь улыбку хмыкнула носом, погладила Диану по голове и шёпотом пропела: — Спокойной ночи. Она шла в ванную и тянула за собой фиолетовую атласную простынь, словно само ночное небо с отблесками звёзд. Диана хлопала сонными глазами, сжалась и чувствовала себя наивно. Лишь её смело вытянутая вперёд нога с тонким бликом на чёрном нейлоне перебивала это ощущение. Когда Арлин входила в темноту дверного проёма, то будто невзначай вжала в его край бледные пальцы с острыми, покрытыми блестящим лаком ногтями. Бёдра Дианы сплелись, нагревая возросшие половые губы.***
Таракан на краю раковины. Стрекоза на стене. Муравей на краешке стула. Богомол на пороге. «Чего им не спится среди зимы?» думала Диана, подбирая в магазине спрей против насекомых. «Против каких?» спрашивал продавец, и девушка возмущенно кричала: «против всех!» Она принесла домой то, что подсунули ей несчастные продавцы, и кинула сумку у кухонных тумбочек. Но, когда вышла из ванной комнаты с намотанным на голову полотенцем и начала выкладывать покупки, обнаружила, что спрей исчез. Диана заглядывала под столы и кресла, двигала тумбочки, но оставалось лишь сделать вывод, что безумие даёт о себе знать, и ничего она так и не купила. А, может, и насекомых никаких не было. »…Однажды она пришла домой, и отчего-то это было ночью. И отчего-то пришла домой она в одном атласном персиковом халате, и словно из самих стен повсюду играла томная музыка. Диана ничего не понимала. Она сидела на кухне, пила чай и никого не ждала на соседнем стуле — кажется, с ней никто и не жил. Кроме таракана. Тот отбрасывал громадную красную тень на тумбочки, скреб лапками по усеянному крошками и каплями виски столу. Диана схватила с крана тряпку и хлопнула ею по насекомому. Но он преспокойно взобрался по мокрым складкам и выпучил на соперницу стеклянные глаза. Она взбесилась, напыщенно опустила брови и хлопнула его голой рукой. К коже приклеилось окровавленное, разодранное тело таракана с шатающейся лапкой. Диана хотела размазать его по тряпке, но ошмётки трупа испарились сами собой, и она сама собой вновь оказалась на стуле с чашкой чая. Под тусклым светом керосиновой лампы плавно открывались дверцы шкафчиков — свет заменял ветер. У Дианы слезились глаза и горела кожа, и она скинула халат на пол, придавила его каблуком. А сами туфли полетели в двух пробегающих мимо тараканов. Диана посмотрела в свой чай, но чая не было — были волны тараканов, стремящиеся перелезть на её руки. Девушка высыпала их на стол и хлопала тряпкой, хлопала и хлопала, но из раскрытых тумбочек выползали новые насекомые. Она снова обула туфли, и прошлась по полу, выдавливая из тараканов жизнь, прошлась по стенам и потолку, но с потолка они начали дождём сыпаться на огромный стол посреди комнаты. И Диана полетела вслед за ними, и скребла ногами крошки хлеба, и тонула в лужах виски. Она душила тараканов почерневшими руками, выдирала им усы и протыкала животы попавшейся под руку зубочисткой. Насекомые окружили её, смотрели на неё глазами размером с солнце, и в глазах их была девочка с книгой в руках, в расписанных акварелью огромных рубашках, с волосами цвета высохшего поля. И прежде, чем Диану растерзала армия тараканов, её накрыло тряпкой — словно тяжеленной фатой». Диана резко раскрыла глаза. Не думая, она потянулась к Арлин и легла на её плечо. Сплела их руки. Девушка что-то пробурчала, медленно и неохотно просыпаясь. — Ты теперь всегда будешь со мной спать. — Заключила Диана, и девушка рядом с ней окончательно очнулась. — А как же твои принципы? — Я страдаю от кошмаров. Мне нужно, чтоб кто-то был рядом, на случай… — девушка умолкла, осознав, что сейчас будет. — Диана умеет быть трогательной! Мягкой, нежной… боязливой. Чего ещё я о тебе не знаю? — Спи, дура. Пока Арлин причитала под нос, Диана повернулась к стене. И резко взвизгнула. — Там снова какой-то жук! — она зарылась с головой под одеяло. — Я завтра же ухожу жить на улицу. — Там их ещё больше… — Арлин задумалась. — А что тебе насекомые-то сделали? — У меня есть сестра… дело даже не в ней! Господи. Дело в насекомых. Они… повсюду были. В доме дедушки. Терпеть их не могу. Я надеялась, что хоть здесь от них спрячусь. Жук уже убежал? — Не-а. Сидит. — Так ляпни его! Чего медлишь?! — Не буду я живое бить. Сам сдохнет, когда ему суждено. Мало ли способов умереть среди человеческого дома для такой крохи? — И ты с ними заодно! — А как же? На этой ноте Арлин многозначительно встала и скрылась за дверью. Диана выглядывала её из-под духоты одеяла. Она ожидала, что в руках девушки будет тапок, тряпка, мухобойка. Но та вернулась со стаканом воды. Отпила половину, а вторую подала Диане. — Слабое правит над сильным. — Продолжала своё Арлин. — Даже ты: огромная, спокойная и уверенная, боишься жука на стене. Боишься младшую сестру. Меня. Зато правишь огнём — смело подчиняешь его, поджигая свечи, печь… И снова-таки — меня. Перед огнём ты слаба, но всё равно берёшь верх. Огонь, наверное, тебя боится. — Ты уже бредишь. Пол называл такое… как оно там? Софистика? — Не знаю. Я об этом думала, пока засыпала рядом с тобой. Пока спала в ванной, то думала лишь о том, как согреться. А здесь более интересные идеи проползают. Но к чему я? Не бей насекомых. Хотя бы не при мне! Сколько бы ты их ни убила, они будут появляться снова и снова, потому что слабость не истребить, а вот сила в ней так или иначе, рано или поздно, но пробьётся! И тогда она даст о себе знать. — Арлин… это всё, конечно, здорово. Но давай заснём и проспим ещё часов эдак десять? — А работа? — Я туда не пойду. Но через три часа Диана выпуталась из наглых объятий спящей Арлин, накинула джинсы с грязным свитером, связала пучок из бледно-розовых волос и сама не заметила, как вновь оказалась у побитых тарелок.***
Арлин перебирала бумажные купюры, несколько раз пыталась пересчитать, но сбивалась. Плюнула, сложила деньги веером и потрясла у лица. — Отведи даму в кафе! — Она растянулась на диване и вытянула голень к потолку, размяла пальцы на стопе. — Дама протёрла все полки, вымыла ванную, собрала паутину и совсем не хочет готовить! — А со вчера ничего не осталось? — Диана открыла холодильник. — Так не интересно. Ты зачем подарила мне наряд и туфли? Мне их некуда носить. — Так ты их целыми днями дома таскаешь. — Вот именно — дома! Неужели ты не хочешь показать меня остальным? Диана проморгалась и посмотрела на Арлин, как на самое глупое в мире существо. А та лишь откинула голову вниз с кровати и подняла вторую ногу. Её юбка соскользила вниз и волнами легла на грудь. — Каждый раз думаю, что вот он — верх твоей наглости… — Разве я не выгляжу, как женщина, заслужившая поход в кафе? — Ты выглядишь, как женщина, которую нужно пороть. Арлин качала скрещенными вверху ногами и задумчиво смотрела в никуда. И когда Диана уже решила, что её не услышали, и придумывала иную фразу для ответа, девушка раскинула руки и сказала: — Так давай же! Пори! — Господи! Иди в комнату. Подберём тебе платье и пойдём, куда просила. И Арлин соскочила, юркнула в спальню, зарылась всем телом в гардероб. Она по очереди прижимала к телу все платья Дианы и Норы, но потом резко откидывала их на кровать и тянулась к следующим. О многих из них хозяйка дома и не помнила. Она носила то, что само падало в руки или ближе всего висело на сушилке. — Давай обе будем в чёрном! Две Мартиши из «Семейки Аддамс». Как будто суровые, но когда раскроем рты… — Я не смотрела этот фильм. — Тебя это не спасёт. — Да я и не против. Лишь бы не замёрзнуть… Снег снова выпал. Диана стояла, сложив покрытые синими венами руки на груди. Она чувствовала себя неловко в самой себе и, в отличие от Арлин, не хотела наряжаться — хотела сегодня быть самой незаметной, не собой, забытой прохожими через мгновение. Арлин, продолжая прижимать к уже полуобнажённому телу чёрное многослойное платье, взглянула в окно. К стеклу прилипали снежинки, солнце повисло напротив едва заметного серпа луны, небо и земля сливались в едином невозможно-белом оттенке. — А, знаешь… Давай не в кафе. Давай просто наденем платья и станцуем на улице. Ну её, еду эту да людей. Покажем себя природе. Арлин ещё много месяцев назад видела, что Диана в этот момент насмешливо улыбнётся. Она всё-таки вденет руки в воздушные сеточные рукава и под руку с ней выйдет за двери. И там, в вихре красивых одежд, омытые снегом и ветром, они вдруг впервые сольются. Пальцы Дианы коснутся лона Арлин, а её лицо вожмётся в её лоно, и всё будет окутано запахом сцепления двух женщин. И там, среди жидкостей, вздохов и изгибов тела, будет изгибаться огонь. Арлин видела это в трещине на поверхности застывшего воска свечи.***
Арлин бросила взгляд через плечо, вжав подбородок в скрученную бретельку расстёгнутого чёрного бюстгальтера. Она медленно провела ладонью по спине, по берегам ран, углубляя кончики пальцев в волны крови. — Там теперь нарисован твой портрет? — ласково спросила она, вжимая пятку в промежность. — Нет. Этот дом. — Диана положила нож на тумбочку и обхватила Арлин со стороны спины за талию. — Нам ведь отсюда однажды надо будет уйти. Может, через минуту. Может, через год. Когда вернётся Пол. А я хочу, чтоб этот дом всегда был рядом. — Ты хочешь, чтобы я была твоим домом? — Похоже, что да. Арлин резко наклонилась, и сильнее объяла себя, сплетаясь с объятьями Дианы. Кровь местами выбилась из берегов и тонкими нитями потекла по спине. — Тебе нужно обезболивающее? — Нет, ни в коем случае. Просто поцелуй мою спину. Каждый порез поцелуй. Диана приблизила лицо к спине Арлин. Та ощутила сквозь боль её бархатное дыхание. Касания губ девушки сложно было назвать поцелуями — это было бóльшим, пусть движения и были быстрыми, лёгкими, едва ощутимыми. Арлин казалось, что по её спине рассыпали лепестки цветов. Пощипывающее тепло прошлось вдоль хребта, топя девушку в дурманящей неге. — Каждая царапина прижглась. — Из голоса Дианы исчезло удивление уже много месяцев назад. — И мне совсем не больно. — Арлин объяла колени и устало осматривала давно прижившуюся спальню. Среди ночи Диана схватилась за кисть, черпнула случайный, не высохший на палитре цвет и поверх безнадёжных угольных набросков на огромном холсте написала нечто новое. Женскую фигуру, вместо платьев одетую во множество крошечных домов. Рукава-фасады, рёбра-лестницы, глаза-фонари, юбка-черепичная крыша, разбросанные по груди окна, а вокруг — ночное спокойствие. «Будь же домом моим, Арлин» подумала Диана, когда отбросила кисть и упала на пол, всмотрелась в далёкий потолок. «Домом, из которого я никогда не уеду». Заменяла палитру ей доска, на которой прежде были этюды к портрету Пола и подросшего Эндрю среди космоса.***
Потеплела вода — в неё свободно можно было опустить ноги. Из макушки головы Дианы пробилось золото и тонко вплелось в иссушенные розовые локоны. Словно волосы отражали закат того вечера. Девушка чувствовала себя всесильной. Раскинула окрепшие от работы руки, и захотела выпустить ту силу в воду, вплести мышцы в волны и поднимать их самой. Перед взглядом пробежала Арлин, окружая себя блестящими каплями воды. Она тёрла липкую кожу, из-под пальцев опадали крошки застывшего воска. Много-много ныряла, а выныривая, приподнимала голову и маленькую грудь к луне. Её шею очерчивала тонкая позолоченная цепочка. Диана надела её на Арлин ещё ранней весной, предварительно сняв с украшения крестик. Обе воображали цепочку огромной и тяжёлой — крепкой привязью, а не знаком внимания. Арлин часто зажимала украшение в кулаке, наматывала на палец, кусала. Диана, стоя в воде, прокручивала эти движения в мыслях, и не могла дождаться мига, когда возлюбленная окажется рядом. И вот Арлин, мокрая, солёная и исцарапанная, подплыла к ней. Из обсидиановой воды выглядывало лишь её лицо, и то — на уровне голеней Дианы. Когда Арлин встала, Диана выпутала ноги из песка и сделала шаг вперёд, чтоб прижаться к девушке пересохшими губами. Когда их соски столкнулись друг с другом, когда Арлин тонула в поцелуе, когда её тело нагревалось и голова кружилась в жаре, Диана закинула руку на её плечо, пробралась через чащи кудрявых волос и сжала цепочку у самой шеи. Потянула её в сторону моря. Арлин некрасиво ёкнула сквозь поцелуй. Её ключицы дрогнули, скулы пробились сквозь кожу, а ладони умоляюще вцепились в запястья возлюбленной. — Дыши. Диана слегка ослабила хватку, и следила за тем, как Арлин хватает ртом воздух. Но сжала вновь, а свободной рукой приобняла бледнеющую девушку. Смотрела она бесчувственно — словно дрессировала собаку. А после они сидели на берегу, покрытые песком и запахом моря. Звёзды плавно переходили в тёплые огни города по обоим краям берега. Не было видно, где кончается море и начинается небо — казалось, что и небо раздробилось волнами, и облака его превратились в пену. — Я сама не понимаю, что со мной творится. Мне будто бы тебя совсем не жаль в эти моменты. — Я замечаю. — И что будем делать? — Надо что-нибудь делать? — Я ведь тебя однажды убью. — Ты вправе. Ты sonmas. Я вся твоя. Она многозначительно хлопнула глазами. Диана никогда не видела в её взгляде слабости. Арлин могла сыграть безволие телом и голосом, но лицо её оставалось выше — выше всего, что можно вообразить. И именно эта глубокая самоуверенность не давала Диане спокойствия. Ей хотелось загасить Арлин, превратить её лукавство в тлеющий фитиль. Но как это сделать, если из раза в раз она проращивает в возлюбленной огонь, вытачивает из неё богиню, делает её совершенной что на картинах, что в жизни, вливая в её atera своё восхищение женственностью и силой? — Да и не способна ты убивать. Ты слишком много рожала. Ты понимаешь, что такое — жизнь. — Неужели для того, чтобы познать жизнь, мне нужно было всё это пережить? Вот разве ты, как бездетная, способна кого-нибудь убить? — Одной Соннатель известно. Арлин пропустила сквозь пальцы песок. Обоим было холодно. Диана думала о воде, в которую не могла зайти глубже, чем по колено, и о том, какая та вода горячая. Арлин думала о том, как хорошо, что она на берегу, ведь в воде ещё холоднее. В общем-то, их мысли из гротескного ядра вновь пробились на повседневную шелуху.***
— Да зайду я, зайду! Только денег у меня нет. Диану уволили ещё месяц назад! Ищет другую, да… Я? — Арлин всмотрелась в потолок. — я красиво покачиваю ножкой. Чем не работа?.. Да ну тебя! Зайду. И еду принесу, да-да. А сама буду есть дохлых тараканов. Она повесила трубку и демонстративно зевнула. Диана слушала всё это с кухни, вытирала посуду и цокала. В мыслях она оживляла содержимое полок в холодильнике. Прокисшее молоко? Пара треснувших яиц? Последние крошки сыра, которые они растягивают с прошлого месяца? Засохший кусок хлеба? Что Арлин вздумала на этой неделе нести своему нерадивому отцу? Когда девушка впорхнула в кухню и изящно упала на стул, Диана только пожала плечами. — Твой отец же не один живет. Есть же там, как её, Агнесс? — Да, но у Агнесс маленький ребёнок. А папа нуждается во мне. Сама знаешь, он очень-очень болеет! Я возьму немного денег. Куплю ему еды. — Деньги на пиво у него есть, а на еду… — Кто бы говорил, Святая Соннатель! Диана, подавляя нервозность, всучила Арлин одну из бутылок с вином — город тушью на этикетке, отпечатки виноградных лоз на пробке. — Ему нужнее, думаю. После этой фразы Диана растерялась. Она не заметила, как ушла Арлин. Отложила дела, ввалилась в бархатное кресло и решила: и вправду, отцу Арлин нужнее. Её кровь циркулировала, лёгкие дышали, а мозг соображал уже и без вина. Всё, что было печального, Пол будто бы упаковал в свои чемоданы и увёз, не возвращаясь к ней даже звонками. А Арлин, милая и открытая, уселась на неё, словно бабочка на цветок, и сколько бы нектара из неё ни высосала — а в радость же красота такая. Любовалась уже почти как год узорами на её крыльях, и всё налюбоваться не могла, столько деталей на ней — и жизни мало будет, чтоб полновесно прочувствовать то очарование! Диана мечтательно прикрыла глаза: и когда она стала такой романтичной? Нежность щекотала её щеки, и ещё никогда она не ощущала себя настолько женщиной — ни в домашних делах, ни рядом с мужчиной, ни с ребёнком. Арлин тем временем оказалась за поломанной дверью старого дома. В короткой, подранной одежде — лишь бы отец не подумал, что живёт хорошо! Достала из пакета вино, сухари и мармелад. Наклонилась и небрежно закинула туфли в угол. Топот. К её ногам прижались быстрее, чем Арлин успела выровняться. Радостный визг. Чужие чёрные кудри щекотали её голени. — Мама пришла! — Заплакала от счастья Амели-Альта, протягивая к высокой для неё Арлин пухлые ладони.